Странный, странный Ленчик

Продолжение. Начало Часть 1,  Часть 2,  Часть 3, Часть 4

Если вам  образ юного героя этой маленькой повести показался слишком уж положительным, не спешите обвинять автора. В реальной жизни  далеко не все однозначно оценивают достоинства Леонида Михайловича. Одни (в том числе и автор) не одобряют его прагматизма, другие – его щедрости (ибо не могут ответить тем же и за спиной выставляют её показной), третьи не принимают его неприятия серьёзной музыки, литературы, но принимают его дружеские услуги, одолжения, да и дары тоже.

В то утро  мама Лены на электроплитке, найденной на кухне  медицинского рая, приготовила завтрак – яичницу, булку с маслом, сладкий чай.

– Ты уж извини, мужчина, на тебя я как-то не рассчитывала.

Леночка звонко рассмеялась, отделила половину яичницы, положила на булку, протянула Лёнчику.

– Ты с ума сошла! Я ещё жиденят буду кормить!

Она вырвала у него из руки еду, смяв её и испачкав руки. Положила дочери на тарелку. Лена оказалась на высоте. Спокойно попросила:

– Лёничка, пожалуйста, подвинь горшок.

Наполненный наполовину ночью сей предмет, в простонародье называемый «ночная ваза», был тотчас выдвинут из-под кровати. Наклонившись, аккуратно,  вилкой Леночка сбросила всю мамину стряпню в нечистоты, отдала тарелку.

– Спасибо, Лёнчик. Поставь, я потом вымою. Когда начну вставать.

– Ну, с меня хватит! Ноги моей здесь больше не будет. Подыхай тут…

– А ты, мама, там. Уходи совсем!

И мама ушла, оставив им бесценный подарок – ключ от изолятора.

Фельдшерица Фаня забежала на минутку, поменяла повязку на пятке.

– Опять гной, наложим мазь Вишневского; тебе, пострел, новую повязку, всё, не до вас.

– Ну, мамочка, накормила. Теперь когда обед? Да я и не дойду.

– Зря не поела. Но поступила красиво. Я тебя люблю. Помоги одеться. А то рука привязана. Сбегаю на базар. С голоду не помрём, красавица.

Через час они сидели за столом, ели яичницу, новое блюдо для Лёньки – сыр и такие же булки с маслом. Вместо чая – ситро. Класс!

– На обед тебе, кошечка, будет рыбка.

– Ты что, как одной рукой-то?

– А никак, Венька Кургуз наловит и принесёт, я его сколько выручал. Жаль вот, деньги кончились.

Еды хватило и на обед, и на ужин. Вечером сюрприз для любимой – большой кусок халвы к чаю. Мужчина! С ним – как за каменной стеной!

Производство у девятилетнего бизнесмена продуманное, систематическое. Он не болтался со сверстниками, не гонял по двору, не кидал камни в банки от консервов. Без труда, как известно, рыбку не поймаешь. Нужно и мозги напрячь. То есть труд, как говорил К. Маркс, должен быть умноженный, не механический. Это не Горынь, рыбы меньше, желающих поймать больше. Два месяца Лёнька искал место. Нашёл у руин старого замка. Там вроде большая лужа. Оказалась глубокой. Когда вечерком ветер гонит крупную рябь, туда затекает вода реки. И ни одного рыбака. Он разбрасывал прикорм в самом дальнем глубоком месте. И ловил настойчиво, терпеливо, но столько, сколько требовалось. Рыба в его заводи была крупнее и какая-то красивая, кругленькая.

Продавали на рынке карасиков, плотвичку, подлещиков, окуньков десятками, вязками или продетыми на прутик. В первый раз Лёнчик вышел на базар с тремя вязками в полотняной торбе. Пришёл завоёвывать рынок. С Серёгой-горбуном торговалась языкастая старушка. Десять раз перещупала вязки, поднимала, опять бросала.

– Давай за три.

– Не, тётя, у всех по пять.

Опять щупала, но не решилась, пошла дальше. Лёнчик догнал:

– Тётенька, я вам отдам за три.

– А ну, покажи!

Протянула руку к вязке, Лёнчик отодвинул. Рыба у него отменная, она не может не понять.

– Дай посмотреть.

– Смотрите. Глазами.

– Я хочу в руки.

– Купите, будет в руки.

– Давай за два пятьдесят.

Лёнька спрятал рыбу, пошёл.

– Нахал, куда пошёл? Ты продаёшь или нет?

– Продаю, по пять.

– Вы посмотрите на него! Ты говорил три.

– Тогда и брали бы.

Мужичонка в чёрном в полосочку пиджаке, продававший картошку, огурцы, бурячки, подозвал:

– Покажи рыбу, мальчик… Беру всю. Вот только мне ещё здесь два часа, при такой жаре… Держи деньги.

– Дяденька, я её запущу в реку, принесу вам к шести. Тогда и деньги дадите.

В шесть Лёнчик принёс пять вязок, мужик взял всё. Ещё насыпал Лёньке в торбу картошки да огурцов.

– Добрые у тебя окуньки, парень, давно таких не видел.

Вот и первый клиент.

Потом появились и другие. Рыба у него была явно лучше при стандартной цене.

Лёнчик был щедр. Человеку без денег дарил, голодного выручал. Тогда он ещё не знал, что бескорыстие приносит не только моральные, но и материальные  дивиденды. Сколько раз потом его выручали люди, которым он помог, не ожидая ничего взамен.

Когда на второе, третье утро он выходил на базар, взрослые, говоря с ним на равных, интересовались его здоровьем, когда снова сможет работать (да, так они и говорили: «работать»). А пока что давали ему овощей, яблок, яиц, предлагали денег взаймы (будет – отдашь). Он брал, надо ведь кормить Леночку.

С некоторых пор они стали спать вместе, раздеваясь догола. Обнимать такую дивную красавицу, гладить её полированную спинку, ноги, вдыхать аромат её тела! Какое блаженство! Он осторожно целовал её чуть начинающие воспаляться сосцы, она обожала перебирать пальчиками его детские мужские достоинства. В этом нет ничего постыдного, это любовь, господа!

Они считались больными, про них забыли. Их порции трёхразового питания забирали их пионервожатые, но не передавали. Почему дети не просят свою еду, где они? Они в раю, в настоящем, земном, в 30 метрах от них и от мерзостей детдомовской действительности.

Их счастье длилось почти три месяца, рука Лёнчика давно зажила, пятка его Леночки – тоже. Она сидела на солнышке, пока её мужчина добывал рыбу. Жарили на плитке, в изоляторе. Их часто встречали её подруги, доносили, конечно. Потом её искала мама, к Лёнчику приезжал дядя Анисим. Их стали искать, нашли, ну и водворили на свои места. Но у них оставался заветный ключик.

Лёнчик оставался мальчиком щуплым, малого роста. Ел он привычно мало. Лена была выше его, больше весила. Она питалась намного лучше сверстниц и поэтому, возможно, быстрее развивалась физически. К 14 годам она выглядела вполне созревшей девушкой, пикантно сложенной, с тонкой талией, пышными и в то же время стройными бёдрами, красивой грудью. Если прибавить к этому очень милое личико, то станет понятно, что у неё не было отбоя от ребят, желающих «дружить», не понимающих, почему у такой красавицы «никого нет». Лёнчика никто не принимал за кавалера. Что-то вроде младшего братишки.

А «младший братишка», одиннадцатилетний «малыш», стал смущаться, не мог спокойно лежать с такой почти взрослой девушкой. Её грудь, появившаяся растительность, её новая реакция на его ласки повергали его в состояние полной растерянности, бросали в краску или в состояние клинической  застенчивости. От ребят он давно знал, что парни делают с девочками, слышал десятки бахвальных  рассказов, но как это делается, не мог понять.

Их отношения подошли к некоему рубежу. В тот день Лёнчик превзошёл самого себя. Он сварил отличную уху. На второе – котлеты с картошкой. На третье – вишнёвый компот, большая литровая банка. В тот вечер Леночка была особенно возбуждена, тяжело дышала, прижималась, не могла лежать спокойно. Разговор начала осторожно и, казалось, издалека.

– Наши девочки… все… ну, в общем…как это сказать… дают мальчикам… ну, ты понимаешь. Лёнчик, я хочу тебе…дать. Ты шпокнешь меня, милый?

– Что?!

Лёнчик не знал, что ответить. Она как бы невзначай касалась рукой его тех самых достоинств, но правильных выводов не делала. Тогда она закрыла глаза и будто бы уснула, замерла, чем показывала, что с ней можно делать всё. Верный кавалер её ласкал, целовал, шептал о любви, обожании. Она лежала недвижима, расслаблена, иногда шептала без звука, одними губами: «Ну!», через минуту-две опять: «Ну!»

В тот вечер, конечно же, ничего не произошло, да и читатель, воспитанный на бессмертных романах Тургенева, Золя, Мопассана, Бабаевского, уверен, даже не сомневался в исходе этой любовной сцены. Но вот не прошло и недели, как бедный Лёнчик услышал во время завтрака:

– Ленку-красотку вчера Пашка Половник деранул на полянке.

– Иди ты! Он один был? А она? Дралась, царапалась?

– Да нет, тихо-мирно, пошли один на один. Сегодня на завтрак вот не пришла. Теперь лафа. Белькова сочная (похабные жесты, похабный смех).

Лёнчик ходил с час сам не свой, очутился почему-то у Дома колхозника, взял в буфете два бутерброда, бутылку тёплого крюшона. Лена лежала на койке лицом к стене. Услышав шорох, резко повернулась, с минуту смотрела на Лёньку, на его приношение. Так же резко закрыла лицо ладошками.

– Лёнчик, дорогой, не надо, больше ничего не надо! Я оказалась не такой, как ты представлял. Я как все. Наши девочки все давалки. Что делать? Детдом. Как сказала Галька, а у неё два аборта, живём в грязи и позоре. Теперь полезут. Не приходи больше, маленький. Наша любовь закончилась.

Через полгода её забрала мама.

Маленький Лёнчик, как уже говорилось, чувствовал многое неосознанно, на уровне инстинктов. Вот и заползла в него неоформленная мысль. Жизнь – это постоянные потери. Ещё не начал жить, а скольких уже потерял? Скольких уже никогда в своей жизни не встретит?

Замечательного Аркадия Александровича, Клару, бывшею ему мамою, страшного Бабая, оказавшегося не таким страшным, как мама. У него был аллах, у неё одна злоба. Доброго Анисима и его Полину, милиционера Толю, папу Мишу. Страшно подумать! Никогда, никогда больше их не встретит!

После известных событий у него стало безобразно много денег. Он их почти не тратил, а работа его давала постоянный доход. Созрел план. В субботу утром он сел в поезд и вышел в большом городе Хмельницком. Поел на вокзале и через час уже был у театра. Отца он увидел издалека. На большой афише слева от входа его папа обнимал красивую женщину, напряжённо глядя ей в глаза. «Си-ль-ва», «Сильва» – прочёл Лёнчик. Эдвин – М. Лурье. («У папы моя фамилия!»). Попросил билет поближе и смотрел, не отрываясь, только на него. Папа был красив в гриме, но его игра (это, как мы договаривались, неосознанно) не трогала душу, отец был то ли скован, то ли всё это было не для него. Как сейчас говорят (безграмотно), у него не было куражу, восторженной раскованности. Михаил Лурье проработал в театре до пенсии, не заслужив даже «заслуженного УССР», был постоянно угрюм и озабочен. Через много лет уже оставившего театр, полуслепого папу Лёнчик разыскал и позвонил, предложил переехать к нему в Крым, под крылышко и заботу сына. Но одинокий, старый, неухоженный, полуголодный пенсионер никак не мог понять, вспомнить, что за Лёнчик говорит с ним. Решил, что некто, ретивый мошенник, зарится на его квартиру. Дал отповедь в резкой форме.

Владимир ТАЙХ