Странный, странный Ленчик

Продолжение. Начало Часть 1,  Часть 2

Общие рассуждения на тему

В названии этой маленькой повести герой, если  заметили, поименован странным. Его странность – особого рода, в двух словах её не сформулируешь.

Доброта в наши дни – большая странность. Особенно у бывших питомцев детских домов. Я был знаком с доброй дюжиной таких ребят, выросших без мамы и папы, в здоровом коллективе. Ребята были разные, но, как правило, отличались предельной грубостью, способностью мгновенно впадать в состояние истерии с матом, угрозами, размахиванием кулаками. Особое презрение они испытывали к любому проявлению интеллигентности, человеческой мягкости, к чтению книг, к посещению театра. С первого появления в общежитии (я их встречал чаще всего в заводских общежитиях) эти судьбой обиженные пытались насадить «дедовщину», командовать, угрожать, брать без спросу чужие вещи, еду.

Помню, появился в нашей комнате крепкий парень 19 лет, с обветренным лицом, не обезображенным интеллектом, как стали говорить после известного фильма. Назвался – Артём. С гордостью. Ему нравилось его имя. Оно казалось  принадлежащим к блатной аристократии, к бандитскому патрицианству. Это вам не Васька, Вовка или Колька! Жизнь в комнате переменилась: постоянные окрики – «погаси свет, подай мой пиджак, дай яблочко, сделай бутерброд. Ребята в комнате выполняли его «просьбы», мы привыкли жить в дружбе. Однако вскоре стали переглядываться при очередной команде. Почти всё свободное время он проводил, лёжа на койке.

Захожу как-то в комнату, из его угла:

– Принеси водички попить.

– Скажи «пожалуйста» или сходи сам.

А он:

– Мне сподручнее сходить. Тебе по морде.

На тумбочке в углу у нас постоянно лежали две пары боксёрских перчаток. Так, иногда баловались, особенно после стаканчика-другого.

Я и говорю:

– Это подходит, надевай перчатки.

Такой оборот дела его удивил, он полежал минуту-две, делать нечего, встал, надевает перчатки. Я позвал ребят из кухни – «свидетелей и судей». Чтоб не было досужих разговоров.

Парень молодой, крепкий, упрямый, сразу пошёл на таран. Я имел уже некий опыт, так что он не мог попасть не только в меня, но и в мои перчатки. Минуты через три-четыре я предложил: «Может, хватит?», но он замахал руками с утроенной энергией и как бык шёл, готовый поднять противника на рога. Вот тут главный наш вдохновитель и судья (сам он никогда не боксировал) Толя Павлов кивнул мне рыжей головой, и я нанёс один-единственный, но точный и сильный удар справа в челюсть. Результат, как говорят, превзошёл ожидания. Артём не только свалился, его почему-то занесло под кровать.

Судейская коллегия вытащила его, посадила. Он стал приходить в себя и понёс, утирая слёзы и шморгая носом: «Ты меня…как ты мог меня…на нас…все руки распускают…никто не заступится (мат-перемат)…а я тебя ночью придушу…  графином башку разобью…»

Ему налили водки раз, другой. Заикал, тёр глаза, немного помягчал. Рыжий Толя ублажал:

– Пойми, Артём, это спорт, это не драка. Ты полез первым, проиграл. В другой раз потренируешься, выиграешь. Здесь нет обиды. В коллективе надо жить дружно. В комсомол-то вступать думаешь? Подал заявление? Это правильно.

Но Артём делал всё неправильно.

Он стал ходить с перчатками то в другую комнату, где избивал слабых, то на лужайку за общежитием, где гоняли школьники, где можно было поиздеваться над ними, потом объяснить, что это спорт, здесь никаких обид быть не должно, поэтому утереть кровь из носа, прекратить хныкать и смело в бой. Непреложная формула детдома – властвует сила и нахрапистость.

У него отняли перчатки, перестали угощать. Особенно спиртным. Тёплое к нему отношение оказалось для него вредным. Но парень не угомонился. Лежал, кусал ногти, видно, что думает, его шарики под черепной коробкой крутятся. То справа налево, то снизу вверх. Думал… думал… придумал. Поступил в секцию бокса. Со временем стал прилично боксировать, тренер Козликовский учил работать на ринге грамотно, активно, в наступательном стиле. Стал побеждать ребят-соседей, корректно, по очкам, потом стал сильнее всех на этаже. Ко мне относился с некоторым подхалимажцем, драться не предлагал.

Вскоре я перешёл в новое общежитие, на Западной поляне, и через некоторое время стал узнавать, что боксёр Артёмка принялся избивать товарищей по общежитию. Имеются не только сломанные носы, но и выбитые зубы, гематомы, надрыв уха. С ним стали отказываться боксировать, его сие не смущало, он бил человека, не надевшего перчаток, притом жестоко, по-садистски. Жаловаться у нас было не принято. Предупреждали, не помогло. Устроили «тёмную». На время притих, но ненадолго.

Всё общежитие разом облегчённо вздохнуло, когда этот зарвавшийся вконец апологет террора женился и ушёл жить к жене. Света – тихая славная девушка, диспетчер аппаратного цеха. У них родилась дочь. Прошло не очень много времени, и снова заговорили об Артёме. Светины подруги подали заявление в администрацию завода о том, что он в семье не просто груб – невыносим. Мат на каждом слове, жену побивает, бил даже беременную. Не терпит замечаний. Избил тестя, брата жены, потом и соседа. Милиция забирала и отпускала.

С огромным трудом несчастная семья изгнала его из своего дома, Света развелась с ним. И что же? Администрация завода вновь предоставила ему место в том же общежитии, он ведь сирота, детдомовец. Положено. В деле три ходатайства – от профкома, парткома, комитета ВЛКСМ.

Кончился, правда, известный мне период его жизни  плачевно. В ответ на незначащую фразу известного читателю Толика Павлова подвыпивший Артём, мгновенно озверевший, сбил его с ног, бил ногами, значительно повредил глаз. Насколько мне известно, зрение у Толи так и не восстановилось.

За это художество Артёма осудили на 5,5 года. Из тюрьмы вышел он досрочно за примерное поведение и помощь администрации. Ей он помогал кулаками, да, избивал сотоварищей, на коих указывал указующий перст. Кроме любви родного начальства и уважения сокамерников (страха и заискивания), Артём получал ещё одну пайку, а при выполнении особого задания и полстакана сивухи.

Кстати, старший воспитатель и начальник сего благородного заведения тоже были выходцами из детских домов.

И последнее. С лучшими характеристиками от тюремных вершителей судеб и с ходатайством о восстановлении на работу явился Артём в родной город, на родной завод. Приняли сочувственно. Впереди два выходных. Пока суд да дело, явочным порядком захватил койку в общежитии. Здесь и настиг его не то гимн, не то торжественный марш, звуки из рога его судьбы. Его рывком подняли. Было уже темно, в комнате никого. Головой вперёд вылетел он в окно. Первый этаж, не смертельно. Те же сильные руки притащили его на берег реки, в тридцати метрах от общежития. Каждый удар сбивал его с ног, лицо превратилось в месиво. Потом голову погрузили в воду, он понял – это конец. Когда оставалось лишь вдохнуть воду в лёгкие, его вытащили.

– Слушай, мразь, это тебе для начала. Чтобы через час тебя в городе не было. Через час и десять минут будешь на дне с камнем на шее. Ты понял?

Да, конечно, он понял. Как не понять, это же главный закон бытия! Властвует сила и жестокость! Это и есть основной закон детдомовской дедовщины.

Эпилог. Света уложила ребёнка, грела ужин, когда вошёл её муж, молодой человек, с юности любивший её и отвергнутый ради Артёма. Два года он работал бурильщиком на Севере, теперь уж год, как вернулся и женился.

– Светочка, дорогая, ничего не бойся, он уехал, друг мой Гошка проводил его. Успокойся, дай ручку. До последнего своего часа буду целовать твои пальчики.

Этот красивый и сильный атлетически сложённый эксбурильщик не знал тогда всей правды. Гоша, шедший за Артёмом на расстоянии 50 метров, видел, как его подопечный, с лицом, способным испугать насмерть, остановился посредине моста у компании алкашей, пивших из горла бутылки, и потребовал водки, пытался вырвать бутылку.

Последняя сцена трагедии. От мощного пинка с двадцатиметровой высоты ушёл  в последний полёт тот грешник, замутил чистую чёрную воду реки, не оставив по себе доброй памяти, не посадив дерева, не построив дома.

Хотел Гоша сказать: «Господи, упокой его душу!». Осёкся и плюнул.

Продолжение следует

Владимир ТАЙХ