Странности Нравственности

1. Среди верующих бесспорно есть жулики. А как же? Люди, как люди. А вот сколько их на тысячу населения мне неведомо. Я просто этого не знаю. Но, когда я в Бней Браке дважды, в силу своей безбрежной рассеянности, оставлял бумажник на прилавке магазина, за мной неслись, потрясая пейсами, продавцы, уговаривая забрать свои шекели и документы. И когда я сидел с мамой в больнице, я получал бесконечные пейсатые, горячие порции от «Эзер-ле-Цийон». Но, это, конечно, очень поверхностный взгляд на вещи.
2. Очевидно, что религиозный проходимец заметнее светской особи, он на виду, в него тычут мозолистым, светским пальцем: кипу напялил, а сам-то…. Но и это внешняя сторона дела.
3. Более глубокое рассмотрение проблемы приводит к пониманию того, что вне системы нравственных координат, ценностей сама постановка проблемы выглядит совершенно абсурдной, лишенной смысла. Что, впрочем, верно и для любой иной проблемы, будь то научной или же житейской. Где он, метр, позволяющий замерить нравственность? Как он выглядит, моралеметр? С точки зрения светской, соблюдение Субботы не есть моральная ценность. Но с точки зрения ортодоксальной, соблюдение Субботы представляет собою именно нравственную ценность. И изучение Торы – нравственная ценность. Вообще, приверженность традиции есть, с нашей точки зрения, именно нравственная ценность. В светской системе координат это не так. Поэтому сам спор о том, моральнее ли ортодоксы или, напротив, зловреднее остальных израильтян, попросту лишен смысла. Без договора о реперных точках, системах отчета этот спор абсурден, туп. Но вечен, как вечны тупость и злоба.

***

Итак, разговор о нравственности вполне бессмыслен вне и помимо натягивания координатной сетки, фиксации системы отсчета, относительно которой те или иные поступки предстают нравственными или порочными.

Религиозный еврей, бегущий натощак в шесть утра в синагогу трясти бородой в течение часа, с точки зрения светского еврея, попросту понапрасну тратит время.  Религиозный человек не в силах понять, как его сосед часами пялится в экран, глядя на то, как двадцать два тупых балбеса гоняют мяч. Здесь важно заметить следующее: с вольтеровских времен светская мораль очень развилась, окрепла и обзавелась своими святыми. Для нас с Вами вполне понятно, если я скажу, что светскими святыми были Чехов и Сахаров. Поговорим о Чехове. Марк Алданов пишет: «Нет двух мнений и относительно красоты его морального облика». В самом деле: тысячи бесплатно принятых больных, бесконечная возня с бездарными начинающими литераторами, помощь бестолковым, пьющим и сварливым родственникам, устройство библиотеки в Таганроге, поездка на Сахалин… Невозможно понять, как все это вместила короткая жизнь больного Чехова. Но после книги Дональда Рейфилда нам вполне очевидно, что Чехов был именно светский святой и «тараканил» (по его собственному выражению) все женское, что попадалось, как бы это поизящнее выразиться, под его крепкую докторскую руку. Так что светский мир успел породить и своих святых, и свою нравственность. Я не буду эту нравственность формализовывать, но своя моральная сетка есть и у людей вполне себе светских. Без и помимо этой сетки существование общества – невозможно. А там, где есть эта система реперных точек, там есть и святые. Андрей Дмитриевич Сахаров был именно светским святым.

Беда Израиля в том, что обе эти моральные координатные сетки – религиозная и светская – напялены на очень маленькую страну, в которой жесткое трение между религиозным и светским населением неизбежно. В Америке можно забраться в Монси или Спринг Велли и знать не знать, и не ведать о том, что происходит за забором. В Израиле это совершенно невозможно. При этом обе стороны: и светская, и религиозная твердо, непреложно, абсолютно, непререкаемо убеждены в том, что именно они избранный народ, проживающий в свете, а остальные погружены в кромешный мрак и непроницаемую тьмутараканскую тьму. Религиозные евреи убеждены, что их светские соседи, par excellence, наркоманы, развратники и, в лучшем случае, скотоложцы. А светские, в свою очередь, твердо знают, что пейсатые – мракобесы, тунеядцы и паразиты. И все эта злоба сконцентрирована на очень скромной израильской площадке. Признаюсь, мне от этого смрада взаимной ненависти бывает тяжело дышать.

Реальность, на самом деле, очень сложна, и есть громадная серая зона, в которой светская и религиозная части населения страны трутся друг о друга. Взаимопроникновение и взаимное влияние неизбежны. И все-таки это взаимное влияние очень слабо, и вот почему: дело в разности, несоизмеримости временных масштабов, в которых обретаются светская и религиозная части населения Израиля. Для еврея Моисеева Закона – масштаб времени – тысячелетие, светские евреи с трудом выдерживают общение с собственными родителями. Эта разница временных масштабов более всего затрудняет общение и понимание. Для ортодоксального еврея верно: мой дедушка-цадик делал так, и я ему следую, сохраняя в мельчайших деталях его образ жизни и поведение. Светский израильтянин скажет: мой дремучий дедушка поступал таким образом, поэтому я никогда так себя вести не буду.

Примечательно, что алия из СССР породила и светских, и религиозных святых. Для меня бесспорным светским святым был и остается Александр Владимирович Воронель. Вполне традиционными ортодоксальными святыми являются Рав Зильбер (я имел незаслуженное счастие его знать) и Иосиф Менделевич.  Борьба между светскими и религиозными святыми может погубить страну. Паруса зла, как любил повторять Мераб Мамардашвили, охотно надувает энергия истины, энергия видения истины.

Печально, что от гражданской войны нас упорно спасают арабские соседи. Без них мы сожрали бы друг друга живьем. Это очень огорчало Рава Штейнзальца, и он говорил: отчего бы нам самим не поднять планку взаимопонимания повыше? Не получается.

Эдуард Бормашенко