Стерва

У моей подруги Полины произошла серьезная семейная неприятность. Ее свекровь Александра Николаевна, по-домашнему просто Шурочка, впала в старческий маразм. Вот так, потихонечку, жила себе женщина более чем преклонного возраста с двумя высшими образованиями, пенсионерка еще ядреной советской закалки. Крепкая и бойкая. Вела очень здоровый образ жизни. Ходила в филармонию. На Пасху пекла отличные куличи. Периодически собирала у себя гостей и регулярно ругалась с внуками (их у Шурочка двое – Даниил и Настя). А тут бац – и маразм!

Правда, подкрался этот чертов маразм как-то совершенно незаметно, плавно и, я бы даже сказала, весело. Поэтому вначале никто из ближайших родственников на Шурочкины странности особого внимания не обратил. Первой, как всегда, забеспокоилась чуткая Полина.

– Представляешь, – жаловалась она мне во время наших очередных посиделок за чашкой чая, – у моей свекрухи, кажется, чердак потихонечку уехал!

– Почему ты так решила? – насторожилась я.

– Она тут три дня на даче у своей старинной приятельницы отдыхала. Приехала и давай мне рассказывать, какая там прекрасная онкология…

– Причем тут онкология? – испугалась я.

– Вот и я спрашиваю: «Александра Николаевна, голубушка, какая может быть на даче онкология?» Знаешь, что она мне ответила?

– Нет…

– Замечательная, говорит, онкология! Птички по утрам поют. А воздух просто сказочный – свежим сеном пахнет!

– Так это она онкологию с экологией перепутала! – догадалась я.

– Вот-вот! Перепутала, – ехидно фыркнула подруга, – А как тебе нравится такая фраза: «Тишина за городом. Клубнику прямо с грядки есть можно, и макары не кусают…»

– Какой еще Макаров? – решив, что ослышалась, переспросила я.

– Да не Макаров, а ма-ка-ры! – по складам продиктовала Полина. Чувствовалось, что подруга начинает терять терпение. – Это у Шурочки теперь комары так называются!

Мы помолчали.

– Что теперь делать, ума не приложу, – скорбно вздохнула Полина.

– Может, врачу показать? – робко посоветовала я. – Поведи Шуру в районную поликлинику. Пусть в очереди посидит, анализы сдаст: кровь, мочу, кал – что еще эскулапы придумают. Суета, знаешь, отвлекает от всяких глупых мыслей. А там, дай бог, и рассосется…

– Это идея! – искренне обрадовалась подруга. – Прямо так и скажу ей: в вашем возрасте, любезная Александра Николаевна, давно пора вплотную заняться здоровьем…

– Кстати, – перебила я подругу, – сколько Шуре лет?

Вопрос застал Полину врасплох.

– Сколько лет? – пробормотала она в каком-то не свойственном ей недоумении. – Слушай, а действительно, сколько?

– Ты меня спрашиваешь? Вы же в августе ее юбилей отпраздновали. Я помню, что твой Сережа специально торт заказывал. По такому солидному поводу обычно кремом цифры рисуют – ну там 75, 80 или 90…

– Ну ты загнула! – обиделась за свекровь Полина. – Какие 90! Хотя знаешь, иногда мне кажется, что я с ней уже сто лет живу…

Сто не сто, а с такой энергичной дамой, как Александра Николаевна, моей подруге нужно год за два, как участнику полярной экспедиции, засчитывать. Шурочка относится к тому легендарному типу русских женщин, чей незабываемый образ актриса Голубкина воплотила в фильме «Гусарская баллада». В молодости эти представительницы прекрасного пола – ярко выраженные кавалеристы-девицы. Жаль только, что на старости лет они поголовно становятся бой-бабами и отъявленными стервами. Шурочка не была исключением из правил. К слову сказать, ее покойный муж и отец ее единственного сына Сергея был совсем не робкого десятка. Генерал-майор, бравый танкист и герой-афганец, он любил говорить, что с Шурочкиным характером можно дивизией командовать. Легко!

Первое знакомство Полины и Шуры – это уже семейная легенда из категории «добрым девицам урок». Впрочем, расскажу все по порядку. В самом начале их стремительного романа робкий Сережа, краснея и покашливая, сообщил Полине, что его мама уже категорически отвергла несколько претенденток на его руку и сердце и, по всей вероятности, останавливаться на достигнутом не собирается. Однако нужно знать мою подругу. Как многие девушки из провинции, она всегда была оптимистична, находчива и невероятно энергична. Ее жизненное кредо можно смело выбить золотом на мраморе и поместить где-нибудь на видном месте: «Каждый – хозяин своей жизни. Какой ты хозяин, такая у тебя и жизнь!»

Итак, Сергей заранее предупредил мамочку, что вернется к ужину с новой барышней. По этому поводу в столовой обширной генеральской квартиры был накрыт стол. Белоснежная скатерть, накрахмаленные салфетки с ручной вышивкой, румяный пирог с черникой – все это, по стратегическому замыслу хозяйки дома, четко указывало на строгие домостроевские традиции генеральской семьи. А роскошный немецкий чайный сервиз с пастушками, который еще Сережин дедушка приволок из покоренной Германии, серебряные чайные ложки с монограммой и набор антикварных масленок-сахарниц символизировали прочный семейный достаток, где не было места малокультурным провинциальным выскочкам.

– Здравствуйте, здравствуйте! – сладко улыбаясь, приветствовала новую пассию сына Александра Николаевна. Она демонстративно бросила под ноги Полине огромные генеральские тапки и озабоченно добавила: – Видите ли, у нас паркет из ценных пород дерева, а домработница сегодня выходная…

Свою реплику Шурочка виртуозно приправила такой жгучей каплей ехидства, что даже у самой отважной охотницы на богатеньких женихов по спине поползли бы колючие мурашки. Однако Полина спокойно влезла в тапки, как в чукотские снегоступы, и с невозмутимым видом поволокла их в ярко освещенную столовую. А радушная хозяйка подняла соболиную бровь и насмешливо пропела в спину гостье: «Надеюсь, милочка, вы не собираетесь садиться за стол, не помыв руки?»

Как потом выяснилось, это была всего лишь прелюдия, что-то вроде артподготовки перед решительным наступлением.

– Запомни, сынок, – сладко улыбаясь, вещала генеральша, раскладывая куски пирога по тарелкам, – человеку должно повезти три раза в жизни: от кого родиться, у кого учиться и на ком жениться!

Сергей покорно кивнул и молча закрыл глаза.

 

Разговор на общие темы о погоде и предстоящей сессии явно не клеился. Наконец Шурочка, наливая Полине очередную чашку ароматного чая, неожиданно спросила:

– Вы, дорогуша, говорят, университет заканчиваете, а закон Ома вы знаете?

– Мама, прошу тебя! – умоляюще пробормотал Сергей и почему-то побледнел. Вот тут-то Полина поняла, что пора брать инициативу в свои руки. Принимая из холеных лапок генеральши чашку саксонского фарфора, Полина выдержала мхатовскую паузу и спокойно ответила: «Я не только знаю закон Ома, но имею представление о законах Гей-Люссака и Бойля – Мариотта, не забыла (слава богу!) правило буравчика, а также помню число пи вплоть до 25-го знака после запятой…»

Не дав Шурочке ни секунды на ответный выстрел, Полина принялась вкусно рассказывать о замечательных кулебяках, которые печет ее бабушка. Поведала секрет приготовления настоящего узбекского плова. Сообщила, что после университета ее оставляют в аспирантуре, и для этого она уже начала изучать санскрит. А летом она едет в экспедицию в Самарканд, поскольку увлекается археологией…

Сережа сидел за столом с отвисшей челюстью и вытаращенными глазами. Он впервые в жизни видел свою дражайшую матушку такой растерянной: как Шурочка ни старалась, ей не удалось прервать монолог бойкой гостьи. Тем временем Полина каким-то непостижимо естественным образом переместила разговор на кухню, где, натянув хозяйский фартук, быстро помыла и вытерла посуду, пообещав при этом подарить хозяйке дома новомодное средство для чистки столового серебра. Затем лучезарно улыбнулась, поблагодарила за прекрасный ужин и гостеприимство, подхватила обалдевшего Сережу под руку и увела гулять…

– Вы только не очень поздно, я буду волноваться… – проблеяла им вслед вконец деморализованная генеральша. Через месяц Полина и Сережа сыграли свадьбу…

…В очередной раз забежав в гости к Полине, я нашла ее в совершенно расстроенных чувствах.

– Ну что, ходила твоя свекровь в поликлинику? – с порога задала я вопрос.

– Какая поликлиника, – вздохнула Полина, наливая мне кофе, – она категорически не желает даже слышать об этом!

– Это почему же?

– Ее подружка Верочка, такая же, между прочим, старая кошелка, как и наша Шура, поперлась в прошлый вторник на прием к «тэрапэвту участковому». Тот измерил ей давление, заставил зачем-то показать язык. Теперь эта жертва муниципальной медицины уже неделю всем рассказывает, что у нее язык не высовывается!

С величайшим трудом я сдержалась, чтобы не расхохотаться.

– М-да, не дай бог дожить до такого…

– Ой, и не говори, подруга! – замахала руками Полина. – Кстати, Шурочка с Верой вчера весь вечер знаешь что обсуждали?

– Откуда же мне знать…

– Они обсуждали, – Полина понизила голос до сдавленного шепота, – какую неудачную фотографию Верин сын заказал мамочке для надгробного памятника.

– О господи! – теперь настала моя очередь испуганно махать руками. – Какой еще памятник? Баба Вера опасно заболела или помирать собралась?

– Куда там! У Верочки здоровья хватит мешки с песком таскать, причем без перекуров с утра и до позднего вечера…

Наш диалог прервала вошедшая на кухню Шура. Как всегда, она была при полном параде: шелковый китайский халат с драконами уютно облегал ее монументальную фигуру, а тщательно уложенные волосы, маникюр на ухоженных пальчиках и массивный золотой браслет делали генеральшу поразительно похожей на английскую королеву Елизавету.

– Почему без меня кофе пьете? – глянув на наше скромное застолье, капризно удивилась Шурочка.

– Я думала, вы спите, не хотела шуметь, – пожала плечами Полина.

– Уснешь тут, Верунчик меня до мигрени заговорила! – ворчливо пожаловалась Шурочка и полезла в холодильник. Через минуту на столе появилась хрустальная вазочка с конфетами, кувшинчик с домашними сливками и кусок сыра с плесенью.

– Ах! – грустно покачала головой Шурочка, придирчиво разглядывая сыр. – Были времена, когда мой ныне покойный муж раз в месяц ездил с докладом в Генштаб. В Москве на улице Горького находился фирменный магазин «Сыр». Так вот, каждый раз муж привозил мне кусок свежайшего рокфора. Вот то был сыр! А это что? Сплошные ароматизаторы и консерванты! Дожили! Плесень с ароматизаторами, тьфу!

Генеральская вдова брезгливо поморщилась, но вдруг замерла, уставилась на меня, словно только что обнаружила мое присутствие за столом, и заботливо посоветовала:

– Да ты не стесняйся, положи побольше сахара. Сладкий кофе со сливками и сыр с плесенью – райское наслаждение!

Как ни крути, а Шурочка умела быть гостеприимной.

– Спасибо, Александра Николаевна, – я постаралась перевести разговор на другую тему. – А что это за история с фотографией Веры Ивановны?

Полина больно лягнула меня под столом ногой.

– У Верки совсем крыша уехала, – спокойно сообщила Шурочка, прихлебывая кофе со сливками. – Впрочем, я всегда подозревала, что она с головой не дружит. Хотя мой покойный муж был более категоричен в своих суждениях. Он любил повторять, что у Верочки всего одна извилина, и то – не в мозгах, а (пардон!) в заднем проходе…

Полина бросила на меня выразительный взгляд и демонстративно ушла варить очередную порцию кофе.

– А насчет фотографии, – невозмутимо продолжала Шурочка, отрезая специальным ножичком кусочек сыра, – Вере не понравилось, что она получилась похожей на перепуганную болонку. Эта дурища так и сказала своему сыну: если не переделаешь фотографию, на мою могилу можешь не приходить!

– Так посоветуйте сыну отфотошопить физиономию любимой мамочки…

– А это идея! – встрепенулась генеральша. – Пусть сделает ее похожей на Грету Гарбо! И еще, – продолжала Шурочка, прихлебывая кофе, – Верка целый вечер живописала мне (с пикантными подробностями!), как в 1953 году ездила отдыхать в Гагры с одним армянином из житомирской филармонии. Этот армянин играл на тромбоне, а потом еще лет пять преследовал ее: ревновал, как Отелло, писал страстные письма, звонил и пытался шантажировать…

– Шантажировать? Кого? Бабу Веру? – потрясенно воскликнула вернувшаяся из кухни Полина, которая услышала только обрывок последней фразы.

– Ну да! – утвердительно кивнула Шурочка и задумчиво прибавила: – Благословенны были наши предки с их почтовыми тройками и пьяными фельдъегерями. Письма тогда шли месяцами, а у женщины была такая дивная возможность забыть надоевшего любовника…

Мы с Полиной переглянулись. А Шурочка неожиданно громко воскликнула:

– Нет, это просто возмутительно! Я же точно помню, что это было не в 1953-м, а в 1951 году! И потом, это был вовсе не армянин…

– Разве это имеет уже какое-то значение? – целомудренно потупилась Полина.

– Вот-вот, совершенно с тобой согласна, – закивала тщательно причесанной головой генеральша. – Я так и сказала этой глупой гусыне: в нашем с тобой возрасте, Верунчик, национальность, как, впрочем, и половая принадлежность, никакого значения уже не имеет…

Сунув в карман своего шелкового халата хрустящую горсть конфет, Шурочка величаво удалилась в свою комнату, словно императрица в изгнание.

Через неделю Сережа купил мамочке путевку в роскошный санаторий на берегу моря и лично отвез ее туда на машине. Но привыкшая командовать и все держать под жестким контролем неугомонная генеральша каждые полчаса названивала своим домочадцам на мобильные телефоны и терроризировала их вопросами: «Вы не забыли забрать из химчистки мою каракулевую шубу?», «Кто-то поливает фиалки на моем подоконнике?»

После того как Шурочка своим очередным звонком бесцеремонно выдернула терпеливого и кроткого Сережу с серьезного совещания, он не удержался и рявкнул:

– Мама, это совершенно невыносимо! С этим нужно что-то делать! Иначе, – тут Сережа сделал зловещую паузу, – я за себя не ручаюсь!

Слава богу, ничего делать не пришлось. Потому что Шурочке, как она потом поведала по секрету Полине, приснился покойный муж. Генерал был в парадной форме, при всех орденах и медалях. Он грозно уставился на свою насмерть перепуганную вдову и веско изрек:

– Шура, ты ведешь себя, как старая маразматичка. Прекрати нести ахинею! Не позорь меня, слышишь?

Перед кем можно было опозорить покойного генерала, так и осталось загадкой. Однако Шурочка, всю жизнь дорожившая репутацией орденоносного супруга не меньше, чем своими бриллиантами, испугалась не на шутку. Утром она рыдала в трубку и жалобным голосом умоляла забрать ее домой. Добравшись до своей комнаты, Шурочка уничтожила весь запас валериановых капель, запивая их французским коньяком. Полина звонила мне каждые полчаса и испуганным голосом докладывала о происходящем.

Остальные домочадцы, наученные горьким опытом, старались не попадаться бабушке на глаза, разговаривали исключительно шепотом и передвигались по квартире бесшумно и незаметно, словно отряд диверсантов по вражеским тылам. Шурочка тем временем удалилась в кабинет покойного мужа. Впервые в жизни она собственноручно вымыла там окна, вытерла пыль и принялась зачем-то перебрать огромную генеральскую библиотеку. Между «Записками о Галльской войне» Юлия Цезаря и роскошно изданными воспоминаниями сэра Уинстона Черчилля неожиданно обнаружилась пухлая тетрадь в изрядно потрепанном коленкоровом переплете. Шура узнала твердый почерк покойного мужа. От нехороших подозрений у нее екнуло сердце и засосало под ложечкой.

Обеспокоенная необычной тишиной, Полина робко заглянула в кабинет. Она увидела свекровь, сидящую на полу. На коленях у нее лежала раскрытая тетрадь.

– Поленька, иди сюда, – несвойственно жалобным голосом попросила ее Шура, – садись и слушай!

Полина послушно села, скрестив по-турецки ноги, а Шурочка начала читать:

 

Прекрасно в нас влюбленное вино,

И добрый хлеб, что в печь для нас

садится,

И женщина, которою дано,

Сперва измучившись, нам

насладиться…

 

– Это Николай Гумилев, – подняв на невестку опухшие от слез глаза, сказала Шура. – А вот еще. Это Дон Аминадо:

 

Есть какая-то у сердца

Удивительная память,

Благодарность за иные

Бурно прожитые дни…

За какие-то сугробы,

Что синели перед нами,

За блеснувшие однажды

Станционные огни…

 

– Какие замечательные стихи! – восхищенно пробормотала Полина. К своему стыду, она впервые слышала имя автора.

А Шура осторожно закрыла тетрадь и, тяжело вздохнув, начала свою исповедь:

– Я прожила с мужем сорок лет и думала, что знаю о нем абсолютно все, вплоть до последней пуговицы на парадном кителе. Это мои проклятые амбиции! Это я хотела видеть рядом с собой не плюгавого майора-неудачника из забытого богом заштатного гарнизона, а настоящего героя! Это я заставила его поступить в Академию генштаба. На самом деле в глубине души он был тонким и невероятно ранимым человеком, для которого военная карьера была не главной целью в жизни. Главное для него была поэзия. Ты удивлена? Ты ведь даже не догадывалась, что в молодости твой свекор писал очень неплохие стихи, печатался в столичных изданиях и подавал большие надежды. Но я высмеяла его самым бессовестным образом. Только сейчас я понимаю, что это было невероятно жестоко с моей стороны. Ох, как жестоко! Получается, что ради меня он загнал свои чувства и свой талант в угол, забросил творчество. Когда я нашла эту тетрадь, то ожидала увидеть все что угодно, письма любовницы, например, но только не чужие стихи. Вот посмотри, он записал последнее стихотворение за день до своей смерти. Слушай! – Шурочка всхлипнула, тщательно вытерла слезы тыльной стороной ладони, снова открыла тетрадь и тихо прочитала:

 

…Потому что человеку

Надо, в сущности ведь, мало…

Чтоб у ног его собака

Выразительно дремала,

Чтоб его поили грогом

До семнадцатого пота

И играли на роялях,

И читали Вальтер-Скотта,

И под шум ночного ливня

Чтоб ему приснилось снова

Из какой-то прежней жизни

Хоть одно живое слово…

 

…Совсем недавно я поняла, что каждая женщина должна приучать себя к мысли, что когда-то она станет старухой, – продолжила свой необычный монолог Шурочка. – Увы, многие женщины к концу жизни становятся либо стервами, либо жуткими сплетницами, либо отъявленными негодяйками. Я же всегда считала себя стервой и даже гордилась этим! Теперь-то я понимаю, что это неправильно и несправедливо не только по отношению к окружающим, но и по отношению к самым близким тебе людям. Поэтому нужно очень внимательно следить за собой, за своими чувствами и эмоциями и выдавливать из себя эту чертову старушечью дурь, как Чехов выдавливал из себя раба. По капельке выдавливать, по грамму! И еще. Нужно всю жизнь, не теряя ни секунды, копить доброту и любовь. Чтобы в конце жизни поделиться этим сокровищем со своими внуками, детьми, друзьями, с окружающим миром. Я прожила долгую жизнь, Поленька, но только сейчас поняла, что никакие дорогие курорты вместе с новомодными кремами и массажами не могут защитить от старости. От старости может защитить только искренняя любовь! Прости меня, Поленька, ради бога, прости, если сможешь…

Потрясенная Полина несколько мгновений удивленно разглядывала заплаканную свекровь, а потом сделала то, чего не делала никогда в течение долгих лет их совместной жизни. Она обняла Шурочку за вздрагивающие от беззвучных рыданий плечи, прижала к груди и стала ласково, как маленькую, гладить по голове…

Одесса

Галина КОРОТКОВА