Собчак

Об Анатолии Александровиче Собчаке я впервые услышал, когда приехал в 1989 году в Страну Советов после почти 18-летнего отсутствия по причине эмиграции на постоянное место жительства в Государство Израиль.

В официальной анкете значилось: «Для воссоединения семьи», но наш единственный нееврейский сосед по большой и шумной ленинградской коммунальной квартире Иван Петрович Кривоносов определил причину нашего семейного отъезда значительно точнее. «Чтобы родину предавать», – сказал он, узнав о том, что мы уезжаем, при этом плюнув на пол в коридоре и сказав что-то матерно-невразумительное. Но плюнул жидковато, а выругался как-то слабо, так что на него остальные 22 наших соседа (все, как на подбор, еврейской национальности) внимания особого не обратили, горячо обсуждая это, тогда, в 1973 году, еще невероятное событие. Кривоносову пришлось даже, чтобы голос национального меньшинства был услышан, тайно ночью приклеить к нашей двери картонку с надписью: «Позор Вайнштейнам – дважды предателям родины!» Почему дважды, мы не поняли, но как-то забыли в предотъездной суете спросить его, а теперь уже, наверное, и нет Кривоносова, потому что жил безбожно, ходил на костяной ноге, дрался до исступления с женой и дочерью и, думаю, давно помер. Мир его праху. Он был растерянный и несчастный человек.

На исторической родине я занимался театром – писал пьесы, ставил их и руководил театром юного зрителя под смешным названием «Адраба» (что в переводе означает «И так далее»). Потом пути-дороги привели меня в Париж, где я зарабатывал деньги, начитывая книги на радио «Свобода». Книги эти были призваны разрушить основы коммунистического строя, и, возможно, они-то его и разрушили, так как лично я до сих пор не понимаю, как он, строй, разрушился так для меня неожиданно и быстро. Кстати, оттуда, из Парижа, из радио «Свобода», выросла моя устойчивая нелюбовь к творчеству Зиновьева (не революционера, конечно, а социального фантаста). В Лондоне я немного поработал на фабрике мужской одежды, укладывая галстуки, но не смог угнаться за вьетнамцами и был уволен. Затем в Нью-Йорке я поставил несколько спектаклей в знаменитом Lincoln Center for the Performing Arts, потом оказался в Лос-Анджелесе, где по совершенно невероятной случайности попал играть на сцену, пересидел срок въездной визы, стал переоформлять документы и застрял по сегодняшний день. Когда же открылась граница Союза Советских и стало возможно ездить на физическую родину, оказался я в 1989 году в Москве, в квартире у моей детской и юношеской любви Гульнары Гургенидзе. Младшая её дочь, в то время 7-летняя красотка по имени Кристина, на мое предложение не шуметь, когда я говорю по телефону, ответила мне в том смысле, что сначала женись на моей маме, а потом командуй. И я решил жениться.

Чтобы отметить это достаточно неожиданное для нас обоих событие (я незамедлительно сделал предложение, а Гуля его приняла), мы собрали узкий круг друзей, включая Алексея Симонова, его жену Галю Щепетнову, известного тогда поэта-пародиста Сан Саныча Иванова с женой – балериной Олей Заботкиной и Сергея Владимировича Михалкова с его тогдашней подругой Таней, которая, узнав, что мы с Гулей решили пожениться, заставила Сергея Владимировича повести и ее к алтарю. «У нас стало хорошей т-т-традицией, – сказал мне Сергей Владимирович, придя на нашу помолвку и пригласив меня на свою, – встречаться д-д-руг у д-д-руга на свадьбах, – и, слегка скосив глаза по сторонам, добавил: – Д-д-давай, чтоб не в п-п-последний раз». И вправду, вскоре он с Таней развелся, а потом и женился, но его нынешняя жена нас с Гулей уже ни на помолвку, ни на свадьбу не звала.

Сидели мы в описываемый мною день у Гули дома. Разговор, как всегда в те времена, зашел о политике, и Сан Саныч произнес имя «Собчак».

Поразило меня то, что компания, собравшаяся за столом (правозащитник Симонов, ельцинист Иванов и «мракобес» Михалков), в один голос стала хвалить Собчака, к этому хору присоединились и их жены.

Гуля же добавила, что только что провела с Собчаком несколько дней, так как участвовала в съемках американского документального фильма об антисемитизме в России и готовила интервью по этому вопросу как с лидером «Памяти» Васильевым, так и с рядом руководителей российского государства, включая Собчака. Собчак в фильме был героем положительным, противовесом «Памяти». «Острый, быстрый, похоже, глубокий, и идеалист, по крайней мере, у него есть что-то за душой, – резюмировала Гуля, – и жена симпатичная».

Незамедлительно было принято решение позвонить Собчакам и пригласить их в гости, когда будут в Москве (Гуля позвонила, приглашение было принято, и месяца через два мы с Собчаками выпивали и закусывали за нашим столом), а в ответ поступило приглашение ко мне от Анатолия Александровича приехать в Питер и поговорить о возможности сотрудничества. Мы договорились о встрече и через неделю были с Гулей в Питере, тогда еще именуемом Ленинградом, где жила Гулина мама, моя будущая теща. Сначала посетили улицу Моховую, на которой прошло мое детство, и синагогу на Лермонтовском, в которой дед заставил моего партийного отца, тогда еще морского офицера, «законно» жениться на моей маме. Дед сказал, что этой бандитской власти он не верит ни в чем, и брака, заключенного в бандитском же загсе, не признает, так что «невенчанного» мужа к своей дочери в постель не пустит. Отцу удалось выторговать ночной и тайный обряд (все гости, приехав из загса, пили и веселились, а родители отвалили тихонько со свадьбы и через задний ход были повенчаны раввином и окручены по всем еврейским законам и правилам).

После посещения семейно-исторических мест мы с Гулей оказались в приемной мэра Ленинграда, окнами выходящей на Исаакиевскую площадь. Именно там Собчак сказал нам, что Сан-Франциско предложил Ленинграду стать городами-побратимами, а кто-то из нас сказал: «Почему Сан-Франциско? Лос-Анджелес – и только Лос-Анджелес!» «Но в Сан-Франциско есть порт, – сказал кто-то из помощников мэра. – Там старейшая российская колония в Америке, есть русская церковь, он стоит на заливе, там туманы, в конце концов, как у нас!»

Собчак повернулся ко мне. После непродолжительной паузы я сказал: «Мы с Гулей родились здесь, а живем там!» Аргумент был принят, и, забегая вперед, скажу, что на речи по поводу подписания договора между нашими городами Собчак сообщил двухтысячной аудитории, собравшейся в Таун-холле Лос-Анджелеса, что определяющей причиной решения о вступлении в отношения именно с Лос-Анджелесом стало то, что вот он (я стоял рядом и переводил его речь) родился там, а живет тут. Это, наверное, воспринялось аудиторией как не очень удачная шутка, но было на самом деле истинной правдой.

Получив одобрение мэра, мы через знакомую даму, обитавшую в высоких банковских сферах Калифорнии, связались с тогдашним мэром Лос-Анджелеса Томом Брэдли, двухметровым негром, бывшим ранее полицейским, затем игравшим в бейсбол, закончившим заочно юридический факультет и многократно избиравшимся на должность мэра в ЛА. Дело закрутилось быстрее, чем мы себе представляли, и вскоре мы с Гулей и Собчаками оказались в Лос-Анджелесе, где первым делом я повез всех на берег Тихого океана, а затем – гулять по ночным улицам Беверли-Хиллз.

Назавтра председатель комитета по городам-побратимам при мэрии Лос-Анджелеса Эселда Зингер (правнучка того самого швейно-машинного Зингера) приехала к нам на своем «роллс-ройсе», чтобы показать город и сделать все необходимые покупки.

Это были идеалистические, а значит, безденежные времена, когда российские мэры летали туристическим классом и почитали сто долларов за крупную сумму.

Гуля взяла ситуацию в свои руки, так как уже три или четыре раза бывала в Калифорнии. Они объехали все магазины, в которых продавали вещи, возвращенные из дорогих магазинов, а значит, имеющие скидки до 80%. Но даже и эти цены казались Людмиле высоковатыми. И единственное место, где девушки сумели потратить деньги на подарки и сувениры, был магазин «99 центов». В этом магазине все, что было на прилавках, продавалось за 99 центов. Мадам Зингер попросила у наших дам разрешения запарковать свой роскошный автомобиль за углом, а когда она увидела вернувшихся из магазина девушек с полными руками пакетов с яркой надписью на каждом «99 центов», то предложила переложить эти пакеты в большие сумки, дабы не шокировать швейцаров в гостинице на Родео-драйв, где номер стоил от $1000 и выше за ночь.

Собчак, узнав, что там, куда Гуля водит Людмилу, все в два-три раза дешевле, чем в других местах, ежевечерне спрашивал Гулю, сколько денег она ему сегодня сэкономила. Подарков накопилось столько, что мы дали Собчакам наш старый и, для конспирации, рваный чемодан, но конспирация не помогла: его все равно разрезали в Шереметьево, и если бы не помешавшая ворам ракетка для бадминтона, утащили бы много больше. Вообще Собчаков в Шереметьево частенько обкрадывали, несмотря на их уже к тому времени звездный статус. Анатолий Александрович даже как-то привык к этому и шутил, что обеспечивает подарками не только свою семью, но также и семьи множества российских таможенников.

Чемодан этот, заклеенный совместными усилиями Гули и Люды, послужил еще на благо отношений городов-побратимов. Собчаковская Ксюша, тогда в возрасте 9 лет, попробовала у нас на даче в Репино мюсли из Лос-Анджелеса, которые мы привезли Кристине. После чего по просьбе Собчаков мы, будучи в Лос-Анджелесе, набили этот же конспиративный чемодан овсяными хлопьями (на оставленные Собчаками 100 долларов – большие для них по тем временам деньги) и привезли их Ксении.

Вкусы в отношении еды у Анатолия Александровича были самыми скромными. У нас дома он предлагал нам сам сделать фирменные пельмени или сварить макароны с кетчупом. Любимыми блюдами АА вообще были эти самые макароны с кетчупом и пельмени, которые он всегда и старался заказывать в изысканных ресторанах Южной Калифорнии. Люда же всегда выбирала самое дорогое в меню блюдо, но, попробовав его один раз, тут же отдавала мужу, а сама с удовольствием ела его макароны. Анатолия Александровича она оставляла с тарелкой чего-то ему неизвестного, странно пахнущего и, судя по выражению его лица, совершенно несъедобного.

Потом, правда, все изменилось. Появилась Джейн Фонда, которая расцеловалась с Собчаком в обе щеки (после чего он, по утверждению Люды, две недели не мылся). Потом другие звезды, царская фамилия. Собчаки научились ослепительно улыбаться, глубоко вздыхать от якобы переполнявших их чувств, заводя глаза и в упор не замечая тех, с кем они начинали свой путь наверх. В те же времена их первого визита в Лос-Анджелес все было радостно радостью первого открытия, по-детски жадно и непосредственно.

В магазине уцененных товаров были выбраны два платья, так на Людмилу севшие, что она еще долго ходила в них на работу, появлялась на приемах и давала интервью по телевидению. Гуля, потомственный дизайнер женской одежды, что-то добавила, ушила, увязала – и Люда все время пребывания в Лос-Анджелесе выглядела так, что местные газеты не уставали писать о красоте, вкусе и грациозности новых российских женщин.

Людмила очень хотела купить себе бальное платье. Наконец, после долгих поисков они с Гулей его нашли. Счастливая Люда вошла вместе с Гулей в номер гостиницы, где Анатолий Александрович в трусах сидел у телевизора, и торжественно объявила, что сейчас он от удивления и восторга умрет, и попросила его на время удалиться в ванную комнату. Облачившись в роскошное длинное вечернее платье, расшитое бисером, с вырезом почти до копчика, Людмила вызвала мужа. Секунд на тридцать у него язык прилип к гортани, потом он спросил: «А что ты с этим платьем будешь делать в России?» – «Пойду в Кремль на Новый год», – ответила Люда. Собчак подумал и сказал: «Если ты в этом наряде придешь в Кремль, Раиса Максимовна вызовет войска». Но куда ему было против Люды.

Во время визита мы пытались познакомить Собчаков с как можно большим количеством людей, которые могли потенциально заинтересоваться установлением экономических отношений с Ленинградом. Одним из таких людей был хозяин сети «Прайс-клуб», пожилой еврей по имени Соломон Прайс, выехавший в начале века из Одессы и купивший себе в подарок на 75-летие самолет «Боинг-747». «Захотелось себя побаловать», – сообщил он мне конфиденциально.

Сол, как он нам представился, загорелся идеей организации на территории Ленинграда клуба-магазина (Сол являлся автором идеи магазинов типа открытого уже значительно позже в Москве магазина «Метро»), а Собчак предложил отдать под этот проект только что сильно обгоревший Фрунзенский универмаг.

Еще одна встреча была с хозяином крупной строительной фирмы «Гроссман», которого Собчак уговорил ехать в Ленинград и организовать там в помещении Биржи на Васильевском острове настоящую, современную биржу.

Выступление Собчака в Таун-холле Лос-Анджелеса прошло на одном дыхании. Он легко и хорошо говорил, а я переводил, добавлял в его речь немного юмора, подбрасывая время от времени лозунгообразные фразы, так что доклад раз двадцать прерывался овациями зала.

Собчак потом сказал мне, что, очевидно, был в ударе, так как читал этот доклад уже несколько раз, но нигде не имел такого шумного успеха. Должен с гордостью сказать, что именно после этого доклада Госдепартамент начал расценивать Собчака как реального претендента на место президента России, если и когда Ельцину придется с этого места уходить. Слухи эти слегка подпортили до того теплые отношения Анатолия Александровича с ельцинской администрацией. Как мы уже теперь знаем, до места президента Собчак не добрался, но вышедшие из-под его крыла Чубайс и Путин не только занимали и занимают серьезные посты в иерархии современного Российского государства, но и оказали огромное, если не решающее влияние на его формирование.

В ответ на визит Собчака мэр Лос-Анджелеса Том Брэдли собрался в Ленинград. Мы с Гулей полетели помочь готовить его визит. Анатолий Александрович распорядился, чтобы нам оказывали всяческое содействие, и, как я потом узнал из книги Юрия Шутова «Собчакиада», сказал своим помощникам Павлову и Шутову, что я ценный кадр. Меня беспрепятственно пускали в мэрию, я свободно мог ходить по всем кабинетам и отделениям и скоро стал чувствовать себя во дворце как дома («Чувствуй себя здесь, у нас, как дома», – сказал мне Собчак). Помню, однажды я увидел, как три уборщицы стояли с метелками посреди заваленного мусором зала перед приемной мэра. Мимо сновали сотрудники, готовившие какую-то сверхважную встречу в малом зале для заседаний. Я подошел к уборщицам и произнес короткую, но выразительную речь, после которой, когда кто-то из административно-хозяйственной части мэрии видел меня приближающимся, тут же бросался подметать и вытирать пыль.

Несколько раз мы с Собчаком встретились в его кабинете, но потом разговоры плавно переместились в дом моей тещи, на улицу Салтыкова-Щедрина. Основной причиной было то, что в те времена в мэрии ужасно готовили (это позже у Собчака появился личный повар, и стол стали накрывать в специальной столовой рядом с его кабинетом). Моя же жена, частично грузинских кровей, прекрасно готовила. Единственной проблемой было для Собчака достать машину, чтобы с Исаакиевской площади добраться до Салтыкова. Когда мы ехали вместе из мэрии, я ловил леваков на площади, а когда Анатолий Александрович ехал один, он говорил кому-нибудь из сотрудников, имевших частные автомобили, что у него важные переговоры с американцами, и его везли к теще на сациви.

Дважды мэра возил Юрий Шутов, ждал в машине, пока Собчак пообедает, и вез его обратно в мэрию. Потом, уже готовя материалы для книг и газетных статей о Собчаке, Шутов вспомнил об этих странных переговорах, почему-то ведшихся вне официальных кабинетов мэрии, и разыскал мою тещу, к этому времени уже тяжело больную, только что перенесшую серьезную операцию, инсульт и клиническую смерть. Несколько раз он приезжал к ней, привозя в подарок вкусненькое, и вел содержательные разговоры типа:

– А что, Раиса Ивановна, зять-то ваш в ЦРУ работает?

– Работает, работает, – отвечала теща и ела принесенные Шутовым конфеты.

– А вот не говорили ли здесь зятек-то ваш с Собчаком о том, чтобы вместе казну грабить?

– Говорили, говорили, миленький, ох, как говорили.

– А как грабить-то, не через Фонд ли спасения Санкт-Петербурга?

– Через фонд, через фонд…

Так и появилась на свет история о том, как воровались миллионы из Фонда спасения Санкт-Петербурга, и целый ряд других, не менее серьезных и доказанных обвинений.

Однажды я был в мэрии, когда Собчака как депутата срочно вызвали в Москву. Билет ему тут же организовали по телефону, но машины не было. Подозреваю, что все машины мэрии в те времена постоянно халтурили на улицах горoда и в гараж возвращались крайне неохотно. Собчак нервничал, я сказал ему, чтобы он шел к служебному входу, и тут же на площади поймал кошмарного вида «москвич». По дороге в аэропорт мы говорили с Анатолием Александровичем об опасности реставрации коммунизма, а когда я возвращался с тем же леваком из аэропорта, то до того бросавший на Собчака ошарашенные взоры водитель посетовал, что он даже рассказывать, что вез мэра в аэропорт, никому не сможет. «Это почему же?» – поинтересовался я. «Так все равно никто никогда не поверит, – сказал мне огорченный водитель. – Ну сами посудите: кто поверит, что на Исаакиевской площади меня поймал американский подданный, сторговал ехать в аэропорт и обратно, а затем в машину сел мэр города, который ехал по срочному вызову президента в Москву? Абсурд!»

К не менее фантастическим историям можно отнести и следующую. Я захожу в международный отдел мэрии, где меня находит другой ассистент Собчака, Павлов. «Шеф требует в кабинет», – говорит он. Когда я захожу, в кабинете у Собчака за длинным столом заседаний сидят двенадцать человек. Мэр во главе стола, остальные, по шесть человек, по сторонам. «А вот и он, – произносит Собчак, жестом указывает мне на стул у второго торца стола и, не дав опомниться, говорит: – Мы тут обсуждали создание фонда спасения архитектурных и других культурных ценностей Санкт-Петербурга, но никто из присутствующих здесь никогда не имел дела с такого типа организациями. Расскажи нам, как они устроены». После моего 15-минутного выступления о том, как действуют западные некоммерческие компании и фонды, Собчак задал присутствовавшим один вопрос: «Ну, что вы думаете?» «Думаю, годится, – отозвался один из них, оказавшийся академиком Лихачевым. – Все ясно, давайте голосовать».

Я, ничего не понимая, переводил взгляд с одного на другого. Собчак улыбнулся: «Товарищи, предлагаю пригласить на должность генерального директора Фонда спасения Ленинграда присутствующего здесь Леона Вайнштейна». «Поддерживаю», – сказали вместе Аникушин и Лихачев, и все подняли руки. «Единогласно».

Все стали шумно отодвигать стулья, заговорили, подходя ко мне, улыбались и жали руку.

Постепенно до меня дошел смысл происходящего. Я присутствовал на учредительном собрании Фонда спасения города, и двенадцать его учредителей плюс мэр, явно призванный быть председателем Фонда, только что проголосовали за то, чтобы предложить мне стать генеральным директором этой организации.

Собчак оказался рядом со мной, тоже пожал руку, тихо спросил: «Что думаешь?» Я так же тихо ответил: «Анатолий Александрович, я ведь не только еврей, но еще и предатель родины, да еще и американский гражданин. Я заплатил, чтобы отказаться от советского гражданства». «Ну, это поправимо», – успокоил меня Анатолий Александрович. Учредительное собрание кончилось, мэр спешил на другую встречу, и, похлопав еще пару десятков раз по моему плечу и спине, учредители разошлись. Про себя я решил, что опять становиться гражданином Страны Советов я не собираюсь, и подумал, что от руководства фондом я откажусь, но случая не представилось, так как никто со мной ни о фонде, ни о моем в нем участии никогда больше не заговорил. Я забыл об этом фонде и впервые вспомнил о нем несколько лет спустя, когда однажды, будучи по делам в Москве, увидел в киоске «Новую газету» со статьей Вощанова, бывшего помощника президента Ельцина, где среди прочего рассказывалось о том, как много денег было украдено Фондом спасения Ленинграда/Санкт-Петербурга его президентом (Леоном Вайнстайном) и бухгалтером фонда (Гулей). Спасибо, тещенька! Вот уж удружила!

В этой статье было рассказано также и о других махинациях и злоупотреблениях, якобы совершенных Собчаком, но к нам, судя по статье, они уже не имели отношения. Сразу же после этой публикации Анатолий Александрович появился на телевидении Петербурга с опровержением указанных в статье фактов. По поводу Фонда спасения он сказал, что вообще не знает никакого Леона и Гули. «Знал Гюльчатай в фильме «Белое солнце пустыни», а вот имя Гуля слышу в первый раз», – сказал мэр. После этого заявления в следующем выпуске «Новой газеты» на первой странице была напечатана фотография Собчака с Гулей в аэропорту Лос-Анджелеса и с подписью о том, что это Гуля, которую Собчак «никогда не знал». Далее в газете приводились выдержки из переписки Собчака со мной, копии которых, видимо, сохранились у опального в то время Юрия Шутова.

Встречать Тома Брэдли мы ехали целым кортежем. С ним вместе прилетели уже знакомая нам внучка Зингера, фирме которого когда-то среди прочего принадлежал нынешний Дом книги в Санкт-Петербурге, и внучатая племянница исследователя Амундсена, незадолго до своего визита подарившая Лос-Анджелесу театрально-концертный комплекс стоимостью приблизительно в 100 миллионов долларов.

Возили нас по городу исключительно колонной с зажженными фарами и с воющим милицейским эскортом. Американцы сначала немного пугались, но потом попривыкли и даже начали получать удовольствие.

В США никто не позволил бы ни Зингер, ни Амундсен, ни уж тем более мэру Лос-Анджелеса носиться по улицам, пугая других водителей и перекрывая оживленные магистрали. 75-летняя Кэролайн Амундсен до того разошлась, что начала махать прохожим рукой в белой перчатке.

Продолжение

 

Леон ВАЙНШТЕЙН