Шабровка

— Подожди, не надо… Вон мой отец…

— Так шо?

— Он немножко выпивший и может…

— Чо, в морду, что ли?

— Да не… не то. Вообще, я буду говорить, а ты молчи.

Меня это устраивало, так как никакого желания говорить со слегка покачивающимся мужчиной у входа в подъезд у меня не было.

— Это чего… твой новый ухажёр?   А ещё мельче не могла найти?

— Папа, мы встречаемся.  Ему завтра надолго уезжать в командировку, и мы…

— Командированный? Докатилась!  То — иностранец, теперь —командированный…Кто следующий — завмаг из Еревана?

— Папа!  Прекрати!  Что ты из меня делаешь?!  Иди домой уже!

— Ну все, доця, все…иду…А ты, командированный, смотри, доцю мою не…

—Папа!!!

Я провожал её домой первый раз.  До этого наши встречи заканчивались на автобусной остановке. Автобус увозил её далеко на окраину, а я — сын интеллигентных родителей —возвращался в нашу скромную квартиру в центре города.  Познакомились мы в книжном магазине.  Она там работала продавцом, а я делал вид, что меня интересуют книги в её отделе. Наша первая встреча не предвещала ничего светлого.

— Девушка!

Нет ответа.  На другом конце прилавка, слегка опершись на локти, внимает высокому, лысоватому, но в замшевом пиджаке.  Прислушиваюсь…

…Прошу, Амур, на помощь мне приди

Написано о милой слишком мало

Перо в руке натруженной устало

И вдохновенья пыл ослаб в гру…

— Девушка! Подойти можете?

— Мужчина, вы же видите — я занята с покупателем. Минуточку…

Спустя несколько минут, слегка раскрасневшаяся, взгляд рассеянный:

— Так, я вас слушаю…

— Это он вам Петрарку читал в переводе…

— Я знаю.  Что вы хотели?

— Вон там у вас на полке «Расчёт и конструирование металлических фундаментов под турбоагрегаты».

— Пожалуйста.  Будете брать?

— А на английском этого нет?  Тогда, пожалуйста, «Глисты у детей дошкольного возраста».

— Вот. Берете?

— Да, вот только картинки посмотрю.

— Слушайте, вы знаете, сколько за день я здесь таких остроумных вижу?.. Покупаете?

—Да. Извините.

За две недели у меня дома скопилось более двадцати книг. Судя по названиям, мои профессиональные интересы включали такие темы, как «Ящур у крупного рогатого скота», «Криминальная психопатия» и «Политическая работа в войсках». Попытки сдать все это в букинистику не прошли. Пришлось пойти на крайности: соседке – старой коммунистке – в почтовый ящик пошла армейская политработа.  Нашей дворничихе —насчёт ящура.  Долго не мог пристроить психопатию.  В конце концов, оставил её в пивбаре на стойке.

У меня хватило ума не таскать цветы в магазин – она была очень симпатичная и цветы ей преподносили чаще, чем мне бы хотелось. Я не задерживался у прилавка дольше, чем было необходимо.  Не ждал у магазина.  Мой метод завоевания её — а я очень этого вдруг захотел— был очень дёшев.  Я становился в очередь на автобусной остановке до её прихода, пропускал её впереди себя, ехал с ней 48 минут до её остановки и выходил вместе с ней. Убедившись, что она живёт через дорогу от остановки и в провожании не нуждается, я говорил «Пoка», садился в ещё не отошедший автобус и ехал обратно. Ещё 48 минут.

Идиотизм моего поведения заинтересовал её, и мне было позволено «гулять рядом» от магазина до автобусной остановки.  Понимая, что конкурировать с замшевыми пиджаками и «жигулями» у меня шансов нет, я сосредоточился на импровизации. И не ошибся.  Через два дня мы разругались. А ещё через неделю меня услали на сбор помидоров.  Всего на месяц.  Романтические воспоминания недавних встреч улетучились после жестокого расстройства желудка, вызванного запиванием салата из помидоров тёплым парным молоком.  К концу месяца я выглядел, как Ганди к концу жизни.

Автобус пылил по направлению к цивилизации. До цивилизации было ещё около двух часов. Я клевал носом, изредка стукаясь о полуоткрытое окно.  За месяц все уже было выговорено, рассказано и обсмеяно.  Накануне был «прощальный» вечер. От предыдущих 29 он отличался тем, что был действительно прощальным.  Меню и карта вин были неизменны.  Судя по всему — со времён коллективизации. Автобус в очередной раз тряхнуло, я удачно задел носом за оконную раму, нецензурно удивился и приоткрыл один глаз.  Вдалеке на обочине я увидел нечто, что заставило меня открыть ещё один глаз.  Нечто приблизилось.  Автобус остановился.  Затем проснулся.  В автобусе послышались восклицания.  Разные.  Но я вдруг стал и хуже слышать, и хуже видеть. Потому что…

– Извините, вы едете не из Светлореченского совхоза?

— Ага!

— Сколько ещё до него?

— Да рядом, километров 15.

— 15 ???!

—А ты, давай, сидай, я вон инженерюков до города отвезу и потом вместе обратно и доедем.

— Спасибо вам.

— Садися спереди — не так трясти будет.

Я, толкая в бок своего соседа:

— Слышь, пересядь, будь человеком…

— С каких дел?

— Та это ж моя, помнишь, рассказывал… Из книжного…

—Ты чо, серьёзно?  А чо она здесь?.. Да, шо надо!

Порывшись в спортивной сумке, я нашёл ручку.  В кармане куртки лежал обрывок обёрточной бумаги «на всякий пожарный».  За месяц ручка почти высохла. Наваливаясь на неё всем телом, я выцарапал на обрывке, как на граните: «5 ряд. Справа». И добавил сердечко, которое выглядело, как помидор.

— Слышь, передай той, шо впереди…

— А ещё чего? Тоже мне, кандидат…

— Кретин, это же моя…

— Брешешь!

— Гадом буду!!!

40 секунд спустя:

— Извини…

— Да не, ты меня извини. Вёл себя, как идиот.

— Не просто идиот, а ревнивый, дебильный идиот…

Комментарий сзади:

—Так оказывается, все мы были правы, девушка?  Вы тоже это заметили…?

— Слушай, а как же ты узнала, шо я здесь?  Ты же и фамилию мою не зн…

— Как узнала?  По росту.  У тебя на заводе ты один такой… Та шучу… чего надулся? Слушай, на тебе чо, воду возили?

Комментарий сзади:

— А он из-за вас, девушка, от еды отказался.  И от поселянок …

— Ты заглохнешь когда-нибудь? Смотри в окно… видишь… вон коровы… смотри и не лезь!

— Ты рад, что я здесь?

— Да.  Очень.

 

Мы встречались ещё четыре месяца.  За это время мы поссорились 11 раз, окончательно разругались 5 раз и выорали, что думаем друг о друге, один раз.  После этого, как порядочный человек, я ну просто был обязан сделать предложение. Сделал я его только после того, как она продемонстрировала спартанскую способность к самопожертвованию.  Лето, Ялта, койка во дворе под деревом за 6 километров от пляжа, ночь, свеча.  Сплю — я. Она — при свете свечи переписывает из библиотечной книги знаменитый монолог Сирано де Бержерака.  Мой любимый.  Монолог длинный.  Ночь короткая и свеча поганая.

Утром, продрав глаза, я увидел рядом с собой на односпальной подушке не её каштановые и слипшиеся от морской воды, а четыре листика с бессмертным монологом.  «Как видите, я это перенёс… ».Она заснула за летним столиком, положив голову прямо на влажные доски.  Книга лежала завёрнутая в её куртку.

Понимая, что промедление не подобает, я растолкал её и, тряся за плечи, сделал предложение.  Начал я скромно:

— От этого предложения ты просто не можешь отказаться…

— Иди к черту!  Отстань!  Спать хочу…

— Ты даже не понимаешь, какое сча…

— Отвали… ты че, садист? Я ещё сплю… Потом… потом…

— Последний раз — согласна ли ты?..

— Да уберёшься ли ты ко всем чертям?!  Дай мне ещё хотя бы часок перекемарить… пожалуйста… Потом… хорошо?

К этой теме мы вернулись уже в поезде, на подъезде к дому.  Я как раз закончил обзор результатов Войны Судного дня (только прошла), когда, как всегда, к месту:

— Да, согласна.

Я, думая, что согласие соответствует моим военно-политическим прогнозам:

— Видишь, даже до тебя это дошло, а наше Политбюро уже давно под себя ходит…

— Политбюро?  Ты че, у них разрешение спрашивать должен?

Когда она мне объяснила — я все равно не понял.  Я не понял, как можно спустя две недели ответить на вопрос, когда разговор идёт совсем о др… Да какая, к чертям, разница! Я же согласен!!!

Не все мои друзья её приняли. Я имею в виду их жён. Да, говорили они, красивые длинные ноги, все в порядке, весёлая, энергичная, но не для тебя.  Но, сначала вспыхивал я, смотрите, как она ко мне!  Смотрите, как я к ней!  Это же как в книге!  Да, но не для тебя.  А для кого?  Не для тебя.  Ну, что ж— раз вы не принимаете ее — не принимайте и меня.

Дома у меня тоже не все было гладко.  Я вдруг почувствовал дикое отчуждение, когда наши родители впервые встретились.  Сказать, что с разных планет — не сказать ничего.

Она чувствовала это тоже.  Она пыталась как-то разрядить обстановку, подшучивала над своими родителями, над собой, надо мной.  А я видел улыбку своего отца, немного отстранённую и слегка грустную. Как будто он все ещё верил, что это все — просто розыгрыш.  От разговоров дома я старался уходить — мне нечего было возразить.  Стандартный набор гормональных заявлений.

Свадьба была очень скромная, невеста очень красивая и я, немного от всего ошалевший и мало к чему готовый.  А готовиться особенно ни к чему и не пришлось.  Все получалось само собой.  На монтажной площадке, за ночь езды от дома, мы поселились в однокомнатной квартире, которую оплачивал завод.  Городок-посёлок был небольшим.  Меня там уже знали, и проблем с соседями не было.

Наша квартира была пустой.  Конечно, первым делом мы купили матрас — кровать не захотела она. На мой недоуменный взгляд весело ответила:

— Чтобы не падать!

Не совсем понимая, что же должно ночью произойти, чтобы упасть, я принял это.  Потом, через несколько дней, она купила три коробки гуаши.

— Борщ подкрашивать? — съязвил я.

— Не-а, интерьер делать.

И мы начали делать интерьер.  Мне была дана полная свобода в выборе дизайна. В прихожей.  Она скромно взяла на себя комнату и кухню.  Потратив шесть банок оранжевой гуаши, я назвал композицию в прихожей «Оранжевый аккорд». С таким же успехом это могло служить для проверки зрения у железнодорожников.  Моё творение было одобрено и я ненадолго стал придворным фаворитом.  Фаворитизм закончился, как только я слегка покритиковал её роспись. Совсем ничего той критики.  Ну, что: идиотский подбор цветов, совершенно бездарная композиция, только шизофреничка может смешивать красный с зелёным, и вообще, при чём тут «греческий квадрат» и элементы в стиле «Укиёэ»?  Следующие три ночи я провёл в непосредственной близости со своим творением.  На коврике.

Работы над интерьером продолжались. Приходя с работы, я надеялся разразиться саркастикой по поводу отсутствия обеда и наличия интерьера. Не выходило. Дымящийся борщ с мясом, жаркое, стакан красного вина. Каждый вечер меню слегка отличалось. Сегодня, скажем, жаркое при свечах. А завтра вместо жаркого — кастрюляка компота.  И под лампой без абажура.  Но отсутствие мебели начало сказываться – и мы в ближайший выходной взялись за дело.

Чуть не надорвавшись, мы заволокли на второй этаж два саксаулоподобных дерева в снегу, два куста подмороженной рябины и три валуна.  Пока она впихивала деревья в простенки, я смотался в мебельный магазин и, как дополнение, купил финскую «стенку».  Грузовик свалил плоские ящики у входа и к вечеру мы вдвоём затащили все в дом.  Следующие 8 дней я отдыхал на работе.  Дома, судя по всему, готовилась экспозиция работ Энди Уорхолла.  В посёлке монтажников и энергетиков трудно удивить кого-нибудь стуком молотка после двух часов ночи.  Как, впрочем, и выяснением отношений на повышенных тонах.

Ну и что с того, что я начал забивать шурупы молотком?  Осточертела мне эта сборка мебели — сидишь, как павиан с отвёрткой, и собираешь полочки, створочки, дверцы и ящички.  То ли дело гранитный валун: запихал в угол — и навечно. Когда же я услыхал, что любой инженер-кретин не будет закручивать винт против часовой стрелки, то подумал вслух и громко о дефеминизации общества.  Развить эту мысль дальше мне пришлось на скамейке у входа в дом.  На комментарий «Милые бранятся — только тешатся!» я ответил высунутым языком.

Но не прошло и недели, как мы сидели, обнявшись, на полу.  Над матрасом стену по диагонали пересекало корявое дерево. На нем элегантно висели гроздья высохшей рябины. В углу на композиции из двух валунов стояли две свечи. Они слегка касались верхушками фитилей.  В их мерцающем свете коричневые «греческие» квадраты переплетались на сиреневатом фоне.  Перед нами стоял гранёный стакан с портвейном, из которого мы поочерёдно потягивали.  Было тихо.  Почти тихо.  За стеной громко икал сосед.  За матрацем сердито фыркал ёж.  Как он попал в комнату — понятия не имею.  Большой симпатии он у нас не вызывал: ночью все время фыркал, чем-то шуршал и громко пукал.

— Это он назло!

— Назло за что?

— Не надо было ему подливать виноградный сок в молоко.  Сама на себе не пробовала?

— Сейчас зима, авитаминоз…Ты же пьёшь сок и ничего пока…

— Да ладно…Слышь, хорошо вышло, да?

— Ничего.  Пока.  Завтра схожу в «Стекляшку», говорят, чешский хрусталь…

— Да на фиг хрусталь! Смотри, как здорово!  Хрусталь… не можете, бабы, без стекляшек и побрякушек!

— Так для нас же!  Стенка пустая… ну, да… книги… Вазу бы между ними…

— Ладушки, покупай, так и быть, вазу.

— Ой, ну, спасибо, порадовал старуху!

— Да… но как купишь—сразу же отдай соседке.

— Издеваешься??  Сегодня спишь с ежом!

Каждый день с ней был не похож на день без неё.  Телевизора у нас не было, и вечерами мы долго ходили пустыми и прямыми улицами.  Ходили в лес и к реке, откуда домой я попадал только благодаря её способности находить дорогу в любой ситуации.  Однажды я решил изменить этот стереотип. В результате мы вышли к городской мусорной свалке.  А от неё уже по грунтовке полтора часа шли домой.  Когда надо было взять билет на поезд—я становился в очередь, а она через несколько минут подходила.  Уже с билетами.

Чувство собственности не покидало её ни на минуту.  Возвращаясь домой из кинотеатра, мы столкнулись с местной девицей полусвета, которую звали «Сквознячок».

— Наше с кисточкой на подстилочке молодожёну!

И при этом хихикнула.  Этого ей не надо было делать.  Я услышал кошачье шипение и хрипловатое:

— Слышь, ты, сука рублёвая!   Ещё раз к моему подойдёшь — за цыцки подвешу! Пошла, гнида, вон!

И, без передышки, на меня:

—Увижу — рядом будешь висеть!

Шагов через двадцать шипение стихло.

Я был в восторге от семейной жизни.  Все было настолько хорошо, что я решил не гневить небеса и, хотя бы внешне, не давать повода для зависти.  В магазины я заходил мрачным, на вопросы о семейной жизни отвечал угрюмо и односложно.  В присутствии посторонних никаких щенячьих восторгов не высказывал.  Она быстро это схватила и, пользуясь этим, несколько раз слегка пококетничала.  В тот же вечер я спокойно выложил весь обед в мусоропровод.   Посчитав, что этого мало, я пошёл пешком на работу в 11 вечера.  К трём часам ночи я был на месте.  Пришёл я домой через сутки, небритый и злой.  Дома меня ждал обед, завёрнутый в одеяло.  Она с ногами сидела на матрасе и читала.

— Хочешь повод ходить угрюмым?  Получишь!  Зачем это тебе — не догоняю!  Что тебе не так?  Мне же все девки завидуют.  Что же ты меня окунаешь?

— Да…понимаешь… как-то все уж слишком тепло…

— Дурак!  Так же всю жизнь не будет.  Зачем поганишь?

— Права.  Извини.

Мои родители не могли на неё нахвалиться. Быстрая, деловая, все может, а чего не может — схватывает на лету.  Когда мы приезжали на побывку домой, мой отец вечерами сидел с ней и обсуждал все — от Ближнего Востока до бус из янтаря.  Мать тоже не могла понять, как в той семье могла вырасти такая дочь. Я перестал пытаться доказать некоторым из своих друзей, что их отношение к ней незаслуженное.

Как на меня смотрели сослуживцы, когда в обеденный перерыв, в КБ, куда вход только по пропускам, она приносила мне в термосе горячий завтрак…  Подтянутая, в короткой юбке, сапогах и джинсовой куртке, она не выглядела как совсем недавно родившая мама.  Клюнув меня в нос и критически осмотрев наших женщин-конструкторов, она смотрела на чертёж, который я вымучивал и, тыкая пальцем в какой-то компонент, негромко говорила:

— Здесь напорол.  Ещё раз проверь.

Обычно я там и находил какой-то ляп.

Приходя домой, я сразу:

— Слышь, давай помогу с подгузниками.  Чего там, постирать… чего ещё?

— Ты чего, какая стирка?  Садись, рубай!  Все постирано и поглажено. Чо там стирать?  Не из под мужика-то портки или носки!  Это же своё!  Знаешь, оно же творожком пахнет!  С ума сойти!

Я мотался в перерыв домой. На такси.  Кидал ей под дверь очередной веник цветов, грохал ногой в дверь и, прыгая через десять ступенек, рвал вниз, где меня ждало такси.  И обратно на работу.  Какое-то чувство говорило мне, что долго так быть не может.  Слишком сильно оба мы горели.  Когда второму дитю было всего ничего, он заболел.  Дышать не может, задыхается. Телефона нет. Старший уже заснул, а младший захлёбывается судорожным кашлем и с каким-то хрипом тянет воздух. Личико начало приобретать странный цвет.  Она молча прижимала его к груди.  Лицо у неё было спокойное, но такое страшное, что я понял, что мы его теряем.  Я выскочил на улицу.  Февраль. Мелкий снегопад.  Единственный телефон на углу.  Трубка оборвана.  Сволочи!  Падлы!  Суки, твари поганые! Мордой бы вас всех о…

Улица пуста. До ближайшей аптеки—кварталов 20.  Я побежал, потом пошёл.  Оглянулся и увидел приближающиеся огни. Я стал посреди дороги.  Просто стал, не расставляя руки.  Машина слегка пошла юзом, но объехать меня не смогла — сугробы на обочине.

— Ну шо, голову отбить или ноги переломать? Чего стал, мразь?

— Слышь, мужик, сын умирает, нужен кислород.  Подбрось до аптеки…

В аптеке была кислородная подушка.  Не было кислорода.  Кислород нашёлся только на вокзале.  До него от нас — километров двадцать пять.  Когда я, наконец, вернулся к своему подъезду, вокруг было тихо и темно.  Ни следов шин «Скорой помощи», ни человеческих.  В подъезде тихо.  Дверь была не заперта.  Чувствуя, что у меня слабеют ноги, я вошёл.  Она подошла ко мне с малым на руках.  Личико у него было розовое. Он спал и спокойно дышал.

— Я выдавила ему в носик молоко из груди.  Оно все пробило.

— А кто тебе сказал?

— Никто.

Прошло несколько тысяч дней.  Сначала с ней.  Потом без неё.  Изредка я думаю, почему же получилось так, а не иначе.  А потом вспоминаю про процесс шабровки, с которым познакомился на монтаже. Шабровку осуществляют для более точной подгонки деталей. Контроль пришабренной поверхности ведут по плите или эталонной детали, применяя краску. Мы подходили друг другу.  Нужна была более точная подгонка. Я почему-то посчитал, что нуждается в этом только она.

Орандж Каунти, Калифорния

Alveg Spaug