Сеченье жизни

От редакции

В газете «Вести» (Израиль) 31 марта с.г. была опубликована рецензия критика М.Юдсона на книгу стихов поэта, главного редактора газеты «Кстати» Николая Сундеева «Свеченье дня». Приводим текст этой рецензии.

Тропы поэзии неисповедимы. Энтропия крепчает, и вдруг из печатного хаоса сваливается, нисходит на тебя книжка, иной раз затрапезно-тоненькая тетрадка стихов – ну, отворяешь вяло, листаешь навскидку, и глаз поневоле смиряет свой бег – глянь, действительно тонко, необще, своеголосо… И ты уже заинтересованно торишь дорожку к автору, к аннотации на заднем дворе обложки.

Николай Сундеев родился в 1954 г. в Молдавии, закончил филфак Кишиневского университета, был членом Союза писателей еще СССР, выпустил несколько поэтических сборников и книгу документальной прозы, в 1994 году эмигрировал в США, ныне он редактор выходящей на русском языке газеты “Кстати” в славном городе Сан-Франциско.

Искренне признаться, для меня, литератора запечного, тель-авивского ленивца-домоседа, что Сан-Франциско, что Аляска – экзотика, Америка!.. Да и существует ли она вообще, и, может, это мираж, а родимая Тахана-Мерказит – это конец ойкумены, земной край, о который разбиваются волны Тихого океана…

Ну-с, и как же живется-пишется русскому поэту Николаю Сундееву в калифорнийской глубинке, в сан-францисском далеке? А суть в том, что и там он русский лирик, лирник кириллицы. Стилистика Сундеева не суетна и строго выверена, звук ложится в цвет, и белокожая обложка, и содержимое под ней радужно окрашиваются одаренной кистью.

“Свеченье дня” – эдакий поэтический дневник, жизнь в разрезе, чертежи в стихах. Программный зачин: “Будь он высвечен иль непогож – каждый день на другой непохож… Для чужих, для друзей, для родни сохранил бы ушедшие дни, всё, что было приметного в них, в этих маленьких жизнях моих”. Книга-день открывается вечером: “Вечер. Костёр. Воздух, пахнущий дымом…” И далее этот отечественный дымок через полсотни страниц переносится во вторую, эмигрантскую часть: “День растаял, как мороженое, день развеялся, как дым… Радость, на потом отложенная, исчезает вместе с ним”.

Когда выбивается почва из-под ног и человек меняет привычное на чужедальнее, кишиневский двор на другое полушарие – тяжко всем, но особливо поэтам – уплывает язык, исчезает читатель. Хотя печаль Сундеева светла: “Было счастья негусто, и не сразу почувствовал я, что ко мне возвращается чувство полноты бытия. Сквозь дождливую стылость, неприкаянность в новой стране – всё же как-то пробилось это чувство ко мне”. Ни кола, ни двора, ни родного погоста, но Николай ищет и находит – о, фонарь метафор! – сродство, сходство Сан-Франциско “с городами из жизни былой” – островки Кишинева, меты Ялты, штрихи Одессы. Строчки, “ностальгией объятые”, элегическим листопадом ложатся под ноги листающим пальцам, забиваются под ногти, западают в душу – напоминая об осени жизни, поминая “дождь-государь”. Дождь – жданный гость в этой книге, порой он символ “силы любви, дерзости, доброты”, но чаще – носитель грусти и собрат тумана, клубящегося меж районных теснин Сан-Франциско: “Был Ричмонд пасмурен и сер, да и Сансет – в тумане. Туман сгущавшийся висел над сонными холмами”.

А в тумане том таятся так полюбившиеся мне симпатичнейшие персонажи – еноты. Вот уж про кого читал с живейшим интересом: “То там, то тут средь спящих улиц – еноты пробегут, сутулясь… Их думы тайною покрыты, необычайно деловиты…” И далее: “На что надеется енот, перебегающий дорогу, какому молится он богу в момент неумолимый тот?” Да уж понятно, какому, прости Яхве и сохрани! Еноты – еврейские ноты этой книги, мелоса Сундеева – они вечно скитаются и лезут под колеса жизни. Сие ясно, как свеченье дня. А неделя – это семисвечник, по-нашему менора. Светить всегда, светить везде – особенно в езде. Очень светлая книга.

Вообще судьба Сундеева, судя по тематике и интонации (да и аннотации) – достаточно благополучна для стихописца. “Врастание в слово” и новую почву вершится успешно – выходит газета, рождаются книги, “стрекозы летят над тобой и звери выходят к жилью, осмелев”. Сан-францисская идиллия, казалось бы, калифорнийские буколики. Но есть у таланта Сундеева другая сторона, иное измерение – с болью и ненавистью, с разрывами снарядов на окраине Дубоссар, с распадом страны и полураспадом семей, с разъяренной толпой и войной в Приднестровье: “Пронеси ее мимо, Боже, дикую эту волну!” Тут напрочь исчезает свет и покой, и покачивается в мозгу бунинский “Господин из Сан-Франциско” – где корабль плывет, и огни горят, и музыка играет, но в трюме жизни поджидает тьма и смерть. И строфы здесь мы читаем не при свеченье дня, а при трещащем факеле.

Этот новый Сундеев возникает из сборника “Прощай, Молдавия” (стихи двенадцати поэтов). Недюжинный сей сборник трудолюбиво сложил и выпустил в 2010 году израильский поэт Виктор Голков: “Это попытка создать своего рода исторический срез, поэтически осмыслить себя, но помимо прочего – это просто стихи хороших поэтов…” Добавлю в стиле Ивана Бездомного: “Согласен на все сто!” Хорошие и разные, иных, увы, уж нет, других сеченье жизни кнутом и пряником расшвыряло по свету… Читатель, который хоть чуток сечет в поэзии, враз заинтересуется этим сборником вкупе и Сундеевым в частности. А книга Николая прощается с нами: “И опять свеченье дня ускользнуло от меня: вышел в сумеречный час, слишком поздно, день угас. Но со мною – плеск ветвей, свет витрин и фонарей. Ветер сочен, свеж, упруг, все в движении вокруг… Жизнь – стремительная птица… Дух очистив, измениться можно все-таки успеть, если очень захотеть”. Что ж, говоря словами Сундеева – все меняется скоро и споро. День прошел, книга закрыта – до доброго утра и нового чтения.

Михаил ЮДСОН