С Новым временем, с Новым счастьем

«Две жизни прожить не дано,
Два счастья — затея пустая»
Булат Окуджава

Здесь — пропахший мокрыми от тающего снега шапками синий троллейбус, там — надушенный автомобиль «Форд»; здесь отчаявшаяся быть съеденной, отдающая многодневной немытостью картошка, там рыбка и сыры первой свежести; здесь — громоздкие бабы в ватниках, там, разумеется, Мерлин Монро или, на худой конец, Жаклин Кеннеди. Занавес обрушился, и все подтвердилось. Первый заход бывшего советского человека в американский супермаркет, оставался для многих самым сильным эмоциональным переживанием, до самой смерти. К супермаркету быстро привыкаешь, но первое посещение храма изобилия оставляло ощущения, по остроте сравнимые с потерей невинности.

Прошло еще тридцать лет, и оказалось, что за покойным железным занавесом — большие беспорядки, что американские президенты — все как один — расисты, что неграм — совсем худо, что образование дорого, медицина не справляется, и, вообще, неплохо бы перетряхнуть Америку. А супермаркеты в Москве ничуть не хуже, чем в Нью-Йорке. И так ли уж сильно отличается московская жизнь от американской? Американское телевидение тупостью уж никак не уступит российскому. Америка и Европа на наших изумленных глазах прирастают социализмом, а Россия капитализмом. Дональду Трампу Путин ближе и понятнее Берни Сандерса. Происходит конвергенция систем, о которой мечтал Андрей Дмитриевич Сахаров. Но если траектории сверхдержав начали загадочно сходиться, то, быть может, и исходные различия были не так уж велики?

* * *

Проект СССР и проект США далеко не так сильно разнесены друг от друга, как нам это казалось из недобитого советского прошлого. Оба проекта — дети Нового Времени, Эпохи Просвещения. Эпоха Просвещения, решительно разрывая с прошлым, сделала ставку на человеческое счастье. Не то чтобы в античности и средневековье не было счастливых людей, но счастье не было целью, смыслом и содержанием жизни. Человек был озабочен спасением души, служением Б-гу, государю, сюзерену, науке или прекрасной даме, но не счастьем. Решительный разворот в сторону счастья произвели великие американская и коммунистическая мечта. У этой мечты — глубокие религиозные корни: иудеи, протестанты и коммунисты верят в возможность разумного, рационального устроения этой, земной жизни. Чистые, умытые, сытые дети, кирпичный, ухоженный домик с лужайкой и курочка в обеденном бульоне не противоречат идеальной, одухотворенной жизни. То, что ставка на незатейливое, хрусткое земное счастье, благодать супермаркета могут оказаться губительными для посюстороннего рая с поразительной зоркостью много лет тому назад различил Марк Алданов. В романе «Начало конца» старый писатель Вермандуа, гуляя по Версалю, пытается понять, отчего же нынешнее поколение французов не в состоянии построить что-либо, сравнимое в Версалем (дело, заметим происходит до «странной войны» 39-го года): «простые люди Франции, познав прелесть земной курицы в супе, о которой мечтал Генрих IV (да и то не мечтал, а врал для потомства), и которую им все-таки дала демократия, стали производить за ночь меньше потомства, чем прежде. И с неумолимостью закона больших чисел на авансцену истории выдвигаются другие народы, гораздо менее одаренные, но и менее заботящиеся о супе для своих детей и внуков. Под руководством своих полоумных вождей они в рекордное время построят Коричневый Дом, вдвое больший чем Версальский дворец». Еще как построят, для этого, разумеется, сначала надо расчистить место, сбросив зазеленевшиеся памятники. Коллективный оргазм при сбрасывании памятников в 1914-1918 в России и 2020 в Америке, видимо, доставлял Фрейду на том и этом свете немало удовольствия. Вот уже где отмщение отцам на радость Эдипу и Фрейду явилось прямо, грубо, зримо.

Вообще, представления о рае во всех без исключения культурах вялы, пошлы, размыты, неубедительны. Зато ад — мучительно ярок; и, главное, он — всегда рядом.

* * *

Новое Время во многом представляет собою рецидив язычества. Вполне языческий и разворот к счастью. У Аристотеля, в центре этики «счастье, понятое», как деятельность «души в полноте добродетели».

Однако, как всегда, исторический рецидив не полон. Во-первых, Новое Время раскассировало душу, заменив «внутренним миром» человека. Казалось бы, невелика подмена, но это не так, между внутренним миром и душой человека — разрыв. «Каждое утро, просыпаясь, я говорю следующее, обращаясь ко Вс-вышнему: «душа, которую Ты во мне поселил, чиста, Ты создал, ее, Ты вдохнул ее в меня, Ты хранишь ее во мне…». Попробуйте заменить здесь «душу» на «внутренний мир», не получится. Душа — частичка Б-га во мне, и в этом смысле, она — «все сущее», как полагал Аристотель. Выкинь эту частичку, и в сухой осадок выпадет мой внутренний мир, а что в этом осадке, недурно растолковали Маркс и Фрейд, и неожиданно оказалось, что искать там особенно нечего. Эту мысль давно и упорно развивал замечательный режиссер Анатолий Васильев; человеческая психология только кажется неисчерпаемой, дно у нее оказалось неожиданно близко к поверхности, и искать в ней после Толстого и Достоевского — нечего. В ней пасутся «элементарные частицы» Уэльбека, глубокие родственники «черного квадрата» («Размышления у Черного Квадрата»). Ну, а о добродетели, без иронически поджатых губ, современный интеллигент и слушать не хочет. Так, что от Аристотелевской формулы ничего не остается, нет ни души, ни добродетели. В сухом остатке остается жажда счастья, понятого как… А, как понятого, остается неясным.

* * *

«… не истребил ли Авраам Линкольн слишком много коренных американцев в Гражданской войне на благо их поспешно завезенных из Европы преемников»
Р. Киплинг. «Немного о себе»

Пожалуй, нет более дурацкого в своей размытости слова, нежели «счастье». Однако для счастья немалого числа людей, вовсе недостаточно, сыто сопя, быть удовлетворенным жизнью. Не менее востребованы несчастья окружающих, врагов, личных и рода человеческого, всякий раз удивительно оказывающихся одними и теми же индивидуумами. Этот вид радости Октябрьская революция доставила с лихвой. Прежние хозяева жизни были смешаны с грязью, унижены, оскорблены и истреблены. Профессорам Преображенским указали на их место возле параши. Советская власть продержалась столь долго, ибо талантливо, изобретательно изыскивала все новых вредителей, изведение которых доставляло народу много тихой, но искренней, неподдельной радости. Однако удовольствие, принесенное вытиранием ног о чистую публику, оказалось столь кратковременным, столь непрочным. А надо было жить. И оказалось, что представление о «хорошей жизни» вполне совпадает с мечтой об эмалированном тазике и лишних метрах жилплощади. И это представление располагается удивительно близко от «американской мечты». Именно это с ужасом почувствовали Ильф и Петров в «Одноэтажной Америке». Советские люди, противодействуя официальной пропаганде и вообще, чувствовали к американцам подозрительную симпатию, принявшую у стиляг вполне комическую форму.

Советской власти удалось многое. Ей не удалось одухотворить представление о счастье. Как ни боролась советская власть с пережитками буржуазного сознания, сколь яростно ни полосовали дедовскими шашками комсомольцы полированную мебель заевшихся родителей, как ни внушал нам официоз, что счастье в борьбе и труде, уже к шестидесятым стало ясно, что счастье в том числе и в дачке, и курочке в бульоне. Здесь, конечно, дело тонкое: творческая интеллигенция, действительно, готова была отождествлять счастье с трудом. Александр Воронель как-то сказал мне: советские начальники все-таки были тупые и платили нам жалованье; они не догадались о том, что мы занимались бы физикой и бесплатно. На самом деле, власть была не та уж непроходимо глупа и заботилась и о земной курице в супе драматургов, ядерных академиков и звезд балета, подобно тому, как и нынешняя российская власть окружает отеческой заботой звезд кино и телевидения. Так что творческая интеллигенция служила не за страх, а за совесть: творчество, дача, машина, почти легальная ходьба на сторону (власть и это прощала). Чего же еще? Дмитрий Быков ностальгически вздыхает по золотому поздне-советскому веку культуры.

Важнейшим компонентом счастья периода развитого социализма, было совершенная определенность добра и зла. Официоз так осточертел, очереди за сыром, портреты членов политбюро, первые отделы, лозунги, политинформации, первомайские демонстрации, газета Правда, цензура, глушилки, Никита Карацупа, нежный антисемитизм так надоели, что отождествить их с абсолютном злом, не составляло труда. А все, что не было злом оказывалось добром. Совершенная расчерченность черно-белого духовного поля и была счастьем.

В явном виде теория счастья была озвучена Львом Давидовичем Ландау. Счастие это было плоским, то есть двухкомпонентным, и разлагалось на две составляющие: теоретическую физику и романтические отношения с красивыми женщинами. Не голая физкультура оздоровляющего секса, но вдохновляющая романтика, разрешающаяся плотской любовью. Но красота женщины для мужского счастья была совершенно необходима. Очевидно, что эта теория подходила не всем. Во-первых, теоретическая физика у большинства населения земли вызывает крапивницу; а, во-вторых, грудастых, длинноногих, чувственных красавиц на всех не хватит.

Дело в том, что для громадного большинства населения земли творческий труд, познание вообще не входят в координатную систему счастья. Очень трудно шлепающего по клавишам компьютера клерка убедить в том, что его труд — счастье. Подобно тому, как ранее в этом трудно было убедить месящего сапогами бессмертную грязь колхозника или токаря, ошалело заполняющего Космос миллионами неразличимых болванок. Для них оставалось счастье курицы в супе и поллитровки в воскресенье. Все несчастье этого счастья в том, что оно достижимо. Как очень справедливо заметил Рав Адин Штейнзальц революции терпят поражение, оттого что, хотя бы отчасти, достигают своих целей. С достижением целей истощается революция.

У нас на глазах происходит кризис американской мечты именно по той же причине: американская мечта достигнута. Трудоспособный, прилежный американец получил свой кирпичный домик с лужайкой; о курочке в супе он не мечтает, потому что врачи велели следить за холестерином и избыточным весом и приходится жевать полезные, травянистые, без вкуса и запаха проросшие овощи. Но вот беда: дети и внуки прилежного американца изнывают от скуки. Из всех антиутопий ближе всего к свершившемуся будущему оказались «Хищные вещи века» братьев Стругацких. В этой утопии сытно, комфортно, уютно, бессмысленно и скучно. Нестерпимо скучно, и дети тянутся к наркотикам и смартфонам, мало отличающимся от наркотиков. И американцам приходится импортировать рвущихся к ухоженным коттеджам китайцев, индусов, русских. У новых эмигрантов подрастут дети, и все опять повторится сначала.

Когда в незабвенном «Понедельник начинается в субботу» из автоклава вылупился кадавр профессора Выбегалло, совершенно счастливый человек, гений-потребитель, всосавший в себя все шмотки мира, мы не поняли серьезности предупреждения. Немудрено: в СССР потреблять было нечего. Достал полкило «Любительской», и — счастлив. Потихоньку, перебравшись на Запад, начали понимать: гений-потребитель гарантирует экологическую катастрофу. Разворот человечества к счастью пряничных домиков и оплаченных отпусков делает эту катастрофу неизбежной. Подлинная катастрофичность современного мира в том, что «зеленые», припадающие на одно колено американские левые, истеричные, мужеподобные, уродливые феминистки и агитаторы за педерастическое братство — еще противнее апологетов американской мечты. Кроме того, они готовы вытрясать из земли блага, ничуть не менее прожорливо, нежели проклинаемые ими капиталисты.

* * *

«Ужасает именно идея перманентного, всеобщего счастья»
Раввин Адин Штейнзальц

Когда-то меня ошеломила формула Юрия Трифонова: «человеку для счастья нужно столько же счастья, сколько и несчастья». Я почти уверен в том, что Трифонов не читал Николая Александровича Бердяева, ранее развернувшего эту мысль бесстрашно и беспощадно: «Достоевский гениально показал, что человек существо иррациональное и стремящееся к страданию, а не непременно к счастью… Мазохизм и садизм глубоко присущи человеческой природе. Человек есть существо, мучающее себя и других и испытывающее от этого мучения наслаждение. Человек совсем не стремится к счастью… Когда философ или ученый открывает истину, то он стремится к истине, а не к счастью, хотя открытие истины может дать счастье. Когда любящий стремится к соединению с любимой женщиной, то он стремится совсем не к наслаждению и счастью, а к обладанию этой женщиной, которое представляется ему ценностью и благом, счастье же и наслаждение могут быть лишь последствием этого обладания, как, впрочем, может быть и страдание, и мучение, и даже в большинстве случает так бывает. Слово «счастье» — самое бессодержательное и ничего не значащее из человеческих слов».

* * *

Проблема нашего времени состоит в том, что пошлое, румяное счастье американской мечты оказалось достижимо; а счастье советского проекта окочурилось в очередях за сосисками, из которых ехидно торчали волосатые крысиные хвостики. Но ведь, нам-то положено другое, старое, недоброе, еврейское счастье, а в нем горькая горечь, несчастья и мучения с лихвой покрывают долю, предписанную Трифоновым для счастья. Но в этом счастье есть Суббота, и мне искренне жаль соплеменников, лишенных Шабата. Зачем же лишать себя еврейского счастья?

Эдуард Бормашенко