Редкий талант

1.

В середине 60-х меня, начинающего учителя, направили в новую среднюю школу. Новым было только что выстроенное здание: туда перевели расположенную неподалеку школу-семилетку, объявили в микрорайоне дополнительный набор старшеклассников, и первого сентября прозвенел первый звонок. Строители, как и положено, оставили массу недоделок. Заниматься ими после торжественной сдачи объекта, кроме нас, было некому. В течение нескольких месяцев после уроков мы работали пилой, топором и молотком, красили и перекрашивали, чистили и подгоняли. Мы – это учителя-мужчины, а набралось нас в педколлективе аж пять человек, причем один – нетрудоспособный.

В конце концов, всё наладилось, процесс пошел, а через некоторое время меня назначили организатором внеклассной и внешкольной воспитательной работы. Была такая должность. И вот однажды приглашает меня директор и так проникновенно говорит:

– Приближается 1970 год. Ты понимаешь, что это значит? Что это за год?

Я пожал плечами:

– Нормальный год. Не високосный.

– Это столетие со дня рождения Ленина!

Я аж вздрогнул, и нехорошие предчувствия полезли мне в голову. Но я вида не подал и бодро отреагировал:

– Проведем беседы по всем классам.

Директор усмехнулся:

– Беседами не отделаешься. – И, откинувшись на спинку стула, жестким голосом произнес: – К столетию ты создашь ленинский музей!

Я ожидал чего угодно, только не этого. Честно говоря, как-то никогда особо жизнью вождя не интересовался. Другие хотя бы Ленина в гробу видели, а мне не довелось. И задаю директору глупый вопрос:

– Это в каком смысле?

– В прямом. За актовым залом – пустая комната, там хлам всякий навален. Хлам уберешь. Сколотишь стенды, подберешь материал и оформишь.

– Значит, снова пилить-строгать и кистью водить?

– Молодец, я был уверен, что ты сразу всё поймешь. Не могу же я это дело женщине поручить, она и молоток в руках держать не умеет. А ты, кроме своей математики, еще и рисуешь немного.

И – вкрадчиво:

– Кстати, ты на какой улице живешь?

– На улице Ленина.

– Ну вот, видишь, тебе и карты в руки.

 

2.

Меня всегда удивляли улицы Гродно. Своими названиями. Ну ладно – Советская, Социалистическая, от этого никуда не денешься. Карла Маркса, Энгельса – еще можно понять. А Кирова? За что его выбрали? В начале этой улицы возвышались гладкие стены тюрьмы строгого режима – для самых отъявленных преступников Белоруссии. А улица Тельмана? Урицкого? За что им такая честь? Гродно – город с почти тысячелетней историей. С ним связано много славных имен. Так нет же – мы имели улицы Буденного, Парижской Коммуны, даже Чапаева. Правда, Петькиной улицы не было.

А моя родимая, Ленина, в середине XIX века, в Российской империи, носила название Софийская, а с 1920-го по 1940-й, при Польше, – имя Пилсудского. Он бывал в Гродно неоднократно. Кстати, в XVI веке польский король Стефан Баторий сделал наш город своей резиденцией и построил в нём новый замок. А в сентябре 1705-го здесь был Петр Первый, тут стояли его главные силы. Шла Северная война, шведы давили, и русским пришлось уступить. Отступая, они утопили свои пушки в Немане. Их извлекли, но гораздо позже.

И еще: весной 1914-го в Гродно прибыл император Николай II с супругой. Императрица посетила женскую гимназию, беседовала с группой девочек и подарила им на память свой носовой платочек. Потрясенные гимназистки разорвали его на части, и каждой достался маленький кусочек как реликвия. Моя будущая жена видела такой клочок собственными глазами. Вернувшись из эвакуации в 1946-м, она пошла в школу, где об этом рассказала и показала одна из учительниц – она училась в той гимназии и была на той встрече.

То есть много правителей побывало в нашем городе, и каждый оставил какой-то след. А вот Ленин в Гродно никогда не приезжал. Спрашивается, как можно создавать посвященный ему музей, если нет никаких, даже маленьких, следов его пребывания на нашей земле?

И всё-таки я понимал своего директора: дело в том, что у меня кое-какой опыт был. Семилетка, ставшая основой нашей школы, до того находилась на улице Иерусалимской, как ее называли старожилы. Там же, в небольшом домике, родился Алексей Иннокентьевич Антонов, ставший в ходе Великой Отечественной ведущим военным стратегом и начальником Генерального штаба. Сталин его ценил, но после Победы предпочитал не упоминать о его заслугах, что принижало бы роль самого вождя в разгроме германской армии. Но все-таки Иерусалимскую переименовали в Антонова.

Мы знали, что выдающийся полководец тяжело болел и скончался совсем недавно, в 1962-м. Связались с его старшей сестрой Людмилой Иннокентьевной. Она приехала из Москвы, привезла нам ряд материалов и рассказала много интересного про брата. Что позволило создать в нашей 11-й школе уголок памяти А.И. Антонова. Я занимался этой работой совместно с заведующим отделом историко-археологического музея Александром Ивановичем Киркевичем. И вот теперь я опять отправился к нему.

Сообщив о полученном мною задании, я поделился своей бедой:

– Понимаете, не могу пойти на такой шаг: вырезать картинки из журналов, наклеить их на стенды и назвать всё это музеем. Совесть не позволяет. А ничего стоящего у меня нет.

– К сожалению… ничем помочь не могу. Это не наша тематика.

Мы поговорили о том о сём, о планах и задумках, и, когда я уже собрался уходить, Александр Иванович вдруг остановил меня:

– Послушай, у меня мелькнула неожиданная мысль. Есть два художника, которые рисуют Ленина: Павел Васильев и Николай Жуков. А если обратиться к ним?

Я пожал плечами:

– Это будет стоить денег, откуда я их возьму? А районо тем более не даст.

– А если все-таки попробовать? Других вариантов всё равно у тебя нет.

– Ну что ж… на безрыбье…

Васильева я отверг сразу, его работы мне не нравились. Александр Иванович пообещал найти адрес Жукова, и недели через две я его получил. Я написал письмо, в котором рассказал, что у нас уже есть часть музея, посвященная А.И. Антонову, и мы создаем вторую часть, посвященную В.И. Ленину. И очень хотели бы иметь в ней работы Н.Н. Жукова. Честно говоря, в успех этого предприятия я почти не верил. И был поражен, когда пришла объемная посылка с десятком больших литографий и, кроме того, несколько оригинальных рисунков.

Остальное было делом техники, Ленинский музей мы открыли вовремя. Я пригласил нескольких ребят, которым поручил проводить экскурсии с классами. Мы подготовили с ними беседы на разные темы. Среди них были и две, не имеющие прямого отношения к биографии вождя: «Рисунки Н.Н. Жукова о В.И. Ленине» и «Народный художник СССР Н.Н. Жуков». Конечно, мы поблагодарили известного мастера за присланные материалы и рассказали ему о наших делах.

 

3.

Весной 1973 года к нам пришло неожиданное письмо. В него была вложена открытка-приглашение: «Уважаемый товарищ! Центральный музей В.И. Ленина, Академия художеств СССР, издательство газеты «Правда» приглашают Вас на открытие выставки рисунков Николая Жукова, посвященных В.И. Ленину». В приписке Николай Николаевич сообщал, что выставка откроется 14 июня, и он приглашает нас – меня и двух-трех ребят из нашего школьного музея – приехать на это мероприятие.

Я выбрал двух восьмиклассников – Ваню Кашкевича и Лену Самойленко, и к назначенной дате мы отправились в столицу. Из Гродно в Москву ходил прямой поезд, поездка заняла меньше суток. Мы предполагали, что Лена выступит на открытии выставки, поэтому, пока ехали, обсудили с ней, о чём она будет говорить.

Мастерская Жукова оказалась в центре Москвы, на улице Горького, на верхнем этаже дома напротив Моссовета. Просторная комната, заполненная рисунками, набросками, стеллажами с папками. Николай Николаевич и его жена, Альбина Феликсовна, очень приветливо нас встретили. Сразу поразили искренность и открытость этих людей. Говорили с нами уважительно, на равных, ни тени снисходительности или покровительственного похлопывания по плечу. С ними было легко, как будто встретились со старыми знакомыми. Нас накормили и показали соседнюю комнату, спальню, примыкавшую к основной. Там нам предстояло ночевать.

Так началось наше шестидневное пребывание в столице. Для ребят, попавших в Москву впервые, это был настоящий праздник. Экскурсии по городу, в музеи, Красная площадь. Но, безусловно, главным стало общение с самим хозяином мастерской. При несомненной, очевидной занятости он уделял массу времени двум рядовым школьникам из далекого Гродно и их руководителю. Уже первый вечер оказался незабываемым. Николай Николаевич только что, буквально накануне, вернулся из Италии. И делился с нами своими впечатлениями. Он гостил в Болонье по приглашению тамошних коммунистов. Собственно, пригласить его могли и другие организации – его творчество уже хорошо знали в этой стране.

Разумеется, «гостил» – слово неточное, он работал. Создавал портреты итальянских партизан, участников движения Сопротивления в годы войны. Делал зарисовки – городские пейзажи, характерные типажи, дети. Он показывал нам некоторые работы, и я поражался: несколько точных карандашных штрихов – и перед нами выразительный образ. А еще он привез подарок, который ему вручили в Болонье, – настольные часы. Он не уставал ими любоваться, восхищался дизайном. Действительно, часы заслуживали восторгов. Представьте себе большой бесформенный кусок хрусталя, переливающийся всеми цветами радуги, а внутри, ненавязчиво, – небольшой циферблат. Всё это выглядело необычно и неожиданно утонченно.

Николай Николаевич повел нас в Студию военных художников имени М.Б. Грекова. Там работало около тридцати человек, у каждого – отведенное ему место. Здесь рождались плакаты, картины, скульптуры на военную тематику. Студия подчинялась Министерству обороны, а возглавлял ее именно Николай Жуков. Он был одновременно художественным руководителем и как бы командиром, имел воинское звание полковника. Но ходил, конечно, в штатском. Создана студия была в 1934-м и названа в честь известного художника-баталиста Митрофана Грекова. Во время войны все грековцы воевали: кто-то непосредственно участвовал в боевых действиях, но большей частью они создавали листовки и агитационные материалы. Жуков был назначен начальником студии еще в 1943-м и с тех пор бессменно оставался на этом посту.

Одним из выдающихся достижений студийцев стало восстановление «Бородинской панорамы» на Кутузовском проспекте. Николай Николаевич не только показал ее нам, но и рассказал, чем им пришлось заниматься. Впоследствии я нашел, в дополнение к его рассказу, ряд любопытных материалов. История оказалась поистине удивительной.

В начале XX века Россия готовилась отметить 100-летие Отечественной войны 1812 года. Николай II дал заказ художнику Францу Рубо создать к примечательной дате панораму Бородинского сражения. Рубо уже был известен выполненным незадолго до этого панорамным изображением Севастопольской обороны. Талантливый художник-монументалист, он родился в Одессе, куда его французские родители перебрались из Марселя. Отец занимался книготорговлей, мать открыла дом моделей. Франц окончил одесскую рисовальную школу, а затем – Баварскую академию художеств в Мюнхене. Позже он преподавал там же и в аналогичной академии в Петербурге, где стал профессором.

Несмотря на французское происхождение и немецкое образование, Рубо был по сути русским художником: почти все его произведения созданы или в России, или для России. Два года ушло у него на изучение исторических материалов, связанных с Бородино, и чисто техническую подготовку. А потом началась непосредственная работа. Велась она в Мюнхене, где Рубо с помощниками написал огромное полотно размером 115 на 15 метров. Для него в Москве, на Чистых Прудах, построили специальный деревянный павильон. Смонтировали там панораму, и 29 августа 1912 года она приняла первых посетителей.

То, что произойдет дальше, не мог бы предсказать никто. Первая мировая война. Октябрьская революция. В декабре 1917-го павильон закрыли, полотно накрутили на 16-метровый вал и положили на хранение. Где и в каких условиях – можно только догадываться. В 1949-м о нём вспомнили, раскрутили и попытались реставрировать. Руководил работой известный художник П. Корин. К тому времени из-за сырости пропала вся верхняя часть картины – небо, а также фрагмент сражения. Реставраторы заменили основу холста и опять закрутили его – до лучших времен. Такой момент настал в 1961-м, когда решили восстановить панораму к 150-летию Бородинской битвы.

Перед группой художников стояли сложные задачи. Во-первых, на части холста площадью 930 кв. м заново написать всё небо. Во-вторых, воссоздать предметный план, который органически сливался с живописью. Площадь огромная, а никаких фотографий, что и как там было расположено, не сохранилось. Всё пришлось делать с нуля, сохраняя при этом почерк Рубо. Кроме того, на полотне «подправили» оригинальный вариант – подвинули поближе к зрителю фигуру Кутузова и дописали раненого Багратиона.

Ко дню, когда отмечали юбилей, панорама Бородинской битвы снова открылась, на сей раз в новом здании, специально построенном для нее на Кутузовском проспекте. Казалось бы, все проблемы разрешены, теперь уже ничто ее не потревожит. Если бы… В 1967-м здание вспыхнуло. Наверное, панораме приснился московский пожар 1812 года… Огонь уничтожил две трети многострадального творения талантливого мастера. Это произошло всего за 6 лет до нашего приезда.

И снова на передовой – грековцы. Перед ними новый, чистый холст, натянутый по окружности. На нём закреплен небольшой уцелевший фрагмент – остальное надо сделать так, как это было у Рубо. Рабочий коллектив – 12 художников. Срок – несколько месяцев, к 50-й годовщине Октября. Руководитель и координатор – Николай Николаевич Жуков. Когда государственная комиссия явилась принимать выполненную работу, один из ее членов предположил, что сохранившийся фрагмент будет выделяться на вновь написанном полотне. Комиссия поднялась на смотровую площадку, и этому товарищу предложили указать, где тот оригинальный кусок. Он не смог…

А 14 июня 1973 года мы присутствовали на открытии той выставки, ради которой, собственно, и приехали. В Центральном музее В.И. Ленина собралось довольно много народу. Было несколько знакомых по фотографиям лиц – партийных деятелей и художников. Выступило всего четыре человека. Вторым – писатель Борис Полевой. Жуков познакомился с ним во время Нюрнбергского процесса, на котором оба присутствовали. И потом они стали друзьями. Жуков, в частности, иллюстрировал первое издание «Повести о настоящем человеке». И сейчас писатель высоко оценил рисунки своего друга. После Полевого слово предоставили нашей Лене Самойленко. Она не подкачала – ее выступление выгодно отличалось от остальных живостью и непосредственностью.

Меня не то чтобы удивило и поразило, а, наоборот, согрело одно обстоятельство. Николай Николаевич не зациклился на ленинской тематике, не считал ее главным делом своей жизни и не говорил никаких громких слов. Это была всего лишь одна из сторон его творчества. Другие были для него более важными, им он уделял больше внимания. К тому же он был удивительно бескорыстным человеком – опекал тех, у кого замечал искру таланта. В мастерской всегда были люди. Кто-то работал над картиной, кто-то – над графическим листом, а Н.Н. хвалил или поправлял. Приходили с просьбами, за советами, причем по самым разным делам. Ни разу мы не видели, чтобы Н.Н. кому-то отказал: дескать, вы пришли не по адресу – ни ко мне, ни к студии Грекова ваш вопрос не имеет никакого отношения. Наоборот, он непременно откликался и помогал.

Для себя я тогда выделил два основных направления в творчестве Н. Жукова: человек на войне и дети. Впоследствии я увидел еще одну линию – Альбина Феликсовна. Он очень любил жену и создал множество ее портретов и зарисовок. А когда я более детально познакомился с биографией Николая Николаевича, оказалось, что в разные периоды у него были разные ведущие мотивы, но в итоге выделилась центральная, самая дорогая тема – дети.

 

4.

Сказать, что Н.Н. происходил из волжского купечества, было бы правдой, но очень неполной. Потому что его прадед, кроме всего, был публицистом и издателем, а дед, серьезный предприниматель, понимал важность образования. Благодаря ему отец Н.Н. стал юристом, окончив два университета – московский и берлинский. Его сын, Коля, родился в Москве в 1908-м, но основные годы его детства прошли в Ельце, куда направили отца. Способности мальчика к рисованию проявились рано. В годы революции и разрухи 10-летний Коля рисовал на плотной бумаге игральные карты, и его мать на рынке меняла их на еду. Он прекрасно копировал портреты. В 1926-м поступил в нижегородский художественно-промышленный техникум, потом учился в Саратове.

В начале 30-х он уже самостоятельный художник. Оформлял обложки журналов, делал рекламу. В 1935-м выиграл объявленный «Интуристом» конкурс на лучший плакат. Занимался книжной иллюстрацией.

Война застала его в Белоруссии. В редкие минуты передышки на передовой он рисовал: мгновенные портреты товарищей, бой, раненые, медсестра. Вскоре его забрали в армейскую газету Калининского фронта. А с 1943-го он – корреспондент «Правды». За военные годы, кроме набросков с поля боя, им создано много плакатов; может быть, самый известный из них – «Отстоим Москву!».

В 1946-м «Правда» послала его на Нюрнбергский процесс. Он сделал там более 400 рисунков, получился своеобразный графический отчет о суде над военными преступниками. Под его карандаш попали подсудимые, защита, судьи, пресса.

Но Николай Николаевич по натуре своей – жизнелюб, и это оптимистическое восприятие мира четко прослеживается в большинстве его произведений. Прекрасные пейзажные зарисовки, цветы, женщины, дети – всё, что украшает нашу жизнь. Когда-то он начал свою детскую серию с наброска мальчишки-беспризорника. А потом у него появились собственные дети. Наташа, Андрей, Арина – замечательные модели, в течение длительного времени вдохновлявшие мастера. Я не знаю в истории изобразительного искусства другой такой галереи образов малышей и подростков – ни по объему, ни по теплоте и душевности. Художник уловил множество интереснейших моментов – от детской непосредственности до серьезных размышлений маленькой личности, только-только вступающей в жизнь…

… Мы уезжали из Москвы, окрыленные тем, что познакомились с удивительным человеком, талантливым, щедрым, отзывчивым. Мы получили на прощание подарки. Мне досталось несколько открыток и работ, подписанных художником. И, конечно, мы планировали продолжать переписку, надеялись на новые встречи. Но произошло непредвиденное. Через три месяца, 24 сентября того же 1973 года, Николай Николаевич Жуков внезапно скончался. На пике своей творческой активности. Когда ребята узнали о случившемся, Лена расплакалась. Для нас его уход из жизни стал потрясением. И не только для нас.

А закончить свой рассказ я хочу отрывком из воспоминаний человека, который знал Н.Н. Это выдающийся украинский и еврейский художник Герман Моисеевич Гольд.

«Оставляя Елец, я оставлял не только родной город, но и милую девушку Тамару, с которой переписывался, будучи в армии. Тамара любила и ценила меня. Чувство ее всегда носило конкретное выражение. Втайне от меня, когда я еще служил в армии, она написала письмо народному художнику СССР, академику Н. Н. Жукову с просьбой принять меня и посмотреть мои работы. Тамара умела писать, и Жукова, видимо, тронуло ее письмо, но ответ пришел не сразу. Ответила Альбина Феликсовна, жена художника. Она передавала приглашение Николая Николаевича, которое я получил, уже живя в Курске.

В Москву приехал в день открытия персональной выставки Н.Н. Жукова на Кузнецком мосту. Я очень робел перед этой встречей, но Николай Николаевич был настолько милым, простым и доступным человеком, что моментально снимал напряжение…

После обеда мы поехали к Жукову домой. Он аккуратно разложил мои работы на полу и долго смотрел. Я ждал приговора. Вдруг он спросил: «Хочешь у меня жить и работать, тебя устроит эта комната?» Я был ошарашен в полном смысле этого слова, так как предположить такой вариант нашего знакомства было невозможно. Я, конечно, был переполнен чувством благодарности к этому человеку и счастлив быть с ним рядом, но жутко стеснялся жить в семье и сказал Жукову, что не в силах перебороть свою робость и предпочел бы жить в мастерской. Он меня понял и согласился.

Мастерская была в самом центре Москвы – на улице Горького, напротив Моссовета. Это была прекрасная пора. Москва. Из окна мастерской виден бронзовый Юрий Долгорукий. Чисто. Тепло. В вазе цветы. Редкие книги. Вокруг искусство. В мастерскую приходят знаменитые люди. Жуков – человек великой души, светлого ума и неистощимого юмора. Многие художники не любили его лишь потому, что не знали, вернее, знали лишь как автора Ленинианы, а мне посчастливилось увидеть Жукова, никому не известного. В его мастерской я видел такие работы, под которыми не постеснялся бы подписаться Дега или Ренуар. Помню великолепный портрет жены в красных перчатках, выполненный пастелью. Вряд ли кто-либо из его критиков способен даже приблизиться к такому мастерству.

Однажды мастерскую посетила сестра британского премьера Макмиллана, известный искусствовед. Жуков решил сделать ей подарок и дал возможность выбрать. Она выбрала крохотную акварель, с которой Н. Н. очень не хотелось расставаться, но этого никто не заметил. Он считал, что дарить надо то, что жалко. Жуков прекрасно понимал, в какой стране мы живем, кто нами руководит, и особенно хорошо понимал, что будет с ним и его семьей, если он обнаружит свое прозрение. С иронией он говорил: «Я живу за счет Маркса, Энгельса, Ленина и своих несовершеннолетних детей». Ленина позировал ему пожарный, никогда не державший в руках книги.

Работы на ленинскую тему он делал лихо, давал остроумные названия, все сразу же шло в печать, казалось, все хорошо. Но при всем внешнем благополучии Н.Н. мучила глубокая внутренняя неудовлетворенность. Жуков доверял мне и делился самым сокровенным. У него, по-моему, была потребность поделиться, я, конечно, очень ценил это доверие. Часто заходил Борис Полевой, и они крыли власть на чем свет стоит. При мне Борис Полевой писал свою разгромную статью против Вучетича. Статья называлась «Таким ли должен быть памятник в Сталинграде?». Она должна была открыть общественности глаза и не допустить сооружения многомиллионного памятника. Но, как мне объяснил позже Н.Н., сработал блат международного масштаба. Стоило статье Полевого появиться в «Правде», как на другой день в той же «Правде» была опубликована телеграмма Вучетичу от Рокуэлла Кента: «Восхищен Вашим подарком ООН. Перекуем мечи на орала. Р. Кент». Эта телеграмма решила исход схватки Полевой – Вучетич. Вучетич пробил сооружение памятника.

Не без улыбки вспоминаю, как часто к Н.Н. приходила жена посла в ФРГ. Пожилая, но очень молодящаяся дама, не знавшая, куда себя девать. Она пыталась оформлять какие-то детские книжонки, но эти попытки были столь беспомощны и она так надоедала Н.Н., что, когда она уходила, Жуков чесал затылок и говорил: «Как бы отучить послиху от этих визитов, но не обидеть». Он стал ее избегать, а мне поручал занимать ее. Я молча рисовал ее и постепенно отучил. Во время сеансов она рассказывала, как летала в Бонн через Стокгольм и Осло, а когда я удивлялся обычности и доступности этих перелетов, она немного надменно говорила мне, что ей до Лондона гораздо ближе, чем мне до Черемушек.

Когда я перебрался в мастерскую, Жуков сразу дал мне деньги и предупредил, чтоб я не экономил. Помню, как я купил 10 сырых котлет, поджарил их и решил, что едой обеспечен. Звонит Альбина Феликсовна и интересуется, что я ел на ужин. Я отвечаю: «Котлеты». Тут Жуков выхватывает трубку и кричит: «Слушай, выбрось эту гадость, иди купи нормальной еды и учти, что твое питание на бюджете Жукова не отразится». По-моему, сейчас таких людей не встретишь. Во время моего пребывания в Москве Жуков руководил студией военных художников им. Грекова. Не раз он предлагал принять меня в эту студию, но беспокоился, что политотдел не утвердит мою фамилию, да и меня самого что-то сдерживало. Потом Жукова не стало.

Смерть его я пережил тяжело, как утрату близкого человека. После его смерти окружающий мир для меня стал беднее, так бывает всегда, когда уходит добрый человек».

Герман Гольд прав: таких людей мало на земле.

Самуил КУР