Пылинки с портрета
Родители были на юге. Я блаженствовал в двухкомнатной квартире. Август. Еще месяц до института. То есть до колхоза.
Посвящается Б.Л.В.
Это не документ. Это память.
Утро я начинал с того, что будил в квартире через улицу девочку-подростка. Я включал магнитофон через усилитель, ставил Rock Around a’clock, который вышел из моды за океаном лет двенадцать назад, и направлял динамики на ее окно. Она выскакивала в пижамке на балкон, растрепанная, показывала большой палец, типа «во!», и убегала досыпать, судя по всему. Соседи не реагировали никак, поскольку были на работе. Почти все друзья и знакомые еще не вернулись в город, и делать было нечего. И не с кем.
Поэтому я удивился, когда днем раздался звонок в дверь. Или цыгане – проверить квартиру на ценности под видом «перепеленать ребенка». Или ворованное мясо с мясокомбината. Но это были не цыгане и не мясо. На пороге стоял мой знакомый. И не один. Девушка была такая же высокая, как и он. Под баскетбол. Худенькая, светленькая, в замшевой юбочке и джинсовой куртке. Оба смущенно улыбаются. Он, а я ему чуть ниже плеч:
– Привет! Слышь, ты извини, что так, нахрапом…
– Да ладно, заходите.
– Ну-у, это вот Людмила.
Девушка улыбнулась,
– Здравствуй, Боб про тебя рассказывал и…
– Не верь, врет все.
Она, слегка комично приподняв бровь:
– Что вы друзья? Или что ты здесь живешь?
Она говорила на смеси русского с украинским.
Они прошли в комнату, и то, что Боб мне рассказал, наполнило меня белой завистью. Пару дней назад он улетел на свадьбу к другу в другой город. На свадьбе познакомился с Людмилой. Уехали со свадьбы поздним вечером и первым доступным рейсом – сюда. Только прилетели. И можно ли воспользоваться моим телефоном, чтобы Людмила позвонила матери? До айфонов было еще лет 30.
Мы ушли в другую комнату, чтобы не мешать. Боб мне сказал, что на подобный звонок у него бы духу не хватило:
– Понимаешь, ей 19 лет. Живут в небольшом поселке. Она до этого вообще нигде не была. И сейчас объясняться с мамашей?
– Так, а что…
Но тут голос из соседней комнаты стал громче. Я понимал только отдельные слова, так как Людмила говорила очень быстро и запальчиво. Судя по всему, матери Людмилы тоже было что сказать. То, что я ухватил:
Мамо! Та послухайте, мамо!.. Та не зьихала я з глузду… Хто? Хто?.. Хто я? Шлендра? Це я шлендра? Да кохаю я його! Це вже занадто, мамо! Усе!¹
Боб, мельком глянув на меня:
– Ну, сейчас будет.
Мы вернулись в комнату. Людмила стояла у окна.
–Ну как, – это Боб, несколько фальшиво, в глазах тревога, – отстрелялась?
Людмила, или, как мы звали ее потом, Люся, с улыбкой:
–Ага. Узнала много нового. Ну, например, что батя набрался. Не пойму, чи з радощив, то з журбы?² А, ну да, и я е найдешевша шлендра и3… – заметив наши непонимающие лица, засмеялась, – ну, шлюха я, дешевая б…, другими словами. Ну, колы ридна маты це каже, то так воно и е. Та й ще побажала4, щоб Фрац би мене взяв5.
Перевода последней фразы не потребовалось. Дошло по интонации.
– А у тебя дома е что попить?
Людмила нервно переходила с русского на диалект и обратно. Я видел, что она бодрится. Что разговор был тяжелый. И конечно, сложно матери понять дочь, которая вечером ушла на свадьбу с подружками, а утром звонит из другого города и собирается замуж.
Вскоре они ушли. Им надо было успеть подать заявление в загс до закрытия. Сегодня.
Боба я знал несколько лет. Крупный, но пластичный. Сильный, но не перекачанный, он чем-то напоминал одного из «мальчиков» Бени Крика. Плюс располагающая внешность, самобытное чувство юмора и прекрасная память. Учился на физфаке университета и обещал пополнить армию талантливых физиков, ставших учителями. Национальность? Да.
Естественно, жил впроголодь. И где придется. Начались подработки.
Одним летом с маленькой группой таких же крепких и голодных нанялся копать шурфы6 в районе города Палатка, Магаданская область. В его письмах ко мне оттуда звучит патологический оптимизм: «…Я вот лежу на куче земли у шурфа и пишу тебе. А мой напарник на глубине четырех метров долбит мерзляк и еще не знает, что на глубине 4,5 метра его съест зеленый камнеед…»
На первых курсах попал в студенческий театр как прекрасный мим. Режиссер этого студенческого театра умудрился собрать таланты. И вскоре они засверкали. Боб был одним из сверкающих самородков. Мим в нем не засыпал ни на секунду.
Так, навскидку…
Идет занятие актерской группы любительского театра. Режиссер, очень знающий и очень перпендикулярный в оценках, ведет занятие. Сейчас он, режиссер, сидит лицом к студийцам, что-то им втолковывает. Боб, как и все остальные, верноподданно смотрит на режиссера. Не мигая и не отрывая глаз. Режиссера, как в общем-то нормального человека, это нервирует. Но он сдерживается. Боб, по-прежнему не отрывая от режиссера взгляда и иногда даже покачивая головой в знак согласия, гонит контру. Другими словами, делает этюд. Совсем другими словами – маленькую мимическую сценку. Он готовит себе завтрак. Сначала омлет, потом блины. Один только эпизод, как он разбивает яйцо, а в нем – цыпленок, идет на уровне Марселя Марсо.
Весь ряд студийцев, свидетель этого чуда, тихо повизгивает от восторга. А комбинация слегка выпученных верноподданных глаз и совершенно независимого мимического действа наконец проецируется на режиссера. И он, хохоча, как и все остальные, орет тем не менее:
– Боб! Вон с репетиции!
Боб с улыбкой ангела, сообщившего Марии весть о благости, идет к двери, не доходя до двери, поворачивается, идет обратно, отдает мифические блины режиссеру и выходит. Не забыв сыграть в дверях двадцатисекундную сценку с зацепившимся за ручку двери пиджаком. Внеплановый перерыв в занятиях объявляется на 15 минут.
Но есть две сценки, которые помнят все, кто помнит его. Легко представить, как открывается занавес, на сцене – что-то громоздкое, накрытое материей. Появляется некто типа распорядителя, который жестами (помните, это этюд) показывает уважаемой публике, что сейчас состоится открытие памятника. После завораживающих телодвижений покрывало сдергивается. И вот памятник: на стуле, прямо и глядя перед собой, сидит Боб. Его лицо… «Выражает то лицо, чем садятся на крыльцо». Правая рука вытянута вперед. К нам. К народу. Пальцы собраны в фигу. Фига хорошо сделана, большая, мясистая. Каждый элемент фиги очень выразителен и фактурен. Фига завораживает. И все. Ни одного движения. Проходит несколько минут. Тишина. В зале вспыхивают нервические смешки. А еще через пять минут – истерический хохот всего зала. Работало всегда. На надрыве зала. Объяснить феномен не могу.
Еще один этюд, не менее знаменитый, пересказать не берусь. Приведу его название: «Удаление зуба мудрости через задний проход».
И надо отдать должное режиссерам, которые ставили любительские спектакли: они брали Боба на характерные роли, и он играл их прекрасно.
А жили они с Люсей в большом городе где придется. Она уже была на последних месяцах. И, что удивительно, так и оставалась подтянутой и худенькой. Но почему-то впереди носила большой живот. Выглядело как-то ненатурально. Не расползлась, не подурнела. И конечно же, давно помирилась с родителями. Я бывал у них не один раз. И почти каждый раз это было новое место жительства. Боб уже работал в солидной проектной организации, занимался расчетом фундаментов для промышленных объектов. Конечно же, мотался на эти объекты.
В один из дней второй половины прошлого века сижу в сквере, игнорирую лекцию по газодинамике, поскольку не понимаю расчет скачка уплотнения в частных производных. И погода хорошая. Тихо и зелено. Подходит Боб. Приятная встреча. И тут он поворачивается лицом к главной аллее и голосом, которым обычно командуют «на абордаж!», вещает:
Скоро праздник великий, Аллаху хвала!
Скоро все это стадо пропьется дотла.
Воздержанья узду и намордник намаза,
Светлый праздник Господень снимает с осла!
Следует царственный жест в сторону шестиэтажного здания КГБ и троллейбусной остановки.
И не менее внятно произносит:
– Омар Хайям, «Рубайат», перевод Германа Плисецкого. Ах да, и это XII век, Персия.
Я до сих пор считаю, что нас не повязали благодаря этому пояснению.
Конечно, иногда бывала просто демонстрация силы. Ну, например, поднять алюминиевый столик за одну ножку. Только зубами. Не без этого.
Как ему удалось получить одну комнату на первом этаже в обычном доме, мне никогда не узнать. Именно комнату. Не квартиру. Кухни нет. Но зато соседняя пятиэтажка стоит совсем рядом, почти торец в торец. И вот ему удается добиться разрешения (даже сейчас не верю), чтобы в этом узком проходе между домами выгородить что-то вроде кухни. И это не на хуторе, а в огромном городе. В этом зазоре хватало места только для плиты. К плите надо было стоять вплотную. Сам был там несколько раз. У Боба и Люси уже было двое детей.
А потом наша семья оказалась в отказе, и почти все от нас отхлынули на долгие десять лет. Я понимаю и, наверное, сделал бы то же самое. Страшновато было. Телефон молчал месяцами. Однажды встретил Боба на улице. Пожаловался на разваливающийся тяжелый шкаф. Он помолчал.
– Сегодня нормально зайти? Люсе скажу только.
И он зашел и все сделал. Хотя уже более шести лет мы были как прокаженные благодаря статье в газете. А когда спустя всего четыре года после этого мы уезжали, то он и еще совсем немного людей пришли на вокзал. Тогда, когда только начали выпускать, выезжали иначе, чем сейчас. Мы считали, что это навсегда. Практически хоронили. Так и прощались.
Мы очень долго общались через океан. Иногда я звонил. Обычно Люся брала трубку. Ее милый акцент не исчез, стал чуть мягче. Ну, а потом уже Боб вел разговор. Мы хохотали над шутками, травили анекдоты и как-то не думали, что между нами десять часов разницы. Интернет еще только начал держать головку.
Боб не изменился. Я это понял, когда он мне рассказал, как поехал зарабатывать в Израиль на компьютер для сына. Устроился в какой-то синагоге разнорабочим и с арабами рыл канавы. В один из дней во время ланча сидел на ступеньках храма и ел бутерброд, который до этого охлаждался в холодильнике на кухне в синагоге. Проходит ребе, сначала нюхает воздух, потом смотрит на бутерброд, в котором явно некошерное сало. После крика и дикой жестикуляции Боба и арабов сразу уволили, а переосвятить синагогу приезжали из Иерусалима.
А потом навалилась лейкемия. И аж 16 лет подряд. Каждый год в онкоцентр. Каждый год всякие тошнотворные терапии. Лейкемию замедлили. Но не остановили. Я звонил, но они ничего от меня не хотели брать.
А совсем недавно я решил еще раз посетить могилу своего отца, могилу той, которую всегда помню. И навестить пока еще живого Боба.
Мы посидели все на кухне, попили домашнего вина, хохмили, вспоминали, смеялись. В горле у меня стоял комок. Я увидел и понял.
Спустя несколько месяцев это произошло. Удивления не было. И грусти не было. Было никак. Как в палате без окон. И стены серые.
А удивился я, когда узнал, что летом 1986 года Боб был одним из ликвидаторов на Чернобыле. И знала об этом только Люся.
_____________________
¹Мама! Да послушайте, мама! Да не сошла я с ума… Kто? Kто? Кто я? Шлюха? Это я шлюха? Да люблю я его! Это уже слишком, мама! Все! (укр.)
² Не пойму, или с радости, или с горя. (укр.)
3 А, ну да, и я самая дешевая шлюха… (укр.)
4 Ну, когда родная мать это говорит, так оно и есть (укр.). И еще пожелала…
5 (закарпат.) …чтобы меня черт взял.
6 Вертикальная (редко наклонная) горная выработка квадратного, круглого или прямоугольного сечения, небольшой глубины (редко более 20–30 м), проходимая с земной поверхности для разведки полезных ископаемых, при инженерно-геологических изысканиях и т. д.
Alveg Spaug©2020
