Птица его судьбы

Непредвзятое расследование

Вечером 9 августа 1969 года молодая актриса Шэрон Тейт, жена уже известного режиссера Романа Поланского, собрала в своем доме в пригороде Лос-Анджелеса нескольких друзей. Внезапно дверь распахнулась, и группа незнакомых людей ворвалась в гостиную. Это были называвшие себя братьями и сестрами члены банды Чарльза Мэнсона. Началось побоище. Дом был разгромлен, а гости зверски замучены. Утром полиция обнаружила 5 трупов, включая хозяйку, находившуюся на девятом месяце беременности.

Чудовищное, бессмысленное убийство потрясло весь мир. Сам Поланский остался в живых лишь потому, что находился в это время на съемках в Лондоне. Но был еще один приглашенный на эту вечеринку и избежавший смерти чудом – он не сумел попасть вовремя в особняк Шэрон Тейт из-за непредсказуемого стечения обстоятельств. Человека, которому повезло, звали Ежи Косинский.

Недаром, однако, говорят, что от судьбы не уйдешь. 4 мая 1991 года в газете «Нью Йорк Таймс» появилось сообщение под заголовком: «Ежи Косинский, писатель, 57, найден мертвым». Информация гласила: у писателя и его супруги Катерины-Кики были отдельные спальни и туалетные комнаты, и утром жена обнаружила мужа без признаков жизни, лежащим в наполненной водой ванне и с пластиковым мешком на голове. Полиция признала случившееся самоубийством. Отмечалось, что накануне вечером Косинский присутствовал на многолюдной презентации книги у своего друга Gay Talese. По отзывам этого друга, писатель был весел, как обычно, они беседовали о вещах, которыми предстояло заняться в будущем, и ничто не предвещало трагедии. И ранее, в апреле, он не замечал у Косинского никаких признаков депрессии.

В то же время Катерина рассказала, что ее муж страдал серьезным сердечным заболеванием и находился в депрессии из-за растущей неспособности работать: «Он боялся стать обузой для меня и его друзей».

Статья в газете не вносила ясности в происшедшее. Кто из них прав – друг или жена? Что побудило человека, имя которого еще недавно гремело по всей Америке, в 57 лет поступить таким странным образом и с мешком на голове отправиться в путешествие, из которого не возвращаются?

Чтобы попытаться ответить на эти вопросы, логичнее всего пройти по этапам жизненного пути писателя. И тут мы наталкиваемся на удивительный факт: у Ежи Косинского были две жизни. Настолько тесно сплетенные, что разрубить их невозможно – и одновременно очень разные. Поэтому, когда мы начнем рассказ о том, каким его видела Америка, это будет только половина правды…

Молодой человек с пышной черной шевелюрой и паспортом на имя гражданина Польши Ежи Косинского впервые ступил на американскую землю в декабре 1957 года в нью-йоркском аэропорту Айдулайд. У него были документы с приглашением какой-то американской организации на учебу и обещанием стипендии. Только он один знал, что бумаги эти – искусная подделка, которая помогла ему покинуть мир социализма, но ничем не может помочь в мире капитализма. Несмотря на его высшее образование. Впрочем, возвращаться он не собирался.

Ассистент на платном паркинге, киномеханик, водитель грузовика – с этого он начинал. Потом сообразил, что одна из актуальных тем политической жизни в Америке – антикоммунизм. А он как раз накануне побега побывал в Москве. И Ежи пишет книжку: «Будущее за нами, товарищ: беседы с русскими». В 1960 году ее издают, а в 1962-м он выпускает еще одну на ту же тему: «Третьего пути нет». Обе – под псевдонимом Йозеф Новак.

Книги заметили. К тому времени он уже изрядно поднаторел в английском и вскоре, получив гранты от двух солидных фондов, прошел курс докторантуры в Колумбийском университете. Стал читать лекции для студентов. Причем не где-нибудь, а в таких университетах, как, например, Йельский и Принстон. С 1965-го он – американский гражданин.

Еще в 1962-м году Косинский женится на Мэри Уэйр, которой, по слухам, понравились книги молодого автора. Мэри была не восторженной девочкой, а 47-летней вдовой крупного промышленника. 29-летний Косинский попал в новый для него мир – людей, не обремененных финансовыми проблемами. Однако в 1966-м супруги развелись, а через два года Мэри умерла от опухоли мозга. В ее завещании о бывшем муже не было сказано ни слова.

Но – за эти обеспеченные годы Ежи Косинский написал свое первое художественное произведение, которое сделало его знаменитым – роман «Раскрашенная птица» (The Painted Bird). Он вышел в 1965-м и был посвящен Мэри. Это была удивительная книга.

Представьте себе, что после вторжения Германии в Польшу, осенью 1939 года, родители отправляют своего сына, 6-7 лет, в деревню, поручив его полузнакомой женщине. Вскоре та умирает, и мальчик остается один. У него смуглая кожа, темные волосы и черные глаза – то ли цыган, то ли еврей, но кто он на самом деле, мы так и не узнаем. Как и не узнаем его имени. Начинаются скитания одинокого мальчика по оккупированной нацистами Восточной Европе – скорее всего, Польше. Рассказ ведется от первого лица, от имени героя, его детскими глазами мы воспринимаем одну за другой сцены диких издевательств местных крестьян и над ним, чужаком, и над другими живыми существами. Сцены странной, жестокой жизни, которые оставляют рубцы не только в памяти и сознании ребенка, но и на его маленьком худеньком тельце.

Вот герой видит, как мальчишки поймали белочку, подожгли ее и хохочут, наблюдая за тем, как она мечется.

Вот он становится невольным свидетелем жуткого зрелища. Мельник замечает, что его жена и его батрак заглядываются друг на друга. После ужина он хватает батрака, привязывает его, ложкой выковыривает у парня глаза, швыряет их на пол и с хрустом растаптывает сапогами. Чтобы не смотрел куда не надо.

А в другой деревне, куда попадает смуглый герой книги и где он служит за еду у крестьянина, недовольный хозяин подвешивает мальчика за руки к потолку, а снизу пускает злого пса. Приходится поджимать ноги, спасаясь от укусов собаки, и это продолжается много часов подряд.

Отдельная история – про Дурочку Людмилу, которая сошла с ума, когда бывший жених отдал ее на потеху группе парней, и с которой впоследствии с особой жестокостью расправляются деревенские женщины.

Мальчику постоянно приходится убегать, спасаться, и повсюду его ждут всё новые и новые неприятности. Тем более, что его внешний вид уж слишком подозрителен. Я читал эту книгу после того, как она, наконец, появилась в русском переводе; читал со смешанными чувствами – она и отталкивала, и притягивала – но все-таки с захватывающим интересом.

В Америке она сразу стала бестселлером. Появилась масса положительных рецензий. Эли Визель в The New York Times book review: «Одна из лучших книг… Написано с глубокой искренностью и чувствительностью». Блестящий отзыв дал Артур Миллер. Критик в Harper`s Magazine: «Одна из наиболее впечатляющих книг, которые я когда-либо читал». И так далее, и так далее. «Раскрашенную птицу» перевели на 34 языка (конечно, кроме русского и польского). Во Франции она получила приз за лучшую иностранную книгу года.

Правда, некоторые отмечали, что, при всей достоверности повествования, многие приведенные в нем ужасные случаи вряд ли реальны (такого не бывает!), скорее всего, они придуманы автором. И тут я должен вступиться за Косинского. Понимаю цивилизованных, приверженных высоким моральным нормам американцев того времени. Но мне довелось в своей жизни встретиться с двумя подобными проявлениями диких поступков – с одним, абсолютно идентичным описанному в «Раскрашенной птице», и с другим – очень схожим. А было это в 60-х годах, не в селе, а в крупном городе, в Советском Союзе…

Еще во время совместной жизни с Мэри перед Косинским открылись двери многих респектабельных гостиных. Там он частенько рассказывал истории, вошедшие впоследствии в книгу. После ее выхода  и триумфального шествия по стране прославившийся автор становится желанным гостем повсюду. На многочисленных приемах и встречах он – центр внимания, а его необычные рассказы покоряют публику. Причем слушатели воспринимают все зигзаги судьбы мальчика из «Птицы» однозначно – как факты автобиографии маленького Ежи. Косинский этого не отрицает. Хотя и не подтверждает.

Надо заметить, что его искусство рассказчика было потрясающим. Он сопровождал свою речь жестами, мимикой, игрой, модуляцией голоса. Одну и ту же историю он мог рассказывать в разных вариантах. Он завораживал, очаровывал, завлекал. Для слушателей рассказы о суровой, закрытой жизни в Польше или СССР звучали как репортажи из Зазеркалья, а воспоминания о детстве в нацистском аду леденили душу. И была у него еще одна любимая тема, которая тоже щекотала нервы добропорядочных граждан. Он делился впечатлениями о своих посещениях секс-клубов, в которых удовлетворяли любые желания. Но делал это искусно, остроумно обыгрывая сюжет и в то же время сохраняя таинственность и загадочность. А, главное, оставляя открытым вопрос: а что он сам там делал?

Вопрос существенный, потому что после развода с Мэри он в 1967 году познакомился с Катериной фон Фраунхофер, происходившей из рода баварских аристократов. Все звали ее просто Кики. По утверждениям писавших статьи и эссе о Косинском, тот в следующем году женился на своей избраннице.

В 1969-м выходит новая книга Ежи Косинского – «Ступени» (Steps). Американский новеллист David Wallace охарактеризовал ее как собрание невероятно проникновенных небольших аллегорических картинок, поданных в сжатом элегантном стиле, не похожем ни на что написанное где-либо прежде. «Только Кафка местами приближается к тому, куда уходит Косинский в этой книге» – писал он. «Ступени» получают Национальную премию США как лучшая книга года.

И в том же 1969-м награжденный автор чисто случайно не попадает на смертельный ужин к Шэрон Тейт. Вот как это произошло. Первая жена Ежи, Мэри, познакомила его со многими видными фигурами американского делового мира. Ее младшей подругой была Абигайль Фолжер (Folger) – дочь кофейного короля. Косинский, со своей стороны, уже после развода, подружился с молодым актером – поляком Войтеком Фриковским и познакомил его с Абигайль. Актер и кофейная принцесса друг другу понравились и отправились вдвоем в путешествие по Америке на машине. Конечным пунктом их маршрута был дом Романа Поланского и Шэрон Тейт в Лос-Анджелесе. В тот же день должны были прилететь туда и Ежи с Кики.

Летели они из Парижа, самолет сделал промежуточную посадку в Нью-Йорке. Перед самым отправлением Косинскому сообщили, что их багаж по ошибке выгрузили и отправили на совершенно другой рейс. Пришлось остаться, чтобы разобраться с вещами. В этот день лететь в Лос-Анджелес было уже не на чем. А на следующее утро выяснилось – что и некуда. От рук бандитов вместе с Шэрон Тейт погибли ее давний друг, стилист из Голливуда Джей Себринг, Войтек Фриковский, Абигайль Фолжер и случайно оказавшийся возле этого дома в своей машине Стив Парент.

Косинский мог только поблагодарить судьбу. Он продолжает писать. В 1971-м появляется его новый роман – «Будучи там» (Being There, в русском переводе – «Садовник», 1997). Это рассказ о том, как ограниченный, умственно отсталый человек, непонятно откуда появившийся, поднимается на немыслимые высоты – становится наследником уолл-стритовского магната и советником президента. Никто не понимает, о чём он говорит и что отвечает на вопросы – и считают его поэтому очень глубоко мыслящим. И тянут, тянут, тянут вверх. А Садовник (это его кличка) просто в разных ситуациях повторяет один и тот же набор – то, что застряло в его памяти из шаблонных выражений, многократно слышанных с телеэкрана. Хотя сам по себе, в силу своей недоразвитости, он пассивен, и у него нет никаких амбициозных стремлений. Роман явился блестящей сатирой на роль масс-медиа уже тогда, в американском обществе 60-х годов.

Режиссер Хол Эшби в 1979-м снял по этой книге фильм. Косинский и его соавтор Роберт Джонс получили за лучший сценарий премии американской писательской гильдии и британской Академии кино и телевидения. А исполнитель главной роли Питер Селлерс был номинирован на «Оскар!.

В последующие годы одно за другим появляются новые произведения Ежи Косинского – «Чертово дерево», «Кокпит», «Свидание вслепую», «Игра страсти», «Китайский бильярд». Темы их различны, но всюду в центре яркая личность с не совсем обычной судьбой. «Игра страсти» (Passion Play) – о приключениях игрока в поло, который путешествует по США в комфортабельном доме на колесах. «Китайский бильярд» (Pinball) – о некогда знаменитом симфоническом композиторе, который теперь играет на пианино в небольшом баре, но ценит и считает важным каждый момент своей жизни.

Новинки сразу становятся бестселлерами. Популярность их автора стремительно растет. Его друг, режиссер Уоррен Бэйти приглашает Ежи сняться в фильме «Красные» (Reds) – и он блестяще справляется с ролью одного из сподвижников Ленина – Григория Зиновьева. В 1973 году Косинского избирают президентом американского отделения ПЕН-Клуба, он занимает этот пост два срока подряд и много делает, чтобы привлечь внимание к судьбам брошенных за решетку писателей в Иране и в Восточной Европе.

Он становится узнаваемым для миллионов телезрителей. В самом знаменитом телешоу Америки того времени The Tonight Show Джонни Карсона он появляется в качестве гостя 12 раз. Выступает на радио. Весной 1982 года на церемонии вручения Оскаров представляет победителей в номинации «За лучший сценарий». У него множество наград, в том числе – Американской Академии искусства и литературы. Он становится почетным доктором философии трех американских университетов в области гуманитарных наук.

Среди его знакомых и друзей – неординарные личности: политические зубры Генри Киссинджер и Збигнев Бжезинский, знаменитый дизайнер Оскар де ла Рента, режиссеры, писатели, журналисты, сенаторы.

И вдруг…

В июне 1982-го в журнале Village Voice появляется статья «Подгнившие слова Ежи Косинского». В ней утверждалось, что Косинский использовал переводчиков и помощников для написания всех своих книг, и скрыл это. «Раскрашенную птицу» написал по-польски, а потом ему ее перевели на английский, которым он тогда еще владел слабо. А для других книг он только давал идеи, а помогали их писать редакторы..

Статья эта, словно камень, бултыхнулась в мутную воду подозрительности, косых и завистливых взглядов. И – побежали круги в разные стороны. Оказывается, еще раньше некий малоизвестный поэт Джордж Риви (George Reavey) заявил, что это он на самом деле написал «Птицу». А тут еще подоспели сведения из Польши о том, что «Раскрашенная птица» – вовсе не автобиография, судьба Ежи во время войны сложилась совершенно иначе. Косинский пытался защищаться: я никогда не утверждал, говорил он, что моя книга является в точности моим жизнеописанием. Она полуавтобиографична, ибо любое воспоминание выборочно – что-то память выхватывает из прошлого, что-то додумывает, искажает или приукрашивает. А кое-что вообще навсегда остается за кадром. Так и создается художественное произведение, а все мои книги – именно художественная проза, а не документальная, говорил он. Но его никто не слушал.

Вдобавок ко всему, последовало обвинение в плагиате – опять-таки из бывшей родины: дескать, роман «Будучи там» по идее и структуре напоминает давний, довоенный польский бестселлер. В защиту Косинского выступили серьезные критики. Но их никто не читал.

В 1988-89 гг. в Польше происходят радикальные перемены. Ежи Косинский приезжает на родину впервые за последние три десятилетия. «Раскрашенную птицу» издают, наконец, на польском, и, чтобы купить ее, выстраивается огромная очередь, невиданная для Варшавы. Люди проводят в ней по 8 часов. Ежи использует свои знакомства, чтобы основать первый в Польше западный банк – Американский, в который спонсоры вносят 7,5 млн долларов. Параллельно с этим он создает Еврейский фонд, основная цель которого – способствовать пониманию вклада евреев в мировую цивилизацию.

У него полно дел, масса друзей, он путешествует. Он – автор 11 книг. И, неожиданно для всех, в майскую ночь 1991 года – добровольный уход из жизни и предсмертная записка: «Я отправляюсь сейчас ко сну, чтобы поспать немного дольше, чем обычно. Назовем это Вечностью». Записка, которая ничего не объясняла.

Его друг, тоже американский поляк, Збигнев Бжезинский, заметил, что, несмотря на публикации в защиту Косинского, его имя оставалось запятнанным. «Я думаю, – написал он, – именно это привело к его смерти». Кажется, вполне разумный довод, который всё объясняет. И на этом можно было бы поставить точку, если бы… Если бы не было другой, параллельной жизни Ежи Косинского, глубоко упрятанной от всех, для которой первая, видимая жизнь служила лишь ярким прикрытием.

Имеются две биографии Косинского – американца Джеймса Слоана и польки Иоанны Седлецкой. Обе написаны после его смерти. Слоан считает своего героя анархистом по духу и сексуальным революционером. Седлецкая – проводником антипольских настроений, несмотря на то, что поляки спасли жизнь ему и его семье (именно она раскопала истинную историю семьи Ежи во время войны). Таким образом, и тот, и другая исходят из действий и побуждений, а еще точнее – эмоций, свойственных взрослому человеку. Думается, однако, что оба они неправы. Истоки неординарного и во многом парадоксального жизненного пути писателя надо искать в его детстве.

Попробуем взглянуть на определяющие вехи биографии этого человека не со стороны, а пропустить через себя его видение мира, его боль, недоумение, улыбку и плач (а ведь именно этого он ждал, когда обращался к нам своими книгами). И тогда мы увидим главное, незабываемое и неискоренимое в его памяти. Этим главным была война.

Ежи родился 14 июня 1933 года в большом польском городе Лодзь, и звали его тогда Йоська Левинкопф. Он был единственным сыном торговца текстилем Мойши Левинкопфа и его жены Лизы. Когда в сентябре 1939-го Германия вторглась в Польшу, Йоськин отец действовал быстро и решительно. Он изменил свою фамилию на польскую – Косинский и оформил соответствующие документы; были изменены и все имена, Йоська стал Ежи. А затем увез семью в лесистую местность на юго-востоке страны. Сына своего он никому не отдавал, более того, взял с собой еще одного мальчика – ребенка своих друзей. Ежи было строго-настрого наказано говорить только по-польски, родной язык забыть, с другим мальчиком общаться как со своим братом.

Косинские под видом поляков поселились в деревне Домброва Жэчыцка, недалеко от Сталёвой Воли. Посещали костёл (католический храм) в соседнем селе, где ксёндз (священник) даже приспособил Ежи прислуживать за алтарем. Но поскольку нос – не фамилия, его форму не изменишь, то местные жители знали, что новые поселенцы – евреи. Но не выдавали их. А в случае опасности одна католическая семья из деревни Жэчыца Окронгла с риском для жизни прятала Косинских у себя. Инициатором такой благородной деятельности была польская подпольная организация по спасению евреев.

После войны Косинский-старший пошел в гору – стал партийным деятелем и строителем социализма в Польше. Его сын увлекался горными лыжами и фотографией, окончил Лодзинский университет, специализируясь в политических науках. Стал работать в Институте истории и социологии Польской Академии наук. Был направлен на стажировку в Московский университет. Вернулся. И – сбежал в Америку.

Казалось, перед ним открывалась прямая дорога к безоблачному будущему. Но казалось только внешне. Было еще что-то, сидевшее внутри. Счастливое детство шестилетнего мальчишки в благополучной еврейской семье расколола война. И заставила выдержать пять с лишним лет нескончаемого притворства. Взрослые воспринимают ложь как необходимость, дети – как урок или игру, после которой всё становится на прежние места. Та игра, в которой он перестал быть самим собой, слишком затянулась, а нарушить ее правила было нельзя – он хорошо запомнил, чем это может кончиться

Наступившая мирная жизнь выглядела таким счастьем! Но – детство уже не вернулось. Оно окончилось там, в Домброве. Новая Польша не обещала стать тихой, безмятежной гаванью. Опять надо было притворяться и говорить заученные слова. Он не хотел повторения прошлого, хотел быть самим собой.

Америка с первых дней ошеломила и восхитила его: рай – трудный, но с массой возможностей. Нужно только найти свой шанс, свою жизненную линию. И он стал искать. Разные профессии, потом удача с книгами про Россию, учеба. И – встреча с Мэри Уэйр. С ней всё обстояло не так, как напишет впоследствии большинство журналистов, считавших, что книги Косинского автобиографичны. Чисто случайно одна знакомая в 1960 году представила ей способного иммигранта по имени Ежи. Уэйр недавно потеряла мужа, сталелитейного магната из Питсбурга, который был на 40 лет старше своей жены. Молодой поляк Мэри понравился, она взяла его на работу – составлять каталог ее личной библиотеки. Не будем гадать, что при этом было у вдовы на уме, только вскоре начался «служебный роман». Он длился 18 месяцев, а в 1962-м Ежи и Мэри поженились.

Брак оказался для Косинского благом – новый социальный круг, неординарные личности. Новые впечатления – Мэри любила путешествовать. И самое главное – он получил возможность писать, не задумываясь над тем, как добыть кусок хлеба. А он уже понял, что именно писательский труд станет его призванием. Но брак оказался для Косинского благом мучительным – так, во всяком случае, мне кажется. Трудно представить себе, как можно быть счастливым в семейной жизни, если твоя жена частенько впадает в глубокую депрессию и к тому же страдает алкоголизмом, от которого подолгу лечится в клинике.

Они расстались. Всего через 4 года, оставшись друзьями. Ведь благодаря ей он смог выплеснуть на страницы книги то, что мучило его уже два десятка лет. Нет, не освободиться от этого груза, а передать в виде причудливых, фантасмагорических картинок отражение в детском мозгу ужасов окружающего мира. В «Раскрашенной птице» не рассказывается об истреблении нацистами евреев, дикие расправы совершают крестьяне над своими. И все-таки эта книга – о Холокосте.

Во время своих скитаний смуглый мальчик оказался в какой-то деревне вблизи железной дороги. Местные жители с интересом наблюдали, как мимо проходили составы с вагонами для перевозки скота, битком набитые евреями. Ходили слухи, что их потом сжигают в печах. Крестьяне говорили, что наконец-то Божий гнев обрушился на евреев, они давно это заслужили.

Однажды мальчика сдают немцам, и один из них ведет его за деревню, в лес. «Я знал, что солдату приказано пристрелить меня, облить труп бензином и сжечь», – говорит герой книги. Но солдат стреляет в воздух и отпускает мальчишку. Это было нетипично. В предисловии к позднейшим изданиям «Птицы» ее автор цитирует коменданта одного из концлагерей: «Детей убивать немедленно».

Иоанна Седлецкая в упомянутой мной биографии обвиняет Косинского: прожил всю войну в селе в безопасности, а потом такое про селян понаписывал. Удивительно – женщина, а не смогла понять внутренний мир ребенка перед лицом пугающей неизвестности. Впрочем, она сама никогда не была в такой ситуации.

Я решил кое-что уточнить. Взял две карты. Первую – современной Польши, и нашел на ней деревню Домброва, где в войну скрывалась семья Ежи. Вторую – карту гитлеровских концлагерей. И увидел, что в небольшом радиусе от  деревни находились Майданек, Белжец, Собибор. Три лагеря смерти. А рядом, через Сталёву Волю и, скорее всего, мимо Домбровы, шли поезда в тоже недалекий Освенцим…

Да, мальчик не был за колючей проволокой. Но страх постоянно висел в воздухе. Страх перед «ними» – они могут прийти, истязать, убить. Каждый день приходилось дрожать и не ошибаться, называя свое имя. Шанс выжить – только притворяясь. Основное умение – убежать и спрятаться. Эта более чем пятилетняя линия поведения наложила неизгладимый отпечаток – она стала образом жизни.

Война кончилась, а страхи остались. Иногда ему чудилось, что вот-вот «они» придут, найдут его здесь и отомстят за то, ему удалось обмануть их. Они едва не забрали его тогда, у Шэрон Тейт. Он и в Америку бежал от своих страхов, и всё время пытался себя убедить, что это ему удалось. А они возвращались.

Удивительные вещи происходили во время его легендарных устных историй в разных аудиториях. Он рассказывал, что во время войны научился так прятаться, что никто не мог его найти. И демонстрировал это вживую слушателям – прятался в квартире, да так, что действительно словно становился невидимкой!

В «Раскрашенной птице» есть такой эпизод. У птицелова Леха стояло много клеток с пойманными пернатыми. Выбрав самую сильную птицу, он раскрашивал ей крылья, голову и грудку в разные цвета. Затем в лесу выпускал ее в стаю сородичей. Она взмывала вверх, счастливая от подаренной воли, стремительно мчалась к своим, но они встречали ее настороженно – теперь она была непохожа на них. Не понимая, в чем дело, она подлетала то к одной, то к другой подружке – и тогда ее начинали клевать. Сначала просто отбиваясь от нее, потом ожесточенно нападая – до тех пор, пока она бездыханная не падала на землю…

Эта сцена, которую наблюдал в детстве маленький Ежи, глубоко въелась в его душу. Позврослев, он решил, что единственный способ снова обмануть «их» – тех, кто порождает его страхи, – стать другим. Тогда они его не узнают.

Еще в Лодзи, в университете, он занялся фотографией, снимал необычные объекты в необычных ракурсах и даже устроил персональную выставку. Ему надо было куда-то уйти, во что-то спрятаться. А стильный фотограф совсем непохож на того мальчика из Домбровы.

Уже в Америке, во время недолгого пребывания в роли мужа Мэри Уэйр, он выучился аристократическому занятию – игре в поло, стал заядлым игроком и мог полдня находиться в седле.

Он выступал в роли артиста – чтеца собственных рассказов, придавая им ауру достоверности. Параллельно он претендовал на роль специалиста, исследующего мир неортодоксального секса. Например, рассказывал про Италию, где в одной деревне наблюдал при большом стечении народа, как женщина совокуплялась с козлом. Этот эпизод потом вошел в его роман «Ступени». А другая его история нашла себе место в книге «Свидание вслепую» – о парижском борделе, где многие женщины – бывшие мужчины. Это помогает им в их профессии, потому что они лучше других знают, как удовлетворять мужчин.

У него была импозантная внешность – копна густых черных волос, блестящие глаза, хищный нос. Но он еще с детства не любил свое лицо за слишком еврейский вид. И нередко он менял свой облик – наклеивал фальшивые усы и бороду или переодевался в непривычную для себя одежду и в таком виде ходил по улицам.

Ежи Косинский неустанно раскрашивал птицу своей судьбы в самые разные цвета, заставлял ее совершать головокружительные пируэты, делал ее неузнаваемой. Казалось, она выживет, эта яркая птица, ведь она взлетела так высоко. Но он забыл главный урок – есть еще стая, которая не прощает, если ты не похож на остальных. Забыл, что демоны зла, ненависти, зависти проникают в людские души и, получив там подпитку, устремляются на охоту. Сначала это были мелкие уколы, легкое пощипывание клювами. Первый удар до крови был нанесен в 1982 году статьей в журнале Village Voice.

То, что это навет, построенный на ловко подогнанных фактах, было очевидно для всех, кто хорошо знал Косинского. Пять месяцев спустя журналист John Corry опубликовал большой материал, в котором рассказывал, как польский агитпроп пытался дискредитировать неугодного автора. В 1979 году один профессор-поляк из университета в Айове побывал в Варшаве в качестве гостя польского правительства. А вернувшись в Америку, разослал по журналам статью (в том числе, в Voice) о том, что Косинский писал «Птицу» не сам. И вообще, он плагиатор. Когда «Птица» получила первый восторженный отзыв в The Nation, в редакцию явились два поляка, которые решительно заявили, что эта вещь написана польским евреем в концлагере, его там убили, а рукопись каким-то образом была оттуда получена. (Бессмысленность этой версии очевидна – можно подумать, что узники в лагере занимались тем, что писали пятисотстраничные романы.) Через несколько лет другой товарищ (тоже поляк!) сообщил, что эту книгу написал его секретарь-американец. Но тот, узнав, во что его втягивают, публично опроверг утверждение своего шефа, заявив, что никакого отношения ни к Косинскому, ни к его книге не имеет.

Статья в Voice опиралась на беседу с тремя редакторами, которых в разное время Косинский нанимал для доводки своих произведений. Два из них через некоторое время отказались от приписываемых им в журнале слов, пояснив, что авторы статьи подогнали их рассказ под свою точку зрения, в то время как они  выполняли обычную редакторскую работу по правке материала. Что касается игры воображения, тона, мировоззренческих подходов, манеры письма – всё это принадлежит исключительно Косинскому, и его своеобразный стиль переходит из книги в книгу.

На самом деле еще во время работы над «Раскрашенной птицей» молодой автор делал по 16-17 копий очередного фрагмента и рассылал их друзьям и знакомым с просьбой пометить те места, которые плохо или неверно звучат. А затем правил сам или обращался за помощью к редакторам, чтбы добиться хорошего звучания текста на английском. Иногда ради этого сокращал уже написанное на треть. Отмечая, что Косинский – мастер замысла, характеров, ситуаций, известный американский писатель и друг Ежи Курт Воннегут впоследствии сказал о нём: «Он был хорошим парнем, который нуждался в основательной редактуре и заслуживал ее».

Тяжело было переносить несправедливые обвинения. Тени прошлого, фантомы военных лет витали над ним и делали свое черное дело. А все знакомые в один голос говорят о душевной доброте этого человека, о том, что он был исключительно приятным, мягким, заботливым. О том, как он любил детей своих друзей, каким щедрым бывал с ними. И в то же время своих детей иметь не хотел – «не хочу никому давать жизни», как он выражался. Парадокс? Нет, он боялся, что они – неотступно следующие за ним демоны зла искалечат будущее его детей, если они появятся на свет. Он не имел права обрекать их на муки.

Это тем более трагично, что в дни и дела Ежи Косинского вошла и осталась навсегда большая любовь. Когда он встретил Кики, она занимала хорошо оплачиваемую должность в престижной компании. Вскоре она оставила работу и стала для Ежи всем – секретарем, машинисткой, администратором, агентом, поваром. Вопреки тому, что писали о них в прессе, они не поженились, просто жили как муж и жена. Косинский любил Кики и боялся, что свяжи он себя формальными узами с этой женщиной – и они могут причинить ей какой-либо вред.

Ежи и Кики всегда были желанными гостями во многих домах. Они переписывались с массой знакомых, а лето обычно проводили в Европе по приглашению тамошних друзей. Но жили весьма бережливо. Гонорары Ежи составляли около 65 000 долларов в год – весьма скромная сумма на двоих. В Нью-Йорке на 57-й улице они снимали небольшую квартиру. В начале 90-х у них всё еще был «Бьюик» двадцатилетней давности. И прожили они друг с дружкой неразлучно 24 года.

В 1987-м, после двух десятилетий совместной жизни, брак был, наконец, зарегистрирован официально. За три дня до смерти в интервью торонтской Globe and mail Косинский объяснил этот свой шаг: «Чувство нравственной ответственности неожиданно посетило меня в то время… В противном случае Кики – экстраординарное явление в моей жизни – была бы оставлена без доказательств нашего прошлого или доступа к нему». Церемонию бракосочетания снимал сам Панч Сульцбергер – издатель «Нью-Йорк Таймс».

А параллельно удар за ударом обрушивался на бедную, выбивающуюся из стаи птицу его судьбы. Особенно тяжело было противостоять обвинению в плагиате. Ссылались на схожесть «Будучи там» с польской книжкой 1932 года «Карьера Никодема Дызмы», написанной Долэнга-Мостовичем. Но книжку эту никто не видел и не читал, и разобрались в том, что обвинения несправедливы, слишком поздно. Польша 32-го года ни сном, ни духом не походила на Америку 60-х. Герой Мостовича и герой Косинского – продукты разных миров. Никодем Дызма – проходимец, наглеющий после каждого продвижения вверх. Садовник из «Будучи там», тупо повторяющий клише современного телевидения, безвольно плывет по воле волн.

И еще один удар – заявление Джорджа Риви, что он – автор «Птицы». Но кто он такой, этот Риви? Сын ирландца и русской, родился в Витебске, жил в Нижнем Новгороде, в 1919 его семья бежала в Англию. Во время войны недолго служил в английском посольстве в Москве, затем всё время жил в США. Он никак не мог написать «Птицу» – не знал польской деревни, той жизни, которая с массой точных примет описана в повести. Это мог сделать только человек, который там жил.

И нет ничего удивительного в том, что Иоанна Седлецкая, недовольная книгой, предъявляет претензии не какому-то Риви, а Косинскому – старые жители Домбровы еще помнили его. И, может, самое поразительное то, что ряд страшных сцен, описанных в повести, действительно имел место – это признает Седлецкая.

Казалось бы, все обвинения рассыпаются. Но такова природа человеческая – верить тому нехорошему, что говорят о ком-либо, ибо «дыма без огня не бывает». Чтобы опровергнуть наговоры, нужно расследовать, разобраться, нужно время. Времени у Косинского не было. Он бежал из Польши, чтобы не приходилось лгать. И увидел ложь в Америке. Бежал от своих демонов – в книги, в активную жизнь, в общение. А они шли за ним по пятам. Больше бежать было некуда. Ему оставалось совсем немного до финальной сирены, когда он встретился и поговорил начистоту с одним из авторов той пресловутой статьи в Voice. И признался ему: «Я всю свою жизнь прятался». Это откровение вырвалось у него, и это была правда.

Мало кто знал, что своим девизом он выбрал знаменитое изречение Декарта – Larvatus Prodeo – «Иду вперед, скрываясь за маской».

Летом 1990 года, в Италии, он серьезно заболел, даже потерял сознание. Что случилось? Ежи винил свою аритмию. Правда, он жил с ней 20 лет, глотал таблетки, и все видели его в прекрасной форме. В последний год, однако, таблетки перестали помогать, а новые порой мешали работать. Пульс вдруг подскакивал до 200, а в полночь мог опуститься до 40. Нестабильное состояние не давало ему уснуть, он нередко бродил ночью по городу, возвращаясь домой часам к трем-четырем утра.

За пару лет до этого он написал толстую книгу «Затворник с 69-й улицы», в которой на главного героя, писателя Норберта Коского (понятно, кого он имел в виду), несправедливо навешивают всякие обвинения. Своеобразная попытка самозащиты, которая у читателей успеха не имела. Но никто из друзей Ежи почему-то не обратил внимание на одну деталь: в книге была глава о суициде. Косинский обращается в ней к истории Артура Кестлера, автора знаменитого романа «Слепящая тьма», а также создателя движения Exit, которое провозглашало право ухода из жизни и рекомендовало, как это лучше сделать.Косинский пишет о его смерти в 1983 году: «Кестлеры были найдены мертвыми в своей лондонской квартире – бутылочки с барбитуратами, стакан бренди в руке Артура, стакан виски рядом с Синтией и полиэтиленовые мешки, тесно обернувшие голову каждого».

Как видим, Косинский не только задумывался об уходе из жизни, но даже описал модель самоубийства, которой он и последует позже. Знакомые жизнерадостного писателя, однако, ничего не подозревали. А он ни с кем не делился и не обсуждал своих планов. В том числе с Кики. Да и трудно было бы заподозрить в общем-то успешного автора в таком намерении: к 1991 году его 8 книг выдержали 109 изданий только в США.

И этот роковой день наступил – 2 мая, среда. Вечером Ежи и Кики присутствовали на коктейль-приёме по случаю презентации новой книги их друга. Ежи таких вечеринок не любил, они вскоре уехали и в 7:30 уже были дома. Когда биографы пишут, что Косинский десятками соблазнял женщин и любил бывать на различных вечерах каждый раз с новой спутницей – это, скорее всего, легенда. Он всюду бывал с Кики. А легенду эту поддерживал – ибо была она одной из его масок, за которой можно было скрыть свое истинное лицо. Тем более, что женщин, с которыми он дружил и общался, действительно было много. Последние несколько лет его доброй приятельницей являлась известная польская джазовая певица Урсула Дудзяк, жившая в Нью-Йорке буквально рядом с ними. И в этот вечер, когда Косинские вернулись домой, на автоответчике их ждало сообщение от Урсулы. Она предлагала пойти вместе пообедать. Кики отказалась – через день надо было лететь в Польшу по делам, и она решила складывать вещи.

Надо заметить, что, поскольку у супругов квартира была маленькая, Кики привыкла спать в гостиной на тахте. Через комнату была протянута штора так, что возвращавшийся после ночных прогулок Ежи мог пройти в спальню, не разбудив жену.

Итак, Косинский созвонился с Урсулой, и они отправились поесть в ресторан Вольфа, на той же улице. А потом пошли в кино. Когда Ежи вернулся, Кики уже спала за своей шторой. Он осторожно прошел в спальню и задержался возле полки, поблескивающей переплетами всех тонов и оттенков. Его собственные книги, написанное и подаренное ему друзьями. Книги знаменитых, которых он ценил и к чьим мыслям нередко обращался. Пруст, Чернышевский, Кафка… Он усмехнулся про себя – его, недавно безвестного польского эмигранта, критики ставили выше Кафки, называли крупнейшим прозаиком Америки 20 века.

Он снял с полки томик, открыл обложку. Глаз сразу остановился на экслибрисе с его девизом. Larvatus Prodeo. А стоило ли скрываться, если они всё равно настигли его? Да, они придумали жестокий и безжалостный способ казни – сначала подняли, возвеличили, чтобы потом унизить и растоптать. Обманом, завистью, наветом, предательством. Болезнью, наконец. Пора уходить. Ничего особенного – он не первый и не последний. Нас много, подумал он.

Тадеуш Боровский. Поэт. Родился в Житомире, выжил после Аушвица и Дахау и в 28 лет, в 1950-м, уже в Польше, сел возле плиты и повернул ручку газа…

Жан Амери. Философ. Родился в Австрии, выжил после Аушвица и Бухенвальда, в 1978-м принял смертельную дозу снотворного…

Пауль Целан. Поэт. Родился в Буковине, бежал из концлагеря, жил в Париже, переводил на немецкий Блока и Шекспира, Есенина и Аполлинера, Мандельштама и Евтушенко – в 1970-м бросился в Сену…

Примо Леви. Писатель. Родился в Италии, выжил в Аушвице, всего 4 года назад, в 1987-м, бросился в пролет лестничной клетки…

Что ж, теперь его очередь. Он не был в лагере, но лагерь был в нём… Йоська-Ежи Левинкопф-Косинский подошел к столу. Написал теплое письмо Кики, попросил прощения, зная, какую боль принесет ей его решение. Подписал ей несколько книг. Написал последнюю записку. Осталось только выполнить указания Кестлера.

Он заполнил ванну до половины, налил в стакан привычную порцию рома с кока-колой. Разделся, удобно устроился в воде, глотнул пригоршню таблеток и запив их, аккуратно затянул надетый на голову пластиковый мешок. О чём он думал в эту последнюю минуту его жизни, уже не узнает никто.

Кики пережила его на 16 лет.

Самуил Кур