Право считать до трех

Повесть

Я почувствовал, что кто-то, не отрываясь, смотрит мне в спину.

Стоял теплый осенний день. Как всегда в Вене, народ вокруг вел себя безмятежно и раскованно. Я не спеша, прогулочным шагом двигался по Кёрнтнерштрассе, от собора Святого Стефана к Опере. В голове у меня уже второй час подряд звучали неподражаемые такты штраусовского вальса «Голубой Дунай». Траляля – пам-пам, траляля – пам-пам…

И внезапно в меня сзади вонзился жесткий взгляд.

Впервые про свой дар улавливать зрительную энергию я узнал еще в университете. Помню, пристроившись у окна, лихорадочно листал конспект, пытаясь найти вылетевшую из памяти формулу. И совсем некстати что-то заныло под лопаткой. Такое впечатление, что мне дрелью просверливают пиджак. Я оглянулся – и встретился глазами с девчонкой. Никогда прежде не возникала она на моем пути, наверное, училась на другом факультете. Девчонка молчала, но взгляд ее был красноречивей слов.

Что правда, то правда – я и сейчас еще ничего, а тогда – тем более. Высокий, ладно скроен, шапка темных волос. Но – серьезный. Даже слишком. Потом сам себе удивлялся – зачем мне это нужно было. Одним словом, дрель на меня не подействовала, и в то утро, в университетском коридоре, я хладнокровно отвел глаза и вернулся к поиску злополучной формулы.

Но сейчас, на венской улице, ощущение было совершенно иным. Непривычным. Будто мне на спину посадили хомяка, и он мечется туда-сюда – то в голову упрется, то на левом плече замрет. И почему-то было зябко и неуютно от его перемещений. Надо бы оглянуться, да в сплошной массе идущих ничего не разберешь. Я решил для начала передвинуться на правый край тротуара. Там людской поток не был таким густым.

Уже почти достигнув цели, я обратил внимание на узкий проход между зданиями: изгибаясь, он исчезал из виду в глубине дворов. Если бы пришлось от кого-то спасаться, автоматически отметил мой мозг, это очень удобный лабиринт. Пройдя еще несколько метров, я остановился, продолжая чувствовать взгляд, но успел только чуть-чуть повернуть голову. Не знаю, каким чудом я услышал сухой щелчок, но в ту же секунду что-то острое и обжигающее впилось мне в плечо. Падая, я увидел, как серая фигура скользнула в проход и растаяла в нём.

Несколько прохожих, не понимая, в чём дело, кинулись ко мне:

– Что случилось? Вам плохо?

Я поднялся – почти непринужденно, улыбнулся – хорошо, что я не видел свою улыбку со стороны – и произнес:

– Нет-нет, спасибо. Всё о`кей. Я просто споткнулся.

Отряхнув джинсы и стараясь держаться предельно прямо, я добрался до стоянки такси.

– В аэропорт, – коротко бросил я водителю, плюхнувшись на заднее сиденье.

Плечо ныло. Но, кажется, обошлось. Как пишут в криминальной хронике –  без фатального исхода. Хроника мне ни к чему, и полиция тоже. Стреляли, конечно, из пистолета с глушителем. И тут же мысленно похвалил себя: «Молодец, Антон! Умница!» Хвалить было за что. Год назад у себя, в Сан-Франциско, после веселого, наполненного страшилками праздника Хэллоуин, шел я  мимо магазина, где продаются костюмы для ряженых. И решил заглянуть. А там – ведьмы да вурдалаки, скелеты да вампиры и прочая нечисть. Зато в отделе подороже – принцессы и сказочные герои. И стояла там фигура рыцаря в полном облачении. Потрогал кольчугу – настоящая, металлическая. Я и купил ее, на всякий случай. Привез с собой в Вену. А сегодня на всякий случай надел под легкую куртку. Она-то и спасла меня, затормозив пулю.

Войдя в зал отправления аэропорта, я огляделся. Вроде бы ничего подозрительного. Выждав пару минут, вышел в другую дверь. Снова взял такси.

– Мне в Зальцбург. Сколько?

Услышав ответ, покачал головой, но выхода у меня не было.

– Гони. Чем быстрее, тем лучше. Отель «Бельмондо».

Плечо уже не ныло – оно горело, как будто кто-то разложил на нём костер. Глаза застилала мутная пелена. Я старался любой ценой сохранить сознание и не впасть в забытье. Усилием воли вызвал из памяти мелодию: траляля – пам-пам, траляля – пам-пам… Дунайские волны… Траляля – пам-пам…

В гостиницу я вошел, пошатываясь. Подавая мне ключ, портье сжал губы, но ничего не сказал. Очевидно, решил, что гость пьян.

Открыв дверь в номер, я первым делом повесил снаружи табличку «Не беспокоить». Потом, скинув с себя всё, в ванной, на ощупь обработал рану из своей походной аптечки, наклеил пластырь, надел пижаму, а поверх рубашку, чтобы кровь не просочилась на простыню. И лишь голова коснулась подушки, забылся в тревожном полусне-полубреду…

… где я?.. сильно болит плечо… с чего бы это?… ах да я нёс с мужчинами гроб… а он оказался таким тяжелым… потом мы опустили его в яму… я бросил горсть земли… и мой отец ушел навсегда… в небытие… это было неожиданно и страшно… мамин звонок срочно приезжай беда… и папа на столе в клубе… люди плачут что с нами теперь будет… ветер… какой ветер… гнутся деревья… холмик пирамидка со звездой… табличка станислав иванович шевель… поминки… и мы с мамой одни… два дня… две бессонных ночи… мы уже обо всём переговорили… я знаю несчастный случай… люди охотились папа проезжал мимо… шальная пуля… как ноет плечо… отчего оно так… ах да я нес гроб… шальная пуля… а может не шальная… мы сидим в полумраке… мама погасила свет зажгла свечу… на столе фотография… мы втроем он она я мы смеемся… я уже всё знаю… мы обо всём переговорили… я должна тебе сказать одну очень важную вещь… но мама мы уже обо всём… я должна… у нее лицо измученное болью… а глаза… в них что-то странное и пляшет огонек свечи… я не могу смотреть в ее глаза… антон мальчик мой ты обязан знать твой отец был евреем… я не понимаю спрашиваю в каком смысле… в прямом говорит она… но он никогда не говорил… да говорит она… но он же блондин… да говорит она… вылитый белорус… да говорит она… но бабушка с дедушкой белорусы я их не видел они умерли когда я родился… да в шестидесятом но до этого была война… и немцы… и гетто… твоему отцу исполнилось девять… белобрысый мальчишка совсем не похожий на еврея… в феврале 43-го их гнали через лес на станцию… двое из колонны слева от них бросились в сторону… конвойные за ними… и мать толкнула сына вправо в лес беги… он убежал… потом хутор старики он стал станиславом шевелем… белорусом… никто не вернулся мать отец братья сестры… никто… он помнил… твой отец всё помнил… собрал документы… просил передать тебе перед смертью… синяя папка… синяя как небо… ветер… какой сильный ветер… как пляшет пламя свечи… в комнате мертвая тишь и пляшет огонь поминальной свечи… а ты… я замолкаю не могу закончить фразу… я знала… мама отвечает на вопрос который не прозвучал… он сказал мне за месяц до свадьбы… решай сказал он… ну как я могла уйти от него… от него!.. не спасла… ушел сам… голова… как раскалывается голова… что-то ударяет по ней… ритмично… шальная пуля… траляля – пам-пам траляля – пам-пам…

Я открыл глаза. За окном светило солнце. А рядом, на тумбочке, заливался трелями телефон. Прошло несколько секунд, пока до меня дошло, где я и почему. Но мне никто не должен звонить. И, словно, поняв, аппарат замолчал. Сколько времени прошло? Часы на левой руке, лучше ее не трогать. И вообще, надо отлежаться. Я снял гостиницу позавчера, на пять дней. Значит, у меня еще есть двое суток. Или одни? Глаза слипаются. И вдруг – барабанная дробь. Оригинальный способ стучать в дверь. Наверное, уборщики. Не буду открывать. А если откроют сами? Или вломятся силой? Они же не знают, что со мной.

– Кто там? – спрашиваю как можно более сонным голосом.

– Это портье, сэр. С вами всё в порядке? Вы не выходите вторые сутки.

– Всё нормально, не беспокойтесь. Просто хочу отоспаться.

– Вам звонили, сэр. Я дал номер вашей комнаты, но вы не ответили.

– А кто это был? Он представился?

– Ваш друг. Сказал, что позвонит позже.

– Большое спасибо. Я ему сам позвоню.

Шаги удалились.

Да, видно, не удастся отлежаться. Ситуация изменилась. У меня не было друзей, если не считать Витьку. Но он далеко, давно его не видел. Товарищей всегда хватало, и в университете, и на работе. Поболтать, погулять, смотаться куда-нибудь. А вот чтобы душа в душу, открыто, бескорыстно – нет, такого не случилось. С другой стороны, про то, что я здесь, в Зальцбурге, в гостинице «Бельмондо» – об этом вообще не знает никто. Значит… значит, меня выследили. Но как? Где я сделал неверный шаг?

И кто тот доброжелатель, который обязательно хочет навсегда лишить меня возможности наслаждаться и страдать в этом мире? Его замысел меня не устраивает, он совершенно не совпадает с моими планами на ближайшие пару десятков лет. Но где я ошибся, где прокололся?

И вдруг меня осенило – он или они поступили очень просто. Прямолинейно, но эффективно. Безусловно, следом за мной по венской улице шел не только снайпер, но и наблюдатель. То, что меня не укокошили на месте, было очевидно. Наверняка они сразу же организовали слежку в аэропорту. Я не прошел на посадку ни через какие ворота – значит, не улетел, а где-то затаился. И тогда они начали обзванивать по очереди все гостиницы и спрашивать меня. Сперва – в Вене, потом в близлежащих городах. Наконец, добрались до Зальцбурга, и я оказался на крючке. Нежданных визитеров можно ожидать в любую минуту, они ребята шустрые. Надо уходить, и немедленно.

Я попытался встать – плечо ныло, но терпимо. Придется обходиться одной правой рукой. Больше всего времени заняла перевязка, вещи сложил быстро. И сел на кровати. Что дальше? Куда? Как выбраться незаметно? А если…

Я набрал номер берлинской туристской фирмы, в которой работал еще три года назад.

– Ирина? Здравствуй, Ирина, это я. Еще узнаешь?.. Виноват, конечно, буду звонить… Да, вроде, всё в норме, только есть одна закавыка. Мне сейчас, вот прямо сейчас и позарез, нужна помощь. Так сложилось, потом объясню. У нас, то есть, у  вас всегда были группы в Австрии… Ну вот, на это я и надеялся. Я в Зальцбурге.. Что ты говоришь – прямо сейчас выезжают и именно отсюда?! Ирина, дорогая, позвони им – пусть свернут, вернутся, пусть заберут меня из гостиницы «Бельмондо». Буду твоим вечным должником… Ладно… Пока! Целую… Запиши адрес…

Я спустился в холл, сдал ключ, выписался. И сел ждать за маленьким столиком. Автобус пришел через 20 минут. Когда мы приехали в Вену, уже темнело. По моей просьбе меня довезли до аэропорта. На следующий день я был дома, в Сан-Франциско.

Сегодня пятница, еще два дня до выхода на работу. Плечо заживет, а вот один и тот же вопрос жжет хуже, чем рана: кто? Кому я стал поперек дороги? Если не найду ответа, тогда непонятно, что ждет меня в будущем. На первый взгляд, вроде обходился без врагов, жил себе тихо, в меру конфликтовал. Но это мне так кажется, а о чём могут думать другие, знают только они сами. Видно, придется вспоминать прошлое и вникать в детали. Просчитать каждого, кто мог бы что-то иметь против меня.

На чистом листе бумаги я начертил с десяток квадратов. С кого начнем? Ну, конечно, с Можейко! Я взял ручку и аккуратно вывел в первом квадрате: «Полковник Можейко». И мысленно вернулся в те годы…

Пожалуй, без музыкально-драматического сопровождения этот период моей жизни не опишешь. Сначала, как положено, увертюра. Ее можно прокрутить быстро, синкопами. Школа в большом селе. Валял дурака – читал книжки про путешественников да приключения. Отметки – блеск, по всем предметам. Пока молодой учитель химии не влепил мне, сыну председателя колхоза, двойку за четверть. Скандал неописуемый – директор школы бушевал, готов был убить несообразительного учителя. Я из принципа взялся за ум и вытянул химию, а заодно и всё остальное. Кончил десять классов, сказал искреннее спасибо педагогу, нарушившему мою дремоту, и поступил на химфак. Одновременно готовился в аспирантуру и усиленно учил английский.

Тут в оркестре некоторая заминка, и вместо фанфар – протяжный, навязчивый звук трубы. Только получил диплом – и вдруг, как снег на голову: вызвали в военкомат, дали погоны лейтенанта и отправили в особую химическую часть. Полчаса езды от Минска, лес, три корпуса, колючая проволока, охрана и – «слушаюсь, товарищ майор!». Майор был как раз неплохим парнем. Да и командир части, подполковник, тоже. Собственно, мы работали в большой лаборатории. Получали часть химикатов из ГДР, остальные – с Урала и синтезировали препарат, который у нас назывался ССД – стимулятор сердечной деятельности.

Служить было легко, атмосфера свободная. Меня послали в ГДР на шесть месяцев на стажировку. Удивился их порядку и организованности, к такому не привык. Зато выучил немецкий. И всё было хорошо, пока нашего  командира не забрали на повышение, а вместо него прислали полковника Можейко. Говорили, что он метил в генералы, а его бросили на небольшую часть. Поэтому зла в нём было сверх меры, и на кого же его расходовать, если не на нас?

Начались проверки, придирки, разносы и тотальное изучение уставов и наставлений. А поскольку я нередко возражал против того, что считал бессмысленным, то и стал у полковника штатным козлом отпущения. Незаметно  подкрался 1991 год, всё полетело кувырком. Нашу лабораторию частично расформировали, частично перевели на Урал. В корпусах царила неразбериха, и под шумок кое-кто обзавелся образцами нашей продукции. Я тоже решил не отставать и прихватил оба вида ССД – для внутреннего употребления и для наружного.

Перед тем, как разбежаться, скорее всего, навсегда, офицеры собрались на прощальную вечеринку. Я и представить себе не мог, что на этом, таком безобидном, накатанном мероприятии меня будут ждать два сюрприза.

Не успели мы еще сесть за стол, как мой товарищ, тоже университетский, отозвал меня в сторонку:

– Знаешь, над чем мы с тобой химичили?

– Ты что-то раскопал?

– Я случайно нашел вкладыш к ССД, который нам никогда не показывали. Посмотри.

Он протянул мне бумажку с мелким убористым текстом. Я пробежал ее глазами:

– Ну и что? Обыкновенная сопроводиловка.

– А это? – он ткнул пальцем в самый низ листка.

Я прочел еще раз, но опять не нашел ничего интересного:

– Стандартное предупреждение о побочных явлениях.

– Если бы! Вдумайся: «Повышенная доза препарата резко усиливает ритм сердечной деятельности и способна в течение часа привести к летальному исходу». Это ведь инструкция – как быстро и незаметно отправить человека на тот свет! Недаром на вкладыше стоит гриф: «Совершенно секретно».

До меня дошло. А ведь он прав. От осознания, чем я занимался несколько лет, меня даже прошиб пот. Весь вечер я находился под впечатлением от услышанного. Но это еще не был апофеоз, оркестр только начинал разыгрываться. Финальный аккорд ждал меня впереди.

Пустые бутылки одна за другой исчезали под столом, народ разогрелся, разговорился. Стояли парами, кучками, громко обсуждали все на свете – и в первую очередь, конечно, распад Союза. Уже изрядно поддавший, полковник Можейко подошел ко мне и сообщил:

– Будь на то моя воля, я бы тебя с удовольствием сейчас расстрелял.

Я сделал радостное лицо и ответил:

– Я бы вас – тоже.

Сказал – и увидел, как в его глазах нарастает страсть – вот-вот он выхватит Макарова, который у него наверняка с собой… Я напружинился, готовый к отпору. Но он вдруг сделал глубокий выдох, резко повернулся и ушел. На том и расстались.

Вернувшись домой, я в тот же вечер достал реквизированные мной в лаборатории «лекарства» и задумался – уничтожать их или нет. Сами собой всплыли слова, которые не раз повторял мой отец: «В хорошем хозяйстве всё пригодится». Я опустошил и тщательно вымыл тюбик от зубной пасты и переместил в него мазь. А жидкий стимулятор перелил в бутылочку из-под глазных капель. С тех пор они неразлучны в моей аптечке, которую всегда ношу с собой.

Я не видел моего дорогого полковника уже… уже целых семь лет. Где он сейчас? Австрия кишмя кишит русскими. Полно и честных работяг, и всяких. Может ли он быть среди всяких? Вне сомнения. В наше смутное время от полковника до преступника один шаг. Тем более, что и предрасположенность к этому у него есть. Я пододвинул к себе листок и в квадрате с Можейко поставил крестик.

Правда, пока не ясно, как он смог бы меня вычислить. Первый раз за последние годы я пожалел, что нет рядом со мной Кати. Ее рассудительность частенько помогала мне. Катя… Когда убили отца, мы были с ней уже вместе. То, что я узнал в день похорон о своем происхождении, ошеломило меня.

Раньше я был беззаботным малым, жизнь казалась простой и ясной. Обыкновенное, как у всех, прошлое и надежда на удачу в будущем. Всё изменилось сразу и бесповоротно. Солнце светило по-прежнему, люди шутили, гневались, спорили. Но для меня мир стал другим. Как вести себя? Объяснить, что я не тот, за кого меня принимают? Это станет для всех открытием, и в том числе для Кати. А если она… Я же не представлял себя без нее, я так привык к ее голосу, к неповторимому овалу ее лица, я любил целовать ее глаза… Нет, я не мог раскрыть ей правду. Я струсил. Понимал, что это – предательство по отношению и к отцу, и к матери. И все-таки струсил. Пусть всё остается как есть, решил я. Скорее всего, Катя так или иначе узнает мою тайну, ведь мне придется познакомить ее с моей мамой. Но я постараюсь оттянуть этот момент как можно дальше.

Я напрасно боялся – мама умерла через два месяца. Не смогла пережить смерти отца. Она знала, что его убили – те, кто ему завидовал, кому он мешал. Он был для нее всем. Она, городская девчонка, поехала за ним в деревню и рассорилась из-за этого со своими родителями. Те так и не смогли простить – ни ее, ни ее мужа, ни их сына. Так что не было у меня бабушки и дедушки. Ни с одной стороны…

А кроме Кати – вообще никого. Мы пережили вместе столько разных событий, и горестных, и счастливых. Когда рядом женщина, это не только тепло и поддержка, это еще и совет. Женский ум устроен совершенно иначе и обращает внимание на такие вещи, мимо которых мужчина пройдет, даже не обернувшись. Когда мы поженились, я думал – вот она, моя единственная на всю жизнь. А потом наступил быт. Причем наступал он очень агрессивно. Вечный ералаш в комнате. Обед, если он обнаруживался, – малосъедобный. Меня это сначала возмущало, потом стало раздражать. Привык к тому, что в детстве, у мамы, всё обстояло совершенно иначе.

И всё же, когда страна развалилась и стала похожа на нашу квартиру, когда у меня возникла мысль о немецких архивах, я и не помышлял о расставании. Просто однажды, не вдаваясь пока в детали, поделился с женой:

– Я готовлю документы на отъезд в Германию. Ты, конечно, едешь со мной?

– Зачем? – удивилась Катя. – Ты это серьезно? Насовсем, что ли?

– Да.

Она помолчала, потом как-то неувереноо спросила:

– Ты что, еврей?

– Да.

– Странно… Впрочем, какая разница. Мне там нечего делать. Здесь мои родные, друзья. Язык, который я понимаю. Моя страна.

Я не ожидал такого ответа и молчал.

– Тебе трудно, я вижу. Работы нет. Будущее в тумане.

Я молчал.

– Знаю, – тихо проговорила Катя. – я тебе надоела со своей неорганизованностью. Без меня тебе будет лучше.

Меня кольнули ее слова. Я никогда не упрекал ее, но, значит, она всё понимала. В нашу последнюю ночь мне казалось, что я не выдержу – разорву уже полученные документы и останусь. Катя крепилась, крепилась, а потом расплакалась. Горько, как ребенок. Мы знали, что расстаемся навсегда.

Вот я сейчас думаю – все эти разбросанные по квартире вещи и пауки в углу – разве это главное? Ведь если их не принимать во внимание, нам было хорошо вдвоем. А то, что она не захотела ехать со мной, так по-своему она права. А я сам? Сколько раз дарил ей цветы за 8 лет? 8 раз, на 8-е марта. Какая-то заколдованная цифра. Но если любят, не ждут праздника…

Нет, причина гораздо глубже. Не сложилось у нас с Катей. Встретились две до смешного наивные души, выросшие на книгах, вырвавшиеся из уютного семейного круга. Это была первая любовь – и у меня, и у нее, яркая и потому затмившая всё на свете. Как часто в состоянии восторженности мы идеализируем и предмет нашего обожания, и переполняющие нас чувства. Время шло, менялся не только мир вокруг нас, менялось и что-то внутри нас. Мы сами не заметили, как костер потерял силу, стал сникать. Он угасал медленно, казалось, угольки еще тлеют, но раздуть из них снова пламя было уже невозможно.

В общем, уехал я тогда в Германию один. План был простой: устраиваюсь на работу – специалист я хороший – и начинаю искать подходы к немецким архивам, чтобы узнать судьбу родственников со стороны отца. Составив список предприятий, где могут нуждаться в химиках, отправился по адресам. После первых четырех отказов оптимизм мой увял, а вскоре и вовсе зачах, как цветок, который не поливают. Конечно, я не Менделеев, но моей квалификацией никто и не интересовался: просто русский эмигрант в данный момент им не был нужен. А пособие в этой стране полагалось отрабатывать, и для начала меня отправили мести дорожки парка и убирать мусор.

В каждой работе есть что-то хорошее. Во-первых, я теперь проводил массу времени на свежем воздухе, а во-вторых, пока метешь, можно думать. Найти хотя бы одну родную душу, мечтал я. Надежды маленький оркестрик… В нём были всего два инструмента – совсем негромкая, засурдиненная труба и скрипка.

Однажды я подобрал оставленную кем-то на скамейке русскую газету. Прежде чем выбросить, решил прочесть, о чём в ней пишут. И наткнулся на объявление: туристическая фирма предлагала групповые поездки по Германии и в разные страны Европы. Детские увлечения всколыхнулись во мне. Корветы, пираты, мушкетеры. Когда-то моя тумбочка была завалена картами городов и путешествий и вырезками из журналов. А если рискнуть и попытаться проникнуть в этот храм волшебников, обещающих посещение таких заманчивых мест?

Я начал с библиотеки, чтобы обновить в памяти то, что я знал. Через неделю я был во всеоружии и не спеша поднимался по лестнице на второй этаж здания, где располагалась фирма. Офис оказался скромной комнатой, заставленной столами, стульями, шкафами и оргтехникой, а волшебники – тремя женщинами средних лет. Поздоровавшись и определив на глаз, по выражению лица, начальницу, я обратился к ней самым доброжелательным тоном, словно я делал ей одолжение:

– Я просмотрел объявления нескольких туристских фирм и выбрал именно вашу, она мне больше всех понравилась. Я хотел бы работать у вас гидом.

Женщина вежливо улыбнулась и довольно резким голосом, никак не соответствовавшим улыбке, заявила:

– К нам каждый день приходит несколько наших эмигрантов с точно таким же предложением. И все говорят, что мы им больше всего понравились.

– Судя по вашему ответу, – заметил я, – вы им всем отказали. Значит, место свободно и вы меня берете?

Удивленная тем, что я не сразу повернулся к двери, а высказал несколько крамольную мысль, начальница посмотрела на меня внимательней. Очевидно, внешний осмотр оказался для меня благоприятным.

– Садитесь, – предложила она. – А вы представляете, что такое работа экскурсовода? Уезжать на несколько дней, быть в заботах и днем, и ночью, ублажать незнакомых людей, у которых могут быть неожиданные просьбы и желания, быть надолго оторванным от семьи. Как на это посмотрит ваша жена?

– У меня нет жены, я одинок, – со смесью сожаления и извинения сообщил я.

Эта моя фраза несомненно взбодрила начальницу – даже больше, чем я ожидал.

– А что вы умеете? – спросила она.

– Всё, – скромно ответил я. – Например, выполнять обязанности гида. Выберите любой маршрут, любую точку на карте – я тут же, не сходя с места, проведу с вами экскурсию.

Она явно была поражена таким оборотом дела и после короткой заминки произнесла:

– Ладно. Вена.

Я выпрямился на стуле, откашлялся и начал:

– В погожий осенний день 10 сентября 1898 года богато одетая дама прогуливалась по берегу Женевского озера, направляясь к причалу. Внезапно перед ней возник всклокоченный, с горящими глазами молодой человек и резким движением ударил даму в грудь. Женщина упала, но, поднявшись и глядя вслед убегающему, спросила у своей спутницы: «Чего он хотел?» Обе женщины взошли на палубу парохода, и только там даме стало плохо. Она скончалась через несколько минут. Убийцу поймали быстро. Им оказался итальянский анархист Луиджи Луккени. В то утро он решил совершить выдающийся поступок во имя освобождения человечества. Дама на набережной показалась ему подходящим объектом для такого поступка, и он вонзил ей заостренный напильник прямо в сердце, даже не зная, кто она. А была она императрицей Австро-Венгерской империи Елизаветой Баварской, или, как ее звали в народе – Сисси. Вена погрузилась в траур…

Я говорил еще минут пять, меня никто не перебивал. Когда, наконец, прозвучала финальная фраза, две женщины одобряюще переглянулись, а начальница вроде даже потеплевшим голосом подвела итог:

– Вы угадали – я никого не работу не брала. А вас возьму. Давайте знакомиться – меня зовут Ирина.

Мне пришлось с места в карьер включиться в напряженный рабочий ритм. Поездки следовали одна за другой. Турбюро «Берлинский экспресс» уже имело некоторый опыт, но еще не развернулось во всю силу. Хозяйка фирмы Ирина сделала ставку на меня. В рекламных объявлениях появился ударный фрагмент: «Экскурсии проводит дипломированный гид экстра-класса, знаток европейских тайн Антон Шевель». Я был занят и в обзорных однодневках, и на дальних маршрутах. И действительно, народу прибавлялось, дела пошли веселее. Кроме «немецких русских», стали появляться туристы из России, из других стран.

Отношение Ирины ко мне было непростым. Особенно если учесть, что несколько лет назад, уже здесь, в Германии, она рассталась с мужем. Меня настораживала ее жесткость. С другой стороны, я предпочитал не замечать ее заходов, прикидывался святым Иоргеном. И всё же она меня перехитрила. Поручив мне везти очередную группу по Германии-Австрии, она неожиданно добавила с таким видом, будто ее именно в этот момент осенило:

– Поеду-ка я тоже с вами. Я никогда не была в Гейдельберге. Да и тебе будет проще, я всю организацию возьму на себя.

Всё шло как обычно. Вечером в холле гостиницы мы распределяли людей на ночлег. После того, как все наши путешественники получили по двое ключи от своих комнат, Ирина обратилась ко мне:

– Пойдем.

Мы поднялись на второй этаж, миновали короткий коридор, повернули в длинный и остановились в самом его конце.

– Вот твои апартаменты, – показала Ирина, открывая ключом дверь. И уже вслед мне, сделавшему первый шаг внутрь, добавила: – И мои тоже.

Я повернулся с удивленно-вопросительным лицом.

– Мы не можем позволить себе заказывать одиночные номера. Так мы быстро прогорим, – пояснила она.

Как лояльный работник, я, конечно же, не мог допустить развала родного предприятия, а потому без дальнейших вопросов проследовал в свою временную обитель. И сразу оценил исключительную скромность и бережливость моей хозяйки, поскольку в этом двухместном номере стояла только одна кровать…

Через месяц, вечером, когда я отчитывался за баварский тур и мы были в офисе одни, Ирина, как бы между прочим, спросила:

– Во сколько тебе обходится квартира?

Я назвал сумму.

– У тебя есть реальный шанс сэкономить эти деньги, – сказала она.

– Каким образом? – не понял я.

– Переехать ко мне.

Пришлось срочно выкручиваться, чтобы скрыть свою тупость:

– Ты возьмешь с меня меньше?

– Ну, это уж как мы договоримся. Но имей в виду – я ведь не только возьму, но и дам.

А почему бы и нет, подумал я. В конце концов, мне всё равно нужна женщина. Кроме того, отпадет целый букет бытовых недоразумений. И с легким сердцем я согласился:

– На какое число назначен переезд?

– Я думаю, проще всего это сделать прямо сейчас.

Естественно, всё обошлось без каких-либо формальностей. Но, раз уж так сложилось, я решил извлечь максимум выгод из своего нового положения. И наступил день, когда я впервые смог заняться своим главным делом. Тем, ради которого, словно гонимый ветром парусник, покинул родную бухту, оставил на берегу небезразличную мне женщину и бросил якорь в неприветливой чужеземной гавани. Куда понесет меня ветер сейчас?

Я уже знал направление. В трехстах с небольшим километрах к западу от Берлина и немножко южнее затерялся небольшой городок Бад-Арользен. Там после войны создали центр – единое хранилище всех архивов и документов, связанных с жертвами нацизма. У меня был выходной посреди недели, и ранним утром я отправился на поезде до города Кассель, а оттуда автобусом добрался до цели. Я оказался не единственным посетителем. Очередь растянулась вдоль здания, я догадался подойти к щиту объявлений. И не напрасно.

Выяснилось, что получить доступ в архив непросто. Для розыска нужны были даты рождения погибших, точные данные об их последнем месте жительства и справка, подтверждающая мое родство с объектами поиска. Заверенного документа из местечка, где отец жил со своими родителями до войны, он мне не оставил. Очевидно, ему в голову не могло прийти, что когда-то такая бумага может понадобиться. С другой стороны, я понимал, что делать по этому поводу запрос в белорусский райцентр – занятие совершенно бесперспективное. Я позвонил Кате и объяснил суть дела. Через месяц от нее пришла бандероль.

Я освоил подержанный «фольксваген», купленный для фирмы, и теперь часто проводил свободное время в архиве.

– Дались тебе эти твои родственники, – не выдержала однажды Ирина. – Их давно уже нет. Ты никогда их не знал и не видел. Что изменится, если ты найдешь какие-то сведения?

Она подавала мне в этот момент сочные немецкие сосиски с капустой, которые я обожал. Действительно, а что изменится? Вопрос, который никогда прежде не возникал передо мной. Я ответил не сразу.

– Наверное, внешне всё останется по-прежнему. Беларусь. Россия. Германия. Сосиски на обед. Но если я прикоснусь к тому, как они жили – те, которых я не видел… и как умирали… почувствую, что я плоть от их плоти, и их трагедия – моя трагедия, что-то во мне изменится.

– Красивые слова, не больше. Возьми горчицу – я забыла поставить ее на стол. А на самом деле ни на что это не повлияет.

– Не знаю. Понимаю только одно: если не осознаешь себя как звено в некоей непрерывной цепи, в связи времен, то кто ты? Ведь даже без одного звена цепь рвется. И человек теряется в мире.

Мне всё же удалось напасть на след в архиве. Если б я тогда знал, какая туго сплетенная спираль станет раскручиваться в результате моего открытия, что я стану объектом охоты и получу пулю в спину… Если бы знал – всё равно пошел бы по тому же самому пути.

Их было три родственных семьи до войны в небольшом белорусском городишке. Они не успели ни эвакуироваться, ни убежать – слишком близко от границы. Их отправили – по слухам – в Треблинку. Оттуда не возвращались.

Обычно у разных людей общей национальности одна и та же фамилия часто повторяется, что затрудняет поиск. Я рассчитывал на то, что у родителей моего отца она была как раз редкая – Париж. Две другие – более распространенные – Бреннер и Палкес.

Это была нелегкая, утомительная работа. Передо мной воображаемым белым саваном с черными вкраплениями букв лежал бесконечный список. Я никогда не чувствовал себя евреем, да и не был им. Мать – коренная белоруска, а отец… Что в нём осталось от довоенного детства? Воспитанный на деревенских хлебах, он даже говорил с белорусским акцентом. И, несмотря на это, щелкнула какая-то тайная внутренняя пружинка, и на глубоко упрятанном дне моей памяти высветился древний генетический код. Я внезапно подумал, что мог быть тоже в этом списке. Нет, конечно, я не мог бы, но мой отец находился всего в одном шаге от него. И, если бы не метнулся тогда в сторону, не было бы меня сегодня на свете.

Я нашел то, что искал. Бреннеров оказалось великое множество, Палкесов – свыше десятка, Париж – один.  Кто они и откуда, не имело никакого значения. Напротив каждой фамилии значилось: «умер от болезни», «умер от сердечного приступа». Предусмотрительные немцы не писали «уничтожен».

Казалось, я был готов к такому ответу, но возвращался в Берлин полностью опустошенный. То, что держало меня на поверхности несколько последних лет, в одночасье рухнуло. Ни одного близкого человека. Я один в этом мире. Как жить?

Ирина, видя мое состояние, старалась сделать всё, чтобы дом встречал меня уютом, вкусной едой, мягкой постелью. Но если к чему-то или к кому-то сердце не лежит, то любые ухищрения безнадежны. Мужчина может не заметить массу недостатков в существе, которое он безумно любит. Если же он равнодушен, то остро чувствует, где и когда женщина фальшивит. Ирина в своих заботах бывала порой назойлива и всячески стремилась показать свою преданность и любовь. Я понимал: именно эти нюансы ее характера оттолкнули того, кто был с ней прежде, так же, как отталкивают теперь меня. При том, что она хорошая женщина. Ей страстно хотелось найти семейное счастье. Увы, я не мог помочь ей в этом.

Однажды, во время очередной экскурсии, когда я ждал, пока к автобусу соберутся мои подопечные, меня ошеломила неожиданная мысль: а вдруг немцы ошиблись? Сколько раз так случалось в военные годы: жена получала на мужа похоронку, а он после Победы возвращался домой. Кроме того, я ничего не знал о количестве своих родственников. Не исключено, что кто-то вырвался, дожил до освобождения и оказался на Западе.

Я снова отправился в Бад Арользен. Там хранились и архивы перемещенных лиц – тех, кто в 1945-м попал к союзникам. Угнанные на работы в Германию, освобожденные из мест массового уничтожения. Цифры поразили меня: восемь с лишним миллионов человек! Американцы и англичане поместили их в 2500 временных лагерей. Сначала я хотел отказаться от поисков – неизвестно, сколько времени они могли занять, а успех представлялся маловероятным. Но сумел переубедить самого себя. К концу третьего месяца, когда я увидел все три родных фамилии в одном списке, мне показалось, что это галлюцинация. Американские документы сообщали, что в ноябре 1946 года лагерь Адмонт в Австрии, среди прочих, покинули лица еврейского происхождения из СССР: Бреннер – переехал в Вену, Париж и Палкес – в США, в Сан-Франциско.

Для меня это был шок. Конечно, за полвека после войны люди могли заболеть, умереть, но всё равно есть продолжение, есть родня. И теперь самое главное – найти их. Америка далеко, Вена – рядом. И, как только подвернулся случай, я рванулся в столицу Австрии.

Легко ли найти в муравейнике конкретного муравья, зная, что его левая задняя лапка немного короче правой? Примерно в такой ситуации оказался я.  Венская адресная книга Lehmann предложила мне на выбор 137 Бреннеров. Не один день я потратил в звонках из Берлина и за компьютером, пока не сузил поиск, а затем довел его до четырех человек. И, наконец, остался один, вроде бы подходящий по всем параметрам. Я прикатил в Вену утром, взял напрокат автомобиль и… И, не доезжая два квартала до объекта, остановил машину, выключил двигатель и включил свой мыслительный аппарат. Объект назывался отель «Ласточка». А мыслительный аппарат заработал в полную силу почему-то только сейчас.

Видно, раньше эйфория удачи затуманила мой разум и лишила его способности рассуждать здраво и трезво. А тут сразу вопросы пошли косяком. Как это могло случиться, что в живых остались лишь мужчины, причем по одному из каждой семьи? В немецких документах они – погибшие. Случайная ошибка в записи? Но три – многовато для случайности. И потом – они отказались возвращаться в Советский Союз и стали перемещенными лицами. Но ведь мой дед наверняка надеялся, что его мальчик выжил. Бросить сына? К тому же, ни о каких родственниках в Америке, к которым они якобы уехали, я никогда не слыхал.

Вместо радостного ожидания встречи во мне поселились неуверенность и тревога. Я отправился в один из торговых центров, купил парик и очки и снова подъехал к «Ласточке». Изменив свою внешность, бодрым шагом, слегка развязно, как это делают американцы в фильмах, вошел в холл. Первое впечатление – гостиница средняя по уровню. Пара человек на диване листают свежие газеты. На столике – компьютер, которым можно пользоваться за плату. Дежурная за стойкой обратилась ко мне по-немецки. Я сделал вид, что не понимаю, и по-английски объяснил: я в Вене проездом, собираюсь приехать сюда на отдых с семьей. Знакомлюсь с подходящими отелями. Хотел бы получить информацию о «Ласточке».

Конечно, ответила дежурная по-английски, и подала мне рекламный буклет. Довольно быстро я нашел там то, что хотел – приветствие, подписанное владельцем.

– О! – воскликнул я. – Ваш хозяин – Бреннер? Нет ли у него родственников в штате Юта? В Америке? Я там живу в городе Эммервиль, и мой сосед через два дома тоже был Бреннер.

– Я не уверена, но думаю, это случайное совпадение фамилий.

– Жаль. Хороший был человек, умер в прошлом году. Если у вас остановлюсь, обязательно уточню.

Дежурная улыбнулась:

– Можете обождать, хозяин приедет к четырем.

– К сожалению, некогда. Спасибо за информацию.

Выйдя на улицу, я обратил внимание на деревянный щит с обещанием прекрасного и недорогого проживания в «Ласточке». Прислонившись к нему спиной, я достал фотоаппарат, чтобы снять панораму улицы. Выбирая точку съемки, я пятился до тех пор, пока не повернул щит боком к тротуару. После чего сел в машину, отъехал в конец квартала, откуда хорошо были видны вход в отель и паркинг, снял очки и парик и стал ждать. Ближе к четырем часам синяя БМВ зарулила на стоянку. Вышедший из нее пожилой, но еще крепкий мужчина сразу направился к щиту и тщательно установил его на прежнее место.

Так я впервые увидел Бреннера. В папке, оставленной мне отцом, хранилось несколько любительских фотографий. А к ним приложена записка, что раздобыл он их у белорусских друзей, с которыми когда-то работали вместе мой дед Париж и его двоюродные братья. Снимки были не совсем четкими, но сравнение не вызывало никаких сомнений: мужчина, отмеченный на одном из них, как Бреннер, абсолютно не походил на хозяина «Ласточки».

Это был тупик. В итоге поисков я знал, что в свое время этот отель действительно перешел в руки человека, пережившего Холокост. Теперь, однако, это знание не сулило ответа ни на один возникший у меня вопрос. Задача со многими неизвестными. Мелькнула, правда, мысль: подойти и спросить напрямую. Я даже открыл дверцу машины, но случайный взгляд Бреннера в мою сторону словно наотмашь ударил меня. Чувство опасности сработало инстинктивно – я моментально захлопнул дверцу.

Поразмыслив, я пришел к выводу: единственный шанс разобраться в странном стечении обстоятельств ждет меня в Америке. Как и возможная встреча с родственниками. Я честно рассказал обо всём Ирине и попрощался с ней. Сказал, что бесконечно благодарен ей. Она не заплакала. Сдержалась. И я, и она знали, что вряд ли судьба снова сведет нас вместе…

Боже мой, кажется это было так давно! А на самом деле… Надо почаще менять повязки на плече, почему-то медленно заживает. И побольше спать…

Когда в понедельник я появился на работе, в офисе было пусто. Только бухгалтер в своем закутке что-то выщелкивал на клавишах компьютера. Около 11 позвонил шеф и попросил меня зайти к нему. Стив сидел за столом в своей неизменной ковбойке и – неожиданно – при галстуке.

– Жду гостей, – отреагировал он на мои удивленно вскинувшиеся брови. – Садись. Как Вена?

– В порядке.

– Ну и ладно. У нас тут свежие идеи – организовать обменные туры с Германией. Мы работаем с Берлином и совсем упустили Мюнхен. Как ты насчет него?

– Давно пора. Полный набор туристских радостей – богатейшая история, уникальные баварские традиции, выезды в средневековые замки. Осенью – знаменитый пивной фестиваль «Октоберфест» – и еще многое, чего в других местах не встретишь.

– Насколько я понимаю, ты мог бы вести там экскурсии?

– Я занимался этим до приезда в Сан-Франциско.

– Значит, остается найти партнеров. День тебе на подготовку и оформление бумаг. В среду вылетаешь в Мюнхен. Гостиницу и машину напрокат тебе закажет Эмили. Хорошо бы договориться насчет постоянных пивных туров – напрямую с производителями. Что касается обменных, по принципу – мы к ним, они к нам, то  мы обеспечиваем их группы в Сан-Франциско, они – наши в Мюнхене. Найди фирмы с солидной репутацией. Тебе с немецким будет проще решать все вопросы.

– Каков уровень моих полномочий? Заключать договор?

– Подготовить его. Остальное мы решим по факсу.

Мне повезло. Соседи в салоне самолета, пожилая пара, мирно дремали. Я получил 12 часов полетного времени на размышления. Первым делом достал свой листок с перечнем подозрительных лиц. Вписал в один из квадратиков Ирину. Могла она из ревности или от обиды отомстить мне? Без сомнений, но не так, без стрельбы. Кроме того, она помогла мне улизнуть из Вены – значит, всё еще на что-то надеется. И я поставил рядом с ее именем нолик.

Следующий кандидат в мои недруги – Стив. У него я отпрашивался, чтобы съездить в Вену. Больше об этом не говорил никому. Вывод напрашивается, но – он явно не знает о моих тамошних приключениях. Другое дело – он мог кому-нибудь сболтнуть про меня. И, в первую очередь, ЕМУ. Так что, как ни крути, в итоге все ниточки ведут к одному человеку…

Тогда, попав впервые в Сан-Франциско, я обошел множество туристических фирм. Искал работу, которую знал, с абсолютно прозрачной целью – закрепиться в городе. Кое-кого заинтересовал. Но, как только выяснялось, что мне надо будет, к тому же, добывать рабочую визу, энтузиазм пропадал. Иногда, оценив черты лица владельца, я добавлял, что мои родственники погибли в Холокосте. Мне выражали сочувствие – и тепло прощались. В одном агентстве, вместо сочувствия, сообщили, что Стив, хозяин «Глобал Турс», – сын пережившего нацистскую оккупацию.

– Его отец был в лагере? – поразился я.

– Кажется, да, – последовал ответ.

Я решил во что бы то ни стало попасть к Стиву. По газетной рекламе и интернету разобрался в специфике фирмы. Она проводила туры в Мексику, Канаду, Австрию и Италию. Когда добрался до нужного мне офиса, меня направили к менеджеру – милой женщине по имени Эмили. В ее небольшом кабинете на стене висела фотография: счастливая мама с двумя дочками и сыном.

– Ваши дети? – спросил я.

– Да, сын уже в университете, а девочки – еще школьницы.

– Замечательные ребята! Как я вам завидую! – я сказал это вполне искренне, мне некем было хвастаться.

Но разговор завязался и быстро свернул в нужное русло. Я сообщил, что знаю все ходы и выходы в Германии и Швейцарии. Поэтому мог бы помочь фирме, уже имеющей австрийский опыт, запустить новые интересные маршруты. Меня взяли. Про Холокост я на сей раз не сказал ни слова. Потом я проехался с каждым из трех гидов «Глобал Турс», осваивая специфику ведения экскурсий на английском. Возил приезжих немцев в Кремниевую Долину. Сопровождал пару групп в Европу. Получил рабочую визу. И начал исподволь подбираться к Стиву с вопросами о прошлом его отца – где ему довелось быть узником и как спасся. Стив отмахивался: дело давнее, отец не любит говорить на эту тему. Всё, что я узнал, укладывалось в одно предложение: папаша  немолод, он владеет виноградником в Напе – в «Винной стране», в полутора часах езды от Сан-Франциско.

Можно было понять человека, который не желает вспоминать о тяжелом прошлом. Но мне-то надо от него всего пару слов. Попробовал действовать напрямую. Найти рабочий телефон винодельни труда не составляло. Я звонил в разное время дня, однако ни разу поговорить с хозяином не удалось – то занят, то уехал, то нездоров. Я понимал – отговорки. Ладно, решил я, не мытьем, так катаньем доберусь до затворника. Записался в одном из турагентств на экскурсию с посещением в «винной стране» двух хозяйств, одно из которых – нужная мне «Лунная долина».

Честно говоря, самому было интересно посмотреть, как рождаются знаменитые калифорнийские вина. Но о цели визита не забывал. Когда нас водили по цехам и подвалам, обратился к сопровождавшему гостей местному специалисту: хочу переговорить с владельцем по важному вопросу. Тот проводил меня в небольшое помещение, усадил за столик и сказал, что доложит о моей просьбе. Довольно скоро в комнату вошел пожилой мужчина, извинился – с явно неамериканским произношением – и сказал, что надо обождать еще минут десять. А чтобы мне не было скучно, предложил продегустировать их фирменное вино. Поставил передо мной бокал, открыл запечатанную бутылку, заполнил бокал до половины и, оставив мне бутылку, ушел. Я пригубил – вкус изумительный.

Потягивая потихоньку винцо, я стал листать лежавшие на столике проспекты и альбомы. Красивые картинки, экзотические названия вин, фотографии – всё, что положено в рекламе. В одном месте наткнулся на интервью хозяина «Лунной долины», где он расхваливал свою продукцию. И тут неожиданно для меня наступил момент истины. Дело в том, что фамилия Стива, а значит, и его отца, была Пэрайсэр. Я спокойно воспринимал ее на слух, но здесь впервые увидел напечатанной. А это ведь английский – пишем одно, читаем другое. И эта фамилия поразила меня: Pariser. То есть образована от Paris, что в переводе на русский просто Париж!

Получается, это второй человек, которого я искал. Впрочем, скорее всего, как и тот, первый, венский Бреннер, – не мой родственник. Но под фамилией моего отца. Почему? Что происходит? Я посмотрел на часы: прошло уже 23 минуты ожидания. Сейчас я его увижу. Я встал – и в ту же минуту дверь открылась и появился тот же пожилой служащий.

– Хозяин очень извиняется, – вежливо, но глядя почему-то в сторону, сообщил он, – у него важная деловая встреча. Он думал, что она вот-вот закончится, но, к сожалению…

Мне ничего не оставалось, как покинуть помещение. Экскурсанты уже садились в автобус. Внезапно я ощутил острую боль в животе. Попросив гида обождать минутку, забежал за угол здания и, всунув палец в рот, добился того, чтобы меня вырвало. Кое-как привел себя в порядок и вернулся к автобусу. Меня мутило всю дорогу. Ночью рези в животе усилились, подскочила температура. Я уже мысленно прощался с белым светом. Но провалялся три дня и выкарабкался.

Я позвонил шефу сразу по приезде, – мол, заболел, и когда появился на работе, все заметили, какой я бледный. Что случилось? Наверно, неудачно пообедал –  заглянул в какой-то китайский ресторан, объяснил я. Посыпались советы насчет ресторанов. Из общения со Стивом я понял, что он ничего не знает о моем посещении «Лунной долины». Значит, отец не доверяет ему. То есть для меня это действительно могло кончиться печально – чем меньше народа вовлечено в операцию, тем она безопаснее для ее организатора. В том, что им был человек по фамилии Париж, я уже не сомневался.

Нет, всё это не было случайным совпадением. Вино, работник с немецким акцентом, усадили любопытного гостя в отдельную комнату… Меня наверняка там тайно сфотографировали – и в профиль, и анфас. На тот случай, если всё же оклемаюсь и не отправлюсь после их угощения к праотцам. Я ничего не понимал. Кому я не угодил? Никто здесь меня не знает. Правда, я многим рассказывал про родных, погибших в немецком концлагере. Да еще интересовался у Стива прошлым его отца. Только интересовался…

Как бы то ни было, от этого человека исходит реальная опасность. Я вписал в очередной квадратик своего кондуита фамилию Pariser и поставил рядом жирный вопрос. После чего откинул назад спинку сиденья и задремал.

Проснулся я от требования пристегнуть ремни. Самолет подлетал к Мюнхену. Мои безобидные соседи уже оживленно чирикали друг с другом. Еще несколько минут – и лайнер коснулся посадочной полосы, слегка подпрыгнув, покатился, замедлил ход и, наконец, замер.

Багажа у меня не было, лишь легкий чемоданчик, поэтому я сразу отправился искать пункт проката Europcar, где для меня должна была быть заказана машина. Его стойка оказалась прямо в здании аэровокзала. Вскоре я стоял на обширной площадке, окруженный со всех сторон разноцветными легковушками. Проверив мои документы и свои записи, распорядитель подвел меня к стоявшему на отшибе автомобилю:

– Вот ваша машина, – и протянул ключи.

Передо мной сверкал в солнечных лучах ослепительно белый «мерседес». Это было неожиданно, приятно и … и чуть слышный колокольчик тревоги подал свой недоуменный сигнал: зачем мне эта красота? Для представительства? Но в большом городе добираешься до нужного тебе офиса, расположенного где-нибудь на десятом или двенадцатом этаже высотного здания, и никто оттуда не отправится посмотреть твою машину, припаркованную за пять кварталов. Можно хоть на автобусе приехать, хоть пешком прийти – никого это не интересует. Тогда зачем же роскошное авто?

Видя мое замешательство и что я не спешу взять ключи, работник отреагировал по-своему:

– Не нравится? Мы точно выполнили просьбу, поступившую из Сан-Франциско – и марку, и цвет.

– Да нет, что вы – всё отлично. Но мое начальство не учло одной вещи. Они когда позвонили – вчера или позавчера?

– Вчера.

– К тому времени я уже улетел. Дело в том, что у меня очень неприятные воспоминания, связанные с этой машиной. Восемь лет назад я попал в страшную аварию именно на белом «мерседесе». Тогда я еще не работал в Калифорнии. С тех пор на таких машинах не езжу. Извините. Давайте заменим на что-нибудь другое.

– Конечно, конечно, – выбирайте.

Осматриваю площадку, вижу – рядышком стоят две серые «тойоты».

– Я, пожалуй, возьму такую. Она удобна в управлении, что очень важно на незнакомых улицах.

Работы мне предстояло много. Старые связи не годились. Когда служил у Ирины и возил русских, мы ориентировались на умеренные цены. Теперь же надо было рассчитывать на более высокий уровень, подстраиваться под запросы и возможности американских туристов.

Запасшись ворохом местных газет, я выудил из рекламных приложений дюжину подходящих фирм и начал объезд. Семь отказались сразу – Соединенные Штаты их не интересовали. Остальные были в раздумье. Я их понимал – хотели сначала разобраться, какого партнера им подсовывают. В итоге с двумя всё же удалось договориться. Предполагалось, что часть времени группы будут проводить в Мюнхене, остальное – посещая окрестные городки и замки. На все переговоры и согласования ушло пять дней. Можно было собираться в обратный путь.

Вечером, уложив свой чемоданчик, я сидел в гостиничном номере и смотрел передачу местных новостей. Центральной темой была попытка теракта – кто-то подорвал припаркованную недалеко от гостиницы машину. По счастливой случайности, никто не пострадал – мужчина, уже севший за руль, вспомнил, что оставил какую-то вещь в номере, и побежал за ней. В это время раздался взрыв. Полиция расследует инцидент. Цель и мотивы преступления неясны, подозреваемых пока нет. В телерепортаже показали кадры с места события. Отчетливо можно было увидеть искореженный белый мерседес. Я узнал его. И понял – мне повезло. В очередной раз.

По уговору, закончив дела, я должен был позвонить в сан-францисский офис. Взглянул на часы – семь вечера, в Калифорнии начало дня. Самое удачное время. Стив взял трубку сразу. Я в двух словах сообщил об итогах своей миссии и завершил отчет кратко:

– Завтра вылетаю.

– Не спеши, – неожиданно отозвался шеф. – Есть свежая идея. Знаешь сам – новое тысячелетие не за горами. Туры на Рождество плюс Новый год в Германии наверняка привлекут многих. Из теплого декабря – в настоящий зимний праздник с морозом, елкой, покрытой снегом, с традиционными европейскими гуляньями. Программа обещает быть интересной. Но в этот период, по немецкому опыту прошлых лет, самыми загруженными будут Берлин и Мюнхен. А если мы разместим наших туристов во Франкфурте и оттуда спланируем выездные экскурсии?

– Намек понял. Еду во Франкфурт.

– Отлично. Желаю успеха.

Мне, еще с работы в фирме Ирины, понравился этот спокойный, несуетливый город, особенно его старая, историческая часть. Рёмер – площадь с ратушей 16 века и старинными домами удивительной архитектуры. Наверное, и городу я тоже симпатичен, потому что справился с заданием Стива на удивление быстро. Единственное – в голове сидела, словно гвоздь, мысль: я должен сделать нечто важное, но что именно, никак не могу вспомнить. Лишь перед окошечком кассы, где я собирался переоформить на завтрашний рейс обратный билет в Сан-Франциско, меня осенило: Бад Арользен! Он же совсем недалеко отсюда, в той же земле Гессен. Я извинился и вышел на улицу.

Может, я ошибся – тогда, когда впервые обнаружил в архивах фамилии родных. Может, напутал. Надо еще раз тщательно проверить все данные.

И вот я снова в небольшом уютном городке. Вхожу в здание по знакомому адресу: Гроссе Аллее, 5-9. Я уже здесь не новичок и легко нахожу нужные документы. Листки, помеченные с немецкой аккуратностью: Sch – J. То есть – заключенный без прав, еврей. Jude. Стандартные записи: умер от сердечного приступа. Арон Бреннер, 41. Наум Париж, 37. Кива Палкес, 38.

Я смотрел на пожелтевшие листки, и вдруг мне показалось… нет, я явственно услышал, как одно имя заговорило. В его быстрой речи сквозили боль и недоумение, ее напряженный ритм очень напоминал глуховатый голос моего отца. И тут же откликнулось другое, за ним – третье. Гул голосов нарастал, в нём отчетливо слышался каждый новый вступающий, и все были неповторимы. Я не понимал языка, а они заполнили собой всё пространство. Это были уже не имена, это были люди – высокие, худые, они покачивались, их похожие на стон голоса сливались в странный хор. Что это было? Песня? Молитва? Жалоба? Обвинение? Это невозможно было слушать. Я заткнул уши – звук лишь усилился. Казалось, над этим городом, над Германией, над целым миром звучит Хор Мертвых.

Пришлось выйти на свежий воздух. Я медленно возвращался из 1943-го в 1998-й. Постоял, походил. Только потом смог снова зайти в помещение. На сей раз – в отдел перемещенных лиц. Я хорошо помнил, в каком потрясении находился, увидев три родных мне фамилии. Среди тех, кто уехал из Австрии в 1946-м году. Среди живых! Это открытие затмило передо мной всё остальное. Сейчас я присмотрелся к документам внимательнее. И увидел то, на что не обратил внимание раньше: возраст. У всех троих он был указан один и тот же – 21 год. Деталь, всё отменяющая – это другие люди, значительно моложе тех, кого я искал.

Совпадение исключалось – не могли собраться вместе из той же Белоруссии еще три человека с точно такими же именами и фамилиями. Значит, здесь кроется какая-то тайна. Кто они на самом деле? Почему пошли на такой шаг? Какую опасность я для них представляю, если они – в чём уже нет сомнений – пытались меня убить, начиная с выстрела в Вене?

С этой минуты мой поиск резко менял направление. Я обязан решить эту головоломную задачу, я обязан выяснить, кто закрутил вокруг меня этот венский вальс. Причем – не из простого любопытства, речь идет о моей жизни и смерти.

Стив встретил меня доброжелательно, результатами моей европейской вылазки остался доволен. Интересовался деталями. Я еще раз убедился, что к охоте на меня он непричастен.

Разглядывая дома свой злополучный листок, где в двух квадратах я поставил жирные вопросительные знаки, я задумался: как жить дальше? Мелькнула капитулянтская мысль: может, уволиться и уехать к Ирине? Но… не тянуло меня к ней, хоть убей. И потом, Европа стала для меня опасной зоной. Я попал в какую-то круговерть, в облаву, которой руководят отсюда, из Америки, а исполнители – там. Меня обложили, как зверя; охотники прячутся – я ни разу ни одного не видел. Куда-то запропастился Палкес – третий человек из тройки, которую я разыскивал. В итоге самое безопасное место для меня – здесь, в Сан-Франциско. И самое главное теперь – исподволь попытаться узнать даже не то, кто они сейчас, а кем они были прежде. Наверняка ключ к разгадке спрятан именно там.

Мои надежды на отдых после полутора недель работы без выходных   рухнули очень быстро. Фирма искала пути завоевания рынка, и Стив поручил мне взяться за Южную Америку.

– В Мексику мы ездим как к себе домой, – сказал он, – но возят туда туристов все, кому не лень. Предложений масса, а спрос умеренный. Найди что-нибудь подходящее и в познавательно-развлекательном и в финансовом отношениях.

Я засел в библиотеке и, перелистав кучу справочников и журналов, а затем погуляв по интернету, пришел к выводу, что лучше, чем Перу,  ничего не сыщешь. В послеколумбовы времена именно в Лиме была столица вице-королевства, объединявшего все испанские владения в Америке. А до Колумба на этой земле была империя инков. И сейчас страна неплохо развивается. Свои соображения я изложил шефу.

– Меня интересуют две вещи, – заявил Стив. – В любом уголке планеты, куда едут наши туристы, должно быть то, к чему американцы привыкли и хотят видеть везде. С другой стороны, должно быть то, что поражает воображение и чего нет нигде.

– О кей, – согласился я. – Перу – как раз то место, о котором вы мечтаете. Там есть постройки – свидетели колонизации, и музеи, в которых запечатлена история. Там уйма католических соборов. Там есть местная еда в сочетании с привычной, американской. В то же время древняя столица инков Куско и крепость Мачу-Пикчу совершенно уникальны. А так называемые линии Наска, видные только с самолета – возможные следы внеземных цивилизаций. И еще очень многое – за. У них есть уже отработанные маршруты, можно, при желании, договориться о нестандартных, с их гидами. Но…

– Понимаю, – перебил меня Стив, – это всё ты узнал из книг и всяких туристских пособий. Но пока не посмотришь сам, своими глазами и со своей точки зрения, верить ничему нельзя. Это ты хотел сказать?

– Конечно. Плюс – надо уточнить насчет комфорта, к которому привыкли наши клиенты.

– Тоже верно, Перу – не Европа. Когда будешь готов вылететь в Лиму?

– Послезавтра.

– Ладно, поручу Эмили заказать тебе билет на утренний рейс.

Я связался по телефону с Лимой, с турагентством, которое показалось мне наиболее перспективным, и получил предварительное согласие на сотрудничество. Уже стало легче. Все-таки в незнакомой стране, без знания языка, не слишком разгонишься.

Владелец фирмы, Родриго Фернандес, типичный латиноамериканец, кряжистый, с темным лицом и чуть-чуть плутоватыми глазами, встретил мое появление в его офисе с энтузиазмом.

– У нас настоящий туризм только начинается, – сообщил он, усаживая меня на диван и устраиваясь рядом. – Северная Америка нас интересует как партнер. Сегодня многие хотели бы установить деловые контакты. Экспорт – импорт. Связи с бизнесменами. Скажу вам честно – зачем перуанцу ехать к вам? Посмотреть достопримечательности? У нас своих хватает. А вот купить дефицитные для нас товары, электронику, пусть не новейшую, но побольше и подешевле – желающих будет немало. Что же касается ваших туристов, тут не будет проблем. Покажем всё.

Ситуация прояснилась. Перу – далеко не самая развитая страна Южной Америки, но мне это представлялось второстепенным фактом. Удивительные достижения цивилизации инков, неповторимые природные комплексы – достаточные приманки для привлечения любознательных американцев. Да и отель намечался хороший – «Санта-Круз», в престижнейшем районе Лимы – Мирафлорес. Когда принципиальные моменты соглашения были оговорены, Фернандес открыл передо мной дверь в соседнее помещение:

– Детали согласуете с Изабель, она решает все конкретные вопросы.

Комната, в которую я попал, выглядела неожиданно уютно. На стенах – рекламные плакаты европейских турагентств. Свежие цветы в керамической вазе. Из-за стола, оторвавшись от компьютера, поднялась стройная женщина в открытом платье и, предложив мне сесть, расположилась в кресле напротив, закинув ногу на ногу.

Я сразу понял, почему для уточнения деталей Фернандес направляет посетителей именно к Изабель: любой мужчина перед ней безоружен. Стараясь смотреть только в ее лицо, я безропотно согласился со всеми условиями, ценами и сроками. В голове крутилась единственная мысль: испанский сапог, подвешивание на дыбе, иголки под ногти и другие средневековые забавы – всё это ничто по сравнению с пыткой, которой подвергаешься, сидя перед красивой женщиной и зная, что надо встать и уйти.

Когда мы подписали нужные бумаги, я, вместо прощания, с совершенно серьезным видом заявил:

– Если бы я не был женат, я бы немедленно предложил вам руку. И всё остальное.

– Хорошо, когда у мужчины есть «и всё остальное», – в тон мне заметила Изабель. – Кстати, а вы женаты?

– Нет, – ответил я.

Мы одновременно рассмеялись, и в этот момент между нами проскочила какая-то искра – мир, словно по волшебству, изменился. Исчезла напряженность, возникло ощущение, что мы уже давным-давно знаем друг друга. Я взялся за ручку двери:

– Что лучше – писать или звонить?

– Конечно, звонить – по крайней мере, слышишь живой голос. Но не по этому телефону. Я дам тебе другой номер.

Вернувшись в Сан-Франциско, я дал себе слово, что наберу этот номер не раньше, чем через неделю. Но выдержал только 24 часа. Потом ежевечерние звонки превратились в ритуал. Наши беседы становились всё теплее – и откровенней. Когда через два с половиной месяца я собрался в Лиму – проверить, как пройдет визит первой группы наших туристов – я уже знал об Изабель почти всё.

Она окончила университет, владела несколькими языками. С работой ей повезло, а ведь в любой латиноамериканской стране это проблема. В турбюро ее ценили – и за энергию, и за английский. У нее был шестнадцатилетний сын, живший то с ней, то с ее родителями в провинции. «Дитя случая» – с некоторым вызовом прокомментировала она этот факт по ходу одного из наших разговоров. И тут же лукаво выпустила залп встречного огня:

– А сколько у тебя таких «детей случая» в разных странах?

Пришлось, к стыду своему, констатировать, что как-то не обзавелся ни одним. Понимал, что такое признание может понизить мой рейтинг в глазах обольстительной перуанки. Для отвлечения задал естественный вопрос:

– И каким он растет, твой сын?

– Способный и сообразительный. Как его отец.

– Где же сейчас этот способный папа?

– А где ветер, который вчера дул с гор? Никто не знает. И я не знаю.

Мысли о Перу и предстоящей встрече отодвинули, затмили то, что мучило меня последние полгода. Но однажды я случайно наткнулся на свой листок с квадратами, и внезапно меня ошеломила догадка: эти люди, взявшие фамилии моих родственников – либо евреи, служившие немцам, и потому оставшиеся в живых, либо… Это казалось неправдоподобным, но именно поэтому могло оказаться правдой – либо немцы! Вся проблема в том, чтобы чем-то мое предположение подтвердить.

Прокручивая в памяти последние события, я вспомнил промелькнувшую в одной из мюнхенских газет статейку про неонацистов: они, мол, готовятся  отпраздновать в апреле нынешнего, 99 года, славную для них годовщину – 110 лет со дня рождения Гитлера. Если я недалек от истины, моя троица тоже постарается отметить эту дату. И есть единственная точка в Германии, куда будут стремиться все поклонники фюрера. Конечно, без объявления цели своего сборища – но именно там им никто не сможет помешать. Эта точка – знаменитый «Хофбройхаус» в Мюнхене, в котором Гитлер основал свою партию и многократно выступал. Заведение, прославившееся на всю Европу отличным баварским пивом и осаждаемое тысячами туристов. Прикрытие неуязвимое: собраться в пивной – самое нормальное дело для мужчин. А что у них при этом на уме, никого не касается. Значит, 20 апреля, через пять недель, я должен любой ценой быть в Хофбройхаусе.

А пока мой путь лежал в Лиму.

Изабель встретила нас в гостинице и перепоручила гиду. После чего мы с ней расстались до вечера. Американцев – новичков на перуанской земле –  ознакомили с правилами поведения в ее столице. Ценных вещей в номерах не оставлять – украдут. Сдавать в сейфы в регистратуре. На пешеходной улице Хирон де ла Унион драгоценности не надевать – сорвут. По одному лучше не ходить. Дальше – про валюту, транспорт, чаевые и ближайшие мероприятия. Экскурсии. Ресторан. Свободное время. Программа на завтра.

Я слушал вполуха, смотрел вполглаза, автоматически задавал вопросы и так же отвечал на них. И ежеминутно поглядывал на часы. Не припоминаю, чтобы когда-нибудь в моей жизни время тянулось так медленно. Наконец, мои необычайно любознательные американки угомонились. Я был свободен.

Изабель прогуливалась у входа. Мы сели во вполне приличный «фордик», и она повезла меня по еще многолюдным улицам города, уже погружавшегося в лиловый кисель сумерек. Он густел непривычно быстро, не успели мы оглянуться, как южная ночь стремительно опрокинулась на нас. Простроченная блестками фар и многоточием огней, она всё равно казалась оглушающе черной. Мы подъехали к многоэтажному зданию, моя спутница выключила двигатель.

Начитавшись латиноамериканских классиков, я был убежден, что все здесь устраиваются на ночь в гамаках, и с понятным волнением ожидал продолжения своего приключения. Поэтому, когда мы поднялись в обыкновенную, нормальную квартиру с полноценной кроватью в спальне, я был несколько разочарован. Но очень скоро мимолетное огорчение улетучилось, изгнанное неистовым порывом страсти…

Когда я пришел в себя, на комоде монотонно тикал будильник, и я не сразу  сообразил, что на стене почти незаметным контуром выделяется прямоугольник окна. Изабель тесно прижалась ко мне, в темноте ее шепот зазвучал неправдоподобно громко:

– Женись на мне, мачо. Я рожу тебе сына. Ты так похож на настоящего перуанца – у тебя красивые черные волосы, ты высокий и стройный. Наверное, ты потомок инков.

Я поудобней расположил свою руку где-то на задворках ее роскошного тела и возразил:

– У твоих соплеменников прямые, тяжелые волосы, а у меня они легкие и вьются.

– Какая разница, главное, что они – есть…

– Ваши мужчины загорелые от знойного солнца, их тела шоколадного цвета. А я могу потемнеть только летом и то чуть-чуть.

– Но это дело вкуса, – она приникла к моим губам, затем, отстранившись, закончила мысль: – Я, например, предпочитаю белый шоколад.

– У тебя хороший вкус, – заметил я и задумчиво добавил: – А насчет сына – заманчивая идея.

… Мы сидели в небольшом ресторанчике в не самой фешенебельной части  Лимы. Туристы в этом районе не бывали. Посетители напоминали то ли клерков, то ли продавцов, заходя, они здоровались с хозяином, как со старым знакомым. Над столиками плавал легкий сизый дымок от сигарет, который перемешивался с поднимавшимся кверху паром от горячих блюд, и всё это пересекала пулеметными очередями скорострельная испанская речь.

По моей просьбе Изабель выбрала место, куда она раньше не заглядывала, чтобы никто не мешал нашему разговору. Хотя на нас всё равно обращали внимание – очевидно, английский был здесь непривычным. Второй день моего пребывания в Лиме заканчивался, завтра утром мои американки отправляются в горы, а я улетаю домой. Уже послезавтра встречаю в Сан-Франциско группу из Германии. Но я не мог просто так уехать – всё, что просходило со мной здесь, было слишком серьезно.

– Две недели назад ты мне жаловалась по телефону на своего сына, – начал я издалека, – говорила, отбивается от рук. В чём дело? Могу я чем-то помочь?

– У него появились друзья, они моей маме не нравятся.

– Хулиганьё?

– Если бы только это.

– Да, 16 лет – опасный возраст.

– Мама боится наркотиков. Я – тоже. Когда-то девчонкой в школе попробовала и с тех пор боюсь. Я уже занялась им, ездила к нему, привозила его в Лиму. Думаю, наладится. Но ты ведь прилетел сюда не ради помощи моему сыну? И не ради туристов – у них свой руководитель.

– Я хотел видеть тебя.

– Ну что ж, хотел – посмотрел. Возможно, увидел даже больше, чем ожидал. Какие у тебя дальнейшие планы? Попрощаться?

Я понимал ее. И независимый тон, и что за ним скрыто. При ярком свете дня всё – и вещи, и мысли, и чувства, абсолютно всё – выглядит иначе, чем ночью. Она не была уверена во мне. Она знала мужчин. Получил требуемое – и адиос! Хорошее  испанское слово – позволяет легко расстаться, раз и навсегда. Я улыбнулся:

– У тебя странное мышление. Разве я похож на мачо, как ты меня совсем недавно хотела убедить? Скажу честно: с детства мечтал встретить красивую перуанку и влюбиться в нее. И вот, когда детская мечта начинает сбываться, вдруг слышу про прощание.

– Ты решил на мне жениться?

– А разве ты не согласна?

– Не знаю. Я в своей стихии, и мне здесь хорошо. А ехать с тобой в Штаты…

– А кто сказал, что надо ехать тебе, а не мне?

– Оставить такую великую страну ради маленького Перу и такой знаменитый город – Сан-Франциско – ради вечно туманной Лимы может только сумасшедший.

– Или человек, у которого есть тайные планы.

– Работаешь на ЦРУ?

Идея! Такая мысль мне в голову не приходила. Отличное прикрытие! Но – рано или поздно выяснится, что я врал. Начинать с обмана? Зачем? Потом он потянет за собой другой обман, как цепная реакция. Если я хочу жить с ней… А я хочу… Значит, лгать нельзя. Всё это пронеслось в моем сознании в доли секунды. Я сделал удивленное лицо:

– Ну почему обязательно подозревать в приличном человеке шпиона?

И неожиданно для самого себя выпалил:

– Я ищу тех, кто убил моих родственников.

Выскочило – и сразу стало ясно: это правда. То, что таилось во мне, отзываясь болью, надеждой, непониманием, вдруг нашло концентрированное, четкое выражение. Я интуитивно почувствовал: кража фамилий связана с ликвидацией людей. Теперь я знал: мой долг, как наследника погибших, восстановить справедливость. Око за око, зуб за зуб.

– Твоих родных застрелили? К сожалению, в Америке такое часто происходит, – в тоне Изабель звучало сочувствие. Она мыслила сегодняшним днем.

– Это случилось во время войны. Той, Второй мировой.

– Когда воевали в Европе, правильно?

Я кивнул:

– Раз ты представляешь эпоху, тебе легче будет объяснить. Я, во многом, жертва Холокоста.

– Чего?

– Ты никогда не слышала это слово?

– Я хорошо училась в школе, мы там узнали много красивых и умных слов. Потом был университет. Но того, которое ты произнес… нет, его среди них не было.

– А про Беларусь что-нибудь знаешь?

– Нет.

– Надеюсь, у нас будет время поговорить на эту тему подробно. А если в двух словах…

Изабель с напряженным вниманием выслушала мою краткую информацию и огорошила меня комментарием:

– В Перу евреев не очень любят, их у нас мало. Говорят – оккупанты,  притесняют палестинцев. Наше турбюро для всех соседних стран организует поездки в Израиль. Если честно, я там не заметила ничего такого, в чём их обвиняют. Кому верить?

Я бросил взгляд в зал:

– Видишь полного мужчину в желтой рубашке возле окна? И молодого крепкого парня с бокалом через два столика от него? И того весельчака, который всё время поглядывает в нашу сторону?

– Да, – недоуменно проговорила Изабель.

– Так вот, если эти трое заявят, что Израиль – агрессор, а я скажу, что это неправда – кому ты поверишь?

Она засмеялась:

– Тебе.

– Вот и ответ на твой вопрос. И всегда верь только мне.

Моя любимая женщина посмотрела на меня так, будто видела впервые:

– Во мне испанская и индейская кровь. В тебе еще два вида. Что же будет в нашем сыне?

– Смесь, которая вберет в себя всё лучшее из составных частей.

– Верю. А как же с твоей религией?

– Элементарно – ее у меня нет. Ты католичка, это для тебя священно и естественно, как есть и спать. А у нас в Бога не верили, мать и отец – атеисты. И я таким вырос. Вера – слишком серьезная вещь, чтобы бросаться в нее без оглядки, или менять через день. На наши отношения это не повлияет.

Мы о многом договорились в тот вечер. О нашем будущем. О европейском турне, которое обязательно совершим вдвоем. Я честно рассказал ей всё – про архив, фамилии, покушения. Я не имею права на спокойную жизнь, сказал я, пока не разберусь с этим клубком. Она предложила свою помощь. Подождем, сказал я, может, и понадобится.

Продолжение следует

Самуил КУР