Праведники и грешники Вампилова

Share this post

Праведники и грешники Вампилова

Двойная годовщина Александра Вампилова – увы, печальная: 35 лет как он утонул в Байкале, не дожив двух дней до своего тридцатипятилетия, а сейчас ему бы исполнилось 80. Ну да, банального 37-го года рождения, как многие пережившие его «шестидесятники»: Белла Ахмадулина, Юнна Мориц, Андрей Битов, Валентин Распутин.

Share This Article
Александр Вампилов
Александр Вампилов

Отца Вампилова арестовали в том же 37-м и расстреляли как врага народа. Почему роковой год советской истории оказался таким плодотворным для русской литературы – другой вопрос, гамлетова типа.

Земную жизнь пройдя до половины,

Я очутился в сумрачном лесу…

Данте в этом возрасте спустился в преисподнюю, Вампилов погиб, когда перевернулась моторная лодка.

Зачем дуб, когда есть желуди?

Подпольная, кулуарная при жизни, его слава после смерти стала открытой и повсеместной. Трагическая смерть − вот парадокс! − закрепила его место в искусстве. Мне бы хотелось, однако, поговорить о пяти пьесах Александра Вампилова так, словно трагической этой «иркутской истории» не было вовсе; поговорить о Вампилове как о живом, отделить искусство от смерти, от моды, от китча.

Жаль, что нет театра, в котором шли бы все его пьесы. Может быть, книга его избранного заменит нам такой театр?

Вряд ли. У нас нет привычки к чтению пьес. Я помню, как стояли невостребованными в библиотеках томики Евгения Шварца и Александра Володина, в то время как на спектакли по их пьесам билеты рвали с руками. У нас нет культуры чтения драматургии − читатель рассматривает ее как подмалевок либо эскиз к театральному представлению. Зачем тогда читать, когда можно смотреть? Зачем дуб, когда есть желуди?

Как раз я люблю читать пьесы. Может быть, дело в том, что пять лет я отбарабанил в театре завлитом. Скорее, однако, эта должность могла отвратить от драматургии: шутка ли, двести пьес в год − таков был тогда самотек в театре! Однажды меня попросили отобрать пьесу Островского к его юбилею; я залпом прочел все сорок семь его пьес, и ощущение чего-то грандиозного и необозримого не проходит у меня до сих пор. Воистину, нельзя объять необъятное.

Да и в прозе я больше всего люблю диалог − реальность, жизнь, действие – и порою − признáюсь, грешен! − пропускаю описания. «Белой гвардии» Булгакова я предпочитаю написанную по мотивам этого романа его пьесу «Дни Турбиных».

Пусть Шекспир писал для театра, а все равно драматургия − это прежде всего литература и только потом театр. Может быть, это самый современный вид литературы: динамичный, действенный, сквозной. Читатель пьесы − лучший ее режиссер.

А писателя надо читать подряд, всего, насквозь, чтобы отделить постоянное от случайного, личное – от заемного, лейтмотив – от оговорки.

Modus vivendi

Прочитанный насквозь Александр Вампилов предстает не только как искусный драматург и честный исследователь жизни, но еще и как философ − создатель собственной нравственной модели.

Менее всего я хочу приписать Вампилову некий этический императив, моральный ригоризм, нравственную риторику. Создавая свою модель, он исходит из реальности и ни разу о ней не забывает, но ею не ограничивается. Не жизнь, но образ жизни – modus vivendi. Помимо реальности и в непосредственном соседстве с ней − ее концептуальная выжимка, отстоявшийся вывод, этическое резюме.

В каждой пьесе Александра Вампилова неприкаянно бродит среди прочих персонажей некий сверхположительный персонаж, этакий князь Мышкин, праведник, святой. Сконструированный этот герой помещен в реальную ситуацию окрестной действительности. Вампилов ставит опыт, варьируя его в сюжетах; что изменится в результате этого явления: грешный наш мир или само это ангелическое существо?

Добрый человек из Сезуана?

Христос из легенды о Великом Инквизиторе?

Библейский Иегова − неузнанный, непризнанный, изгнанный?

Праведник, без которого не стоит село, а по утверждению Солженицына − ни город, ни вся земля наша?

Судьба грешного Содома обсуждалась двумя небезызвестными лицами.

− Неужели Ты погубишь праведного с нечестивым? Может быть, есть в этом городе пятьдесят праведников?

− Если Я найду в городе Содоме пятьдесят праведников, то Я ради них пощажу все место сие.

− Может быть, до пятидесяти праведников не достанет пяти, неужели за недостатком пяти Ты истребишь весь город?

− Не истреблю, если найду там сорок пять.

− Может быть, найдется там сорок?..

Тридцать, двадцать, десять, один: Лот (женщины в счет в те ветхие времена не шли). Оправдано ли наше бытие в мире присутствием в нем праведников? Судьба слова во времени витиеватая, путаная, противоречивая. Слово «святой» в русском языке – скорее прилагательное, чем существительное. А какие от него производные! «Святой» − «святоша»! Но «святой» − «святыня»! И все равно, религиозное содержание из слова выветрилось, зато человеческое − осталось.

Добро притворяется злом

Нет, не пример для подражания − человек не обезьяна, а люди не ангелы – но, может быть, маяк или вектор, или просто корректив к нашему пути по жизни. Гоголь писал о неравных уделах и об уделе быть передовою, возбуждающею силой общества. У Пушкина есть стихотворение о встрече демона с ангелом.

Не так-то все, однако, просто…

Второй из «Провинциальных анекдотов» Вампилова так и называется – «Двадцать минут с ангелом». Двум севшим на мель командировочным нужна трешка, чтобы опохмелиться. Соседи по гостинице в помощи отказывают, зато агроном Хомутов – «ангел» − предлагает сто рублей. Вот тут и начинается всеобщая нервотрепка: сумасшедший? идеалист? пьяный? жулик?

− Зачем же ты людям нервы трепал, а? Богородицу из себя выламывал, доброго человека!

− Да откуда ты такой красивый? Ну? Откуда ты явился? Уж не ангел ли ты небесный, прости меня, Господи?!

− Он всех нас оскорбил! Оклеветал! Наплевал нам в души! Его надо изолировать и немедленно!

− Звоните в больницу. Это мания величия, определенно. Он вообразил себя Иисусом Христом.

Такова реакция окружающих на явление «ангела». Агронома оскорбляют, избивают, связывают и допрашивают. Его бескорыстие повергает всех в недоумение и уныние: оно необъяснимо, беспричинно, не укладывается в обычную норму поведения. Под угрозой дальнейших истязаний Хомутов дает правдоподобное «признание»: шесть лет не посылал матери деньги, она умерла, и он решил отдать их первому, кто в них нуждается больше, чем он.

Вампилов не указывает, в чем же истинная изнанка поступка Хомутова: в бескорыстии или угрызениях совести? Какой породы этот человек − ангелической или человеческой? В любом случае, однако, чистое добро в этом водевиле вынуждено притвориться раскаявшимся злом. Что более внятно, правдоподобно и безопасно.

В «Прощании в июне» рассказана притча о взяточнике («грешнике») и ревизоре («праведнике»). «Грешник» работает в мясном магазине: людей не обижает и себя не забывает. Нагрянувшему, как снег на голову, ревизору «грешник» предлагает взятку − тот не берет. Добавляет − все равно не берет. С перепугу «грешник» отдает все, что у него есть, − и снова нарывается на отказ. Получив по совокупности − недостача в магазине плюс взятка − десять лет и честно отсидев их, «грешник» возвращается в родной город и встречает ревизора. «Ну, − говорит, − дело прошлое, а скажи-ка ты теперь мне, дорогой товарищ: сколько тебе тогда дать надо было?» «Грешник» копит деньги, покупает машину, дачу и снова приходит к «праведнику»: возьми! Но «праведник» выгоняет его из дома.

Искусить, соблазнить, совратить «праведника», расшатать его пьедестал, свести на нет его деятельность, переделать по своему образу и подобию − иначе жить «грешнику» невмоготу.

Колеблется само понятие жанра у Вампилова: драма? мелодрама? водевиль? притча?

Все начинается с анекдота, который, однако, грозит превратиться в трагедию. Испуганный Калошин в «Истории с метранпажем» притворяется больным, но в этот момент с ним случается настоящий сердечный приступ. Все с ним прощаются − типичная сцена у постели умирающего, но приступ проходит, и Калошин решает начать новую жизнь. В «Старшем сыне» (в параллель «Старшей сестре» Володина) Васенька грозится убить Макарскую и в самом деле в конце концов поджигает ее дом, застав с ухажером, но все остаются живы, и сцена с погорельцами вызывает смех, а не слезы. В «Прощании в июне» Букин и Фролов играют в ревность, игра внезапно переходит в серьезное «окончание», они идут стреляться, но дуэль кончается убийством… сороки: агнец на месте Исаака, да? «Утиная охота» начинается со зловещего розыгрыша: друзья посылают Зилову похоронный венок, но Зилов неожиданно и в самом деле решает покончить с собой. Тогда друзья берут с него слово, что он употребит охотничье ружье по назначению и пойдет с ними на утиную охоту. Этим взятым силой обещанием пьеса кончается. Чем кончилась эта история в действительности, читатель может строить только догадки.

Так, на самом краю трагедии, разворачиваются все анекдотические сюжеты Александра Вампилова.

Водевильный сюжет переведен Вампиловым в драматический регистр, но, доведя сюжет до кульминации, Вампилов спускает его на тормозах − трагедия могла произойти, но, к счастью, не произошла или отложена на неопределенный срок. Зритель/читатель весь в напряжении, ожидает самого худшего, но худшего не случается, и мы избавлены от трагического ужаса. То же самое делал Пушкин в «Повестях Белкина»: трагические сюжеты с хеппи-эндами. Та же «Барышня-крестьянка» с влюбленными из враждующих семей − счастливый вариант «Ромео и Джульетты».

В благочестивых ты благочестив и в неправедных неправеден…

Самая страшная история рассказана Вампиловым в последней его пьесе «Прошлым летом в Чулимске».

Здесь сразу же два праведника − таежный житель эвенк Илья Еремеев и удивительная, не от мира сего, девушка Валентина. Эвенк проходит стороной, на периферии сюжета − немыслимая все-таки в современном мире самоизоляция от реальных конфликтов. Илья Еремеев свят, но какой-то особой, детской, простодушной святостью: вот уж кто, как вольтеров «простодушный», ничему не учился, а потому не имеет предрассудков. Валентина, напротив, вполне реальна, но только иной реальностью, чем окрестный мир. Ее образу придан символ − нарочитый, слишком прямой, но характерный: она все время чинит ограду палисадника, которую ломают лихие прохожие. Палисадник расположен на пути в столовую и, как говорит один из героев, мешает рациональному движению. Что верно. Бесперспективность этих починок очевидна, и тем не менее Валентина с каким-то оголтелой упертостью продолжает свой Сизифов труд.

Памятник Александру Вампилову в Иркутске
Памятник Александру Вампилову в Иркутске

Валентину любят сразу двое: усталый, сдавшийся Шаманов и дикий, необузданный Павел. Валентина любит Шаманова, но из жалости к Павлу идет с ним на танцы. Павел совершает преступление: насилует Валентину.

Из всех пьес Вампилова эта – самая милитаризованная: пистолет у Шаманова, охотничье ружье у Павла, дробовик у отца Валентины. Один раз даже Павел стреляет в Шаманова − осечка. Никто никого не убивает, но гнусное надругательство над человеческой личностью совершено. Самое поразительное, однако, что физическое насилие словно бы и не затронуло Валентину: она остается прежней, скверна не коснулась ее, она прошла сквозь это страшное в ее жизни событие незапятнанной.

Вокруг пьес Вампилова возникло много легенд − от поэтизации провинциального быта, к которой будто бы он был склонен, до крушения идеального образа. Из одной еще советской статьи я даже узнал, что теперь − после изнасилования – Валентина навсегда потеряна для Шаманова. На мой взгляд, чудовищная какая-то, античеловеческая позиция, когда домостроевские предрассудки довлеют над элементарными моральными понятиями. С Валентиной случилось жестокое несчастье, но почему оно должно стать преградой для любви Шаманова? Шаманову нужна была Валентина для душевного возрождения, теперь Валентине нужен Шаманов для нравственного, что ли, выпрямления. И именно в этот трагический момент ее жизни душевно возродившийся Шаманов ее бросит? Что это − домысел критика-совка или недомолвка драматурга?

Может быть, все дело в многоточиях и обрывах Александра Вампилова? В том, что он пошел по новому, неизведанному (или забытому?) пути, показывая человеческие драмы, которым нет ближайшего разрешения? Ведь чем драма отличается от трагедии? В драме те же бездны, тот же ужас, но без очищающего разрешения. Драма − это трагедия без катарсиса, занавес в ней падает до преображения героев. Ходасевич делал из этого парадоксальный вывод: драма безысходнее трагедии.

Зерно должно упасть в землю, чтобы прорасти. Добро можно нести в мир, только соединившись с людьми − такими, какие они есть. Идеал не сокрушен и не совращен, но совмещен с реальностью, откорректирован ею, пусть даже трагически. В чистом виде ничего в природе не встречается − мир ищет соединений, компромиссов.

Один из героев Вампилова высаживает в Сибири на косогоре альпийскую траву − приживется или нет?

Лихая советская, а теперь вот, post mortem, российская современность проверяется общечеловеческими измерениями, словно бы с нее берется проба − соответствуют ли выбранные Вампиловым в герои грешники привычным и прекрасным принципам добра, человечности, сострадания, мужества и любви или нет? И есть ли в этом одичавшем обществе место для праведников?

coverВ Москве завершено издание сенсационного мемуарно-аналитического пятитомника Владимира Соловьева и Елены Клепиковой:

«Быть Сергеем Довлатовым. Трагедия веселого человека»;

«Иосиф Бродский. Апофеоз одиночества»;

«Не только Евтушенко»;

10515783_0-674x1024«Высоцкий и другие. Памяти живых и мертвых»;

«Путешествие из Петербурга в Нью-Йорк. Шесть персонажей в поисках автора: Барышников, Бродский, Довлатов, Шемякин и Соловьев с Клепиковой».

Дополнительно вышли новые версии двух первых книг – «Довлатов. Скелеты в шкафу» и «Бродский. Двойник с чужим лицом».

Подарочные издания с множеством цветных и черно-белых впервые публикуемых иллюстраций.

Цена каждой книги c автографом авторов, включая почтовые расходы, – $25, всего пятитомника – $100.

 

Чеки посылать по адресу:

Vladimir Solovyov

144-55 Melbourne Avenue, Apt. 4B

Flushing, NY 11367

Владимир СОЛОВЬЕВ, Нью-Йорк

Share This Article

Независимая журналистика – один из гарантов вашей свободы.
Поддержите независимое издание - газету «Кстати».
Чек можно прислать на Kstati по адресу 851 35th Ave., San Francisco, CA 94121 или оплатить через PayPal.
Благодарим вас.

Independent journalism protects your freedom. Support independent journalism by supporting Kstati. Checks can be sent to: 851 35th Ave., San Francisco, CA 94121.
Or, you can donate via Paypal.
Please consider clicking the button below and making a recurring donation.
Thank you.

Translate »