Почему я не демократ

Манифест разочарованного интеллигента

В 1991 году для меня, как и для всякого советского интеллигента, мир делился на две части: с одной стороны — открытое общество, с другой — его враги. На Западе — рынок и демократия, в СССР — плановая экономика и тоталитаризм.

Казалось само собой очевидным и не требующим обоснования, что, если дать народу свободу и всеобщее (а какое же еще? Все остальное — фашизм) избирательное право, то рынок и демократия, свобода экономическая и свобода политическая воцарятся сами собой.

В 1991 году России дали демократию. Сейчас, в 2014-м, когда я пишу эти строки, в России правит диктатура, от которой страна гниет на глазах. После 15 лет беспредельной коррупции, раздела страны между друзьями, тотальной деградации силового аппарата, медицины и образования, после российско-грузинской войны, аннексии Крыма и потери места в «Восьмерке» 88% избирателей одобряют действия Путина.

Мы живем в стране, где массовый избиратель голосует за Путина. Мы живем в стране, где, благодаря всеобщему избирательному праву, в 1999 году мы выбирали между Путиным и Лужковым. Мы живем в стране, где в 1996-м, если бы народ «выбирал сам», к власти пришел бы Зюганов.

И все равно «полезные идиоты» твердят, как мантру: «Демократия — это хорошо», «без демократии не может быть свободы», «кто против демократии — тот фашист».

Но, может быть, Россия — это какая-то особая страна? Приход Путина к власти в результате демократического голосования, его высокие рейтинги, поддержка большинством его борьбы против «пиндосов», «грузинских фашистов», «эстонских фашистов», «украинских фашистов» — это какая-то случайная аберрация, а в других странах дело обстоит иначе?

Увы — но та участь, которая постигла Россию, постигла все страны бывшего СССР, кроме Балтии. В Казахстане правит Назарбаев, в Белоруссии — Лукашенко, в Киргизии уже сменилась третья диктатура.

Все эти диктатуры пришли к власти в результате демократических выборов, и наивно говорить, что белорусы, голосуя за Батьку, голосовали не за диктатора — Батька стал ровно таким правителем, как и обещал. Мелкий уголовник, «золотой батон» Янукович пришел к власти в Украине именно в результате всеобщего избирательного права.

Но самое печальное случилось в Грузии. Там после масштабных рыночных реформ Михаила Саакашвили, ломавших сами каноны патерналистско-криминального грузинского общества, грузинский народ проголосовал за патерналистско-криминальную партию Бидзины Иванишвили с говорящим названием «Грузинская мечта».

«Не надо нам вашей свободы, порядка и рынка, — сказал грузинский избиратель. — Нам нужен политик, который каждому пообещает подарить стиральную машину». И то, что это ложь, избирателя не волновало. Еще раз: грузинского избирателя не обманывали и не принуждали. Большинство грузинского народа вполне сознательно проголосовало против свободы, рынка и самостоятельности, за патернализм и криминал.

Но, может быть, СССР — это какое-то трагическое исключение? Народы бывшего СССР не приспособлены для демократии, а во всем мире дело обстоит иначе?

Посмотрим на другие страны третьего мира. В Африке и в Латинской Америке на протяжении всего XX века мы наблюдаем примерно то же, что в странах СНГ.

Демократические выборы в этих странах не приводят к рынку. На выборах обыкновенно побеждает демагог, который обещает беднякам раздать как можно больше. После выборов демагог превращается в диктатора. Как пошутил Ян Смит, глава Родезии, «формула африканской демократии очень проста — один человек, один голос, один раз».

Вот несколько самых разительных примеров.

 

ЮАР

К началу 1990-х ЮАР была страной первого мира — для белых, разумеется. На нее приходилось 40% ВВП всех африканских стран южнее Сахары. После того, как в 1994 году в стране был отменен апартеид и прошли всеобщие выборы, ЮАР превратилась в страну даже не третьего, а четвертого мира. Доход среднего южноафриканца упал на 49%, доходы беднейших слоев населения — на 50%.

Рухнуло все: экономика, сельское хозяйство, добыча сырья; безработица достигла 40%, обогатились только приближенные к власти бывшие революционеры и руководители профсоюзов, в одночасье ставшие миллиардерами. Целые районы Кейптауна и Йоханнесбурга превратились в буквальном смысле в руины, в которых можно снимать фантастический фильм о планете, пережившей ядерную катастрофу. Представьте себе небоскребы, физически занятые стадом людей, которые разводят костры в ванной и гадят в лифтовые шахты, пока они не наполняются доверху, после чего стадо откочевывает в следующий небоскреб.

По уровню образования страна опустилась на 143-е место из 144, по уровню убийств стала одной из первых в мире.

ВИЧ-инфицированные составляют 25% населения, при этом президент ЮАР Табо Мбеки утверждал, что СПИД — это выдумка белых расистов с целью закабаления черного населения, и его на самом деле нет. Следующий президент ЮАР, многоженец Джейкоб Зума, изнасиловал прямо в своем кабинете женщину, о которой он знал, что она ВИЧ-инфицирована, а когда на суде его спросили, какие меры предосторожности он принял, ответил, что потом он подмылся.

При этом в глазах «мировой общественности» ЮАР по-прежнему остается сверкающим примером триумфа спасительной Демократии над ужасным Апартеидом. Отношение мировой либеральной общественности к проблеме ЮАР лучше всего можно проиллюстрировать историей американки Эми Биел. 26-летняя Эми Биел в 1993 году (в год отмены апартеида) приехала в Южную Африку помогать негритянскому населению на предмет всеобщих выборов. Когда она ехала в машине со своими чернокожими друзьями, на нее напала толпа с криком: «Один белый — одна пуля!». Ее вытащили из машины и убили. Убийцам дали 18 лет, но они обратились в комиссию правды и примирения, которую учредил Нельсон Мандела.

Комиссия оправдала убийц — на том основании, что они были очень разгорячены митингом, на котором призывали убивать всех белых. Убийство Эми Биел, по мнению комиссии правды и примирения, было серьезным политическим месседжем, вызванным угнетением и несправедливостью. В Африку приехали родители Эми Биел. Они тоже просили об оправдании убийц. Они учредили Фонд памяти Эми Биел. Двое из ее убийц сейчас работают в фонде.

Напомню, что зулусы, которые составляют сейчас большинство в ЮАР, отнюдь не являются коренным населением ЮАР. Они появились в Южной Африке в XIX веке, во многих местах — позже европейцев. Их появление сопровождалось так называемым мфекане — тотальным геноцидом, при котором все взрослые мужчины покоренного племени истреблялись, а женщины и дети обращались в рабство. Когда возможно, мфекане распространялось на европейцев.

Возникает вопрос: может быть, убийство Эми Биел, лозунги «Один белый — одна пуля!», убийства фермеров (которых убивают в ЮАР в три с половиной раза чаще, чем любую другую категорию населения, причем убийства сопровождаются многочасовыми пытками) — это не тяжкое наследие апартеида? Может быть, это продолжение традиций мфекане?

 

Зимбабве

В отличие от ЮАР, в соседней Родезии не было апартеида. В ней был только имущественный и образовательный ценз, и белое меньшинство страны способствовало развитию и образованию черного большинства. Однако под давлением Запада и сторонников всеобщего избирательного права в 1980 году в стране были проведены всеобщие демократические выборы, в результате которых к власти пришел Роберт Мугабе.

За 34 года своего правления Роберт Мугабе превратил «житницу Африки» в царство нищеты и СПИДа. Страна, являвшаяся одним из крупнейших в мире экспортеров зерна, перешла на гуманитарную помощь, инфляция составила миллиарды процентов, продолжительность жизни упала с 59 до 49 лет, а ВВП с 1980 по 2007 годы уменьшился в три с половиной раза, при том, что население возросло с 7 до 12 млн человек.

При этом 88-летний Мугабе последний раз — в 2013 году — совершенно честно победил на всеобщих выборах. Зимбабвийский избиратель хорошо знает, что все бедствия в экономике страны происходят не от Мугабе, а от того, что проклятый Запад хочет поставить на колени Зимбабве, которая при отце нации Мугабе встала с колен, и что вся оппозиция в стране финансируется проклятым Западом.

 

Венесуэла

В 1999 году к власти в Венесуэле в результате всеобщих демократических выборов пришел Уго Чавес. Уго Чавес стал строить в стране «боливарианскую экономику». Он начал с национализации крупных нефтяных компаний и закончил установлением «справедливых цен» на товары. В стране немедленно начался дефицит предметов первой необходимости, в котором Чавес обвинил «торговцев, прячущих товары» и империалистических врагов боливарианской республики. В стране был установлен официальный курс песо к доллару, который не имел ничего общего с реальным. Он привел к возникновению черного рынка и к тому, что приближенные к власти люди, имеющие возможность обменивать доллар по официальному курсу, в одночасье становятся миллионерами.

Все это не помешало преемнику Чавеса — его бывшему шоферу Николаю Мадуро — победить на всеобщих выборах. Мадуро объявил своим избирателям, что Чавес был отравлен проклятыми империалистами и что он явился ему после смерти в виде птицы, — и продолжил политику Чавеса. Рухнувшую инфраструктуру страны (во время избирательной кампании постоянно случались перебои с электричеством) Мадуро объяснял диверсиями со стороны оппозиции, финансируемой империалистами из США, которые хотят уничтожить боливарианскую революцию.

В магазины Венесуэлы была введена армия. Солдаты за прилавками распродавали товары по ценам, назначенным государством. Отсутствие после этого новых товаров было объявлено результатом происков «спекулянтов» и «врагов народа». Когда средний класс восстал, Мадуро нанял головорезов для убийств протестующих, при этом публично заявляя, что протестующие убивают себя сами, чтобы скомпрометировать боливарианскую революцию.

 

Таиланд

К концу XX века Таиланд был стремительно развивающейся страной. Однако в 2001 году здесь прошли всеобщие выборы. Популистские лозунги и скупка голосов избирателей привели к власти миллиардера Таксина Чинавата. Миллиардером бывший полицейский г-н Чинават стал благодаря коррупции: он поставлял полиции и правительству мобильники, а заодно пропихнул закон, согласно которому покупка мобильника в Таиланде сопровождалась покупкой услуги связи его (весьма дорогой) компании-провайдера.

За пять лет премьерства г-н Чинават многократно увеличил свое состояние, пока в 2006-м не был изгнан военными. Однако в 2011-м в Таиланде снова прошли всеобщие выборы, в результате которых избиратель выбрал сестру изгнанного Чинавата, и Таксин Чинават стал управлять страной по «Скайпу».

Первым результатом возвращения Чинаватов к власти стала так называемая «рисовая схема», затеянная, чтобы привлечь голоса массового избирателя — бедных фермеров Севера. В 2011 году Таиланд занимал около 70% мирового рынка риса, и правительство Чинаватов решило скупить рис у крестьян по двойной цене. Таким образом правительство надеялось добиться их благосклонности. Оно рассчитывало «отбить» деньги, устроив нехватку риса на мировом рынке и подняв на него цены.

Увы, с этими эпическими планами покорения мирового рисового рынка произошло то же самое, что с эпическими планами Путина по посадке Европы на российскую газовую трубу, — они накрылись медным тазом. После того как Таиланд устроил на мировом рынке дефицит риса, Индия увеличила его производство и заняла место Таиланда. Цены не поднялись, а вдвое упали. Тайское правительство не смогло продать рис ни по двойной, ни даже по обычной цене, и он сгнил в закромах. По крайней мере 8 млн тонн украдено, остальные сбыть невозможно, потому что никто на мировом рынке не хочет покупать позапрошлогодний рис, хранившийся в сомнительных условиях. Схема принесла тайской казне несколько миллиардов долларов убытка, а одними из главных бенефициаров схемы оказались прямые конкуренты Таиланда — Камбоджа и Вьетнам, крестьяне которых привезли свой рис через границу и продали его тайскому государству по двойной цене. В 2013-м правительство продолжало закупать рис, но уже за него не платило.

В стране начались столкновения между буржуазией, требующей отставки Йинглик Чинават, и большинством, поддерживающим популистский курс властей. В конце концов тайская армия снова взяла власть в свои руки, уволила премьера и запретила любые демонстрации.

Как было и с Венесуэлой, большинство западных комментаторов в лучшем случае предпочло проигнорировать феномен восстания рыночных слоев общества против демократии. В худшем случае протестующих обзывали «фашистами». Протест буржуазного меньшинства против популистского большинства не вписывался в современную мантру о «демократии, которая всегда ведет к рынку и процветанию».

Если можно, я сейчас — для экономии времени — даже не буду касаться Ближнего Востока и исламизма. Я не буду касаться Палестины, где в результате демократических выборов к власти пришел ХАМАС и где абсолютное большинство населения считает, что: а) всех евреев надо уничтожить; б) агрессорами являются не палестинцы, а евреи. Я не буду касаться Египта, где, по разным опросам, от 62 до 90% населения одобряло атаку на башни-близнецы, при этом 39% одновременно были убеждены, что ее устроили проклятые евреи, чтобы скомпрометировать мирный ислам.

Я могла бы множить и множить примеры, но совершенно ясно, что я хочу сказать. ЮАР, Зимбабве, Венесуэла, Таиланд — для всех этих стран всеобщее избирательное право явилось катастрофой, как политической, так и экономической. Демократия отнюдь не привела к свободе и рынку. Как и в России, она привела к массовому мракобесию, коррупции и диктатуре.

Самое удивительное, что современные левые либералы имеют для этого политкорректное объяснение. «Демократия, — объясняют нам, — не выживает в бедных странах».

«A democracy can be expected to last an average of about 8,5 years in a country with per-capita income under $1000 per annum… and 100 years between $4000 and $6000… Above $6000, democracies are… certain to survive, come hell or high water», — пишет классик современной левой политологии Адам Пржеворский.

У этого объяснения есть та простая проблема, что оно неверно (даже не считая проблемы богатых петрократий). В 1948 году доход бывшего узника Освенцима, приехавшего в Палестину, вряд ли превосходил доход арабского феллаха из соседней деревни. Тем не менее, израильтяне построили демократическое общество, а палестинцы — тоталитарное государство, где по телевизору показывают мультфильмы, как убивать евреев. Видимо, дело не только в ВВП.

Но самое главное — другое. Если демократия не выживает в бедных странах — то что же им, бедным, делать?

Возьмем, к примеру, ту же самую Родезию. Как я уже сказала, в ней не было апартеида, и белое меньшинство делало все, чтобы образовать и возвысить черное большинство. Тем не менее, мировая леволиберальная элита во главе с тогдашним президентом США Джимми Картером сделала все, чтобы смешать родезийцев с грязью и навязать им всеобщие выборы. Всякие попытки белого меньшинства апеллировать к здравому смыслу решительно пресекались.

«Полезные идиоты» добились, чего хотели. Зимбабве не просто погрузилась в хаос: у нее нет будущего. Ситуация неисправима: белая элита, которая еще в 70-х учила, лечила, преподавала будущей черной элите, эмигрировала или была убита, и новую элиту создать неоткуда.

Заметим, что «полезные идиоты» сломали жизнь не только белым угнетателям: они сломали жизнь черному большинству. Кто-нибудь из них извинился за это? Вы слышали, чтобы Джимми Картер признался: «Извините, ребята, мы ошиблись. Мы требовали всеобщих выборов, но мы забыли почитать Адама Пржеворского и сообщить вам, что в бедной стране они приводят к диктатуре»?

Увы, нет. До сих пор, когда речь идет о том, что делать бедной стране, чтобы построить процветающую экономику, Запад, ЕС, ООН и так далее хором отвечают: «Провести всеобщие демократические выборы».

Согласно все тому же Адаму Пржеворскому, если в бедной стране с демократией обстоит неважно, то уж вот в богатой стране демократия выживет, come hell or high water.

Еще недавно это казалось самоочевидным, однако ситуация меняется на наших глазах. Европейский долговой кризис не является ни финансовым, ни экономическим. Он является кризисом модели самоуправления общества, при которой граждане потребляют больше, чем производят, а политики обещают больше, чем могут дать.

Европа стагнирует на глазах под лавинообразным увеличением числа всяческих комиссий, лицензий, разрешений, предписаний, субсидий, искажающих рыночные стимулы, и ограничений, де-факто наложенных на тот самый рынок, который демократия якобы должна поддерживать. При этом политики прекрасно знают, что надо делать, — они просто не знают, как в таком случае выиграть следующие выборы.

Получается, что в бедных странах демократия приводит к диктатуре, в богатых — к финансовому кризису и раковому разрастанию бюрократии.

Естественно задать себе вопрос: если даже в богатых странах демократия приводит к кризису — то как же эти страны стали богатыми?

Это очень важный вопрос, потому что нам все время говорят про «демократические традиции Европы». В романе Оруэлла «1984» партия, как известно, изобрела паровую машину. Современный леволиберальный дискурс ненавязчиво дает понять, что паровую машину изобрела демократия.

Несомненно, демократические традиции в истории Европы, восходящие еще к Афинам, существуют (к ним мы вернемся попозже). Однако парадокс заключается в том, что современные системы всеобщего избирательного права существуют в Европе меньше 100 (а в большинстве стран — и меньше 50) лет. Иначе говоря, Европа встала на путь промышленной революции не при демократии.

В Европе XII–XIX веков были самоуправляющиеся города — например, Флоренция или Венеция. Были страны, в которых голосовали налогоплательщики, например, США или Великобритания. Были абсолютные монархии. А вот демократии, то есть всеобщего избирательного права, — не было. И не просто не было — ее не было принципиально.

В Венеции страх, что народ будет участвовать в управлении, был совершенно системообразующим фактором при создании системы управления государством. Во Флоренции popolo minuto был исключен из правления коммуной по принципиальным соображениям. В Великобритании и США в XVIII–XIX веках право голоса, при всех оговорках, принадлежало только налогоплательщикам.

Когда Джон Локк в 1669 году писал Конституцию Каролины, он предоставил право голоса только тем, кто имел 50 акров земли. Когда в 1848 году в Лондоне чартисты собрались требовать всеобщего избирательного права, то власти в ужасе вооружили полгорода, а командовать сражением поставили престарелого герцога Веллингтона.

Чем же все эти люди, такие разные, — от членов венецианского Совета Десяти до американских отцов-основателей, — руководствовались в своей неприязни к всеобщему избирательному праву?

Ну, для начала — хорошим знанием истории.

Те самые “демократические традиции” действительно были существенно представлены в истории античного мира — как греческих полисов, так и Рима.

Следует иметь в виду, что эта история была чрезвычайно многообразна. Полисы были невелики, но число их было обширно, и история Греции не была историей Афин или историей Спарты — это была история десятков государств, из которой вытекали любопытные и важные закономерности.

Закономерности эти заключались в том, что античные историки, все до единого, не очень уважали демократию. То, что власть толпы обыкновенно влечет за собой передел земли, прощение долгов и кончается тиранией, “едва толпа находит себе вожака”, — было общим местом всех историков, от Геродота до Диодора Сицилийского. Половина “Жизнеописаний” Плутарха как раз и посвящена безумствам толпы. Другая половина — безумствам тиранов.

Отцы-основатели в XVIII веке, английские либералы в XIX веке читали у того же Плутарха, как перед Саламином афиняне, собравшиеся в бой, потребовали от своего полководца Фемистокла принести в жертву знатных персов, случайно захваченных им перед тем в плен. Тщетно Фемистокл противостоял суеверной толпе: толпа настаивала, пока не получила свое.

Они читали, как афинские граждане, получив в дар от египетского царя некоторое количество зерна и решив разделить его между гражданами, продали в рабство около трети тех, кто до этого считался гражданами, чтобы зерна на душу гражданина вышло побольше. 14 тысяч афинских граждан продали в рабство своих братьев и племянников — просто чтобы халявы было чуть побольше.

Они читали, как та же самая афинская толпа преследовала и изводила Перикла, — именно потому, что Перикл не стал тираном. Если бы он стал тираном, они бы его обожали, как нынешняя толпа обожает Мадуро или Мугабе.

Но он не стал тираном, и демагоги каждый день придумывали новый повод, как бы придраться к Периклу. Толпа изгнала его учителя Анаксагора. Толпа предъявила обласканному им Фидию обвинение в краже золота, которым была покрыта статуя Зевса Олимпийского. По совету Перикла Фидий обложил статую листами, которые легко было снять. Листы сняли и взвесили, недостачи не было, но вздорная толпа изгнала Фидия все равно. Когда толпа стала докапываться до Аспазии, и Перикл понял, что следующим будет он, — он сделал то единственное, что ему оставалось, чтобы удержаться у власти: развязал Пелопонесскую войну.

Возможно, многие помнят трагедию Шекспира “Кориолан” — о знатном римлянине, предавшем свой город и ушедшем к тогдашним врагам Рима — вольскам. Кай Марций Кориолан был фанатичным приверженцем войны и чести, человеком, который с детства посвятил себя одному — ратным подвигам во имя родного города. Он упражнял свое тело и закалял свой дух, как нынче какой-нибудь олимпийский атлет, и он соединял полководческий талант с запредельной, почти нечеловеческой храбростью: ему случалось брать города чуть ли не в одиночку, врываясь в ворота вслед за бегущим врагом, и, собственно, прозвище Кориолан он получил как раз после захваченного таким образом городка Кориолы.

Что же заставило этого фанатичного патриота перейти на сторону врагов Рима? Толпа. Сначала толпе не понравилось, когда Кориолан предложил продать, а не раздать присланный римлянам из Египта хлеб. Но основное обвинение, которое плебс выдвинул против Кая Марция Кориолана и которое привело к его изгнанию, звучит поистине фантастично. Кориолан созывал народ в военный поход. Народ не пошел; Кориолан отправился в набег вместе с немногочисленными друзьями и клиентами и вернулся с богатой добычей. Так вот: на форуме народ обвинил Кориолана в том, что добычу из этого похода Кориолан разделил с теми, кто отправился с ним в поход, кто умирал и убивал вместе с ним, — а не с народом, который отказался с ним идти.

В ответ на такое обвинение, как пишет Плутарх, Кориолан растерялся и не знал, что возразить, и действительно — что?

Бесспорно, “демократические традиции” в античной Европе были представлены в полной мере. Однако ни античные историки, ни их более поздние читатели не воспринимали демократию как нечто безупречное. Античная демократия ассоциировалась с прощением долгов, переделом земель и тиранией, и в этом смысле за 2 тысячи лет, как показывает пример Николаса Мадуро или Роберта Мугабе, в человеческом обществе мало что изменилось.

Средневековые европейские коммуны были устроены совсем по-другому, нежели античные полисы. Однако чем кончается господство большинства, было хорошо известно и их лидерам.

В истории Венеции абсолютно все попытки переворота и установления единоличной диктатуры — от Бахамонте Тьеполо до дожа Марино Фальери — были связаны именно с апелляцией к народу, “у которого украли свободу”. В истории Флоренции все проходимцы — например, Вальтер де Бриенн, герцог Афинский, — добивавшиеся единоличной власти, пытались опереться на “тощий народ”.

Прекрасной иллюстрацией того, как выглядит господство народа в одном отдельно взятом городе, могло служить восстание в Неаполе в 1647 году, когда местное население взбунтовалось против ненавистного испанского наместника герцога Аркоса. Зачинщиком бунта стал молодой бедняк Мазаньелло, который после того, как герцог Аркос ввел налог на фрукты — основную пищу бедняков, — швырнул на рынке свою корзинку с фруктами под ноги сборщику налогов.

В течение следующих трех дней Мазаньелло был владыкой черни, грабившей дома богачей. На четвертый день посередине главной площади стояла плаха, где казнили врагов новоиспеченного заступника народа, на пятый день Мазаньелло братался на балконе с герцогом Аркосом, и у него окончательно снесло крышу: он носился во весь опор по улицам, давя тот самый народ, который и был опорой его власти. На седьмой день Мазаньелло убили; на восьмой толпа носила его труп на руках.

Другим показательным примером безумств и суеверий толпы мог служить Рим.

Так уж случилось, что Рим в Средние века был наиболее люмпенизированным городом мира. Незаработанное богатство, так или иначе стекавшееся со всех европейских стран в виде десятины; проститутки обоего пола, воры и уголовники, паразитировавшие на паломниках, сами паломники (большею частью это были люди, совершившие преступление и не гнушавшиеся повторять преступления по дороге, ибо приезд в Рим искупал все) — все это превращало Рим в город, где господствовали знатные семьи — и толпа, которую они прикармливали.

В X—XI веках Папа Римский избирался фактически толпой — то есть знатными семьями, которые раздавали толпе хлеб. Период этот носит в истории красноречивое название “порнократии”, а наилучшим его выразителем является история 18-летнего папы Иоанна XII. “Этот достойный внук Марозии, — писал о нем Гиббон, — жил в открытом прелюбодеянии со знатнейшими женщинами Рима, Латеранский дворец был превращен в школу для проституток, и насилие, учиняемое им равно над девственницами и вдовами, заставляло паломниц женского пола воздерживаться от посещения святилища Св. Петра, дабы не быть изнасилованными его преемником”.

Риму в это время угрожал король Беренгар. Для отражения его Иоанн XII призвал на помощь германского короля Оттона, которого сам же короновал императором. Оттон, сумрачный тевтон, имевший высокие понятия о долге правителя, был изумлен характером короновавшего его юнца. С изумлением он слышал рассказы о многочисленных убийствах, совершаемых прямо на глазах свидетелей, о подожженных домах, попойках, о том, как христианнейший папа во время игры в кости клянется Юпитером и Венерой.

В конце концов, Оттон сместил папу — и тогда римский народ поднялся на защиту развратника и убийцы Иоанна против чужака-германца. Первое восстание было подавлено, однако, когда Оттон покинул Рим, Иоанн с триумфом вернулся. Народный любимец отрубил носы, языки и руки всем, кто осмелился называть его прелюбодеем и убийцей. Народ ликовал; в 964 году 27-летний папа Иоанн скончался от инсульта, вызванного излишествами, в постели с женщиной.

Однако, пожалуй, самой яркой картиной народного безумства может служить история, произошедшая в 1527 году — история разграбления Рима протестантскими наемниками Карла V.

Так уж получилось, что, когда папа Климент (мало любимый римлянами и выказавший в ходе войны редкую бездарность) воззвал к народу и попросил его объединиться для защиты города, то толпа… встала на сторону приближающихся мародеров. Она набросилась на защитников города и помешала им взорвать мосты через Тибр. В совершеннейшем безумии чернь почему-то полагала, что, если оборванные, голодные, переставшие подчиняться командирам и ненавидящие “папистов” протестантские войска войдут в Рим, то ничего страшного не произойдет, и вожаки ее даже вознамерились отправить собственных послов к ландскнехтам.

Реальность была, конечно, ужасна: Рим был не просто разграблен — он был фактически уничтожен. Только 6 мая 1527 года голодная и фанатичная солдатня убила 8 тысяч человек; двери разграбленных лавок срывали с петель, кольца срубали вместе с пальцами, монахинь передавали друг другу на поругание, на одной из фресок Рафаэля пикой написали имя Мартина Лютера.

Мне могут возразить, что я выборочно подбираю истории: безумное поведение толпы в Риме в 1527 году, безумное поведение толпы в Неаполе в 1647-м.

Проблема заключается в том, что в Средневековье господство толпы было очень недолговечным событием. Монархи и тираны могли быть умными, а могли быть глупыми. Могли править десятилетиями, а могли, вследствие своей глупости, слететь с трона через несколько месяцев. Единоличные властители были умны иногда, выборные правительства — почти всегда, но то, что выборные правительства выигрывали в рассудительности, они обыкновенно проигрывали в военной мощи. Что же касается народа — то он не правил никогда. Немногие случаи, когда народ приходил к власти, — как во Флоренции во время восстания чомпи в 1378-м или в Риме перед штурмом в 1527-м, — были настолько катастрофичны, что долго народ не правил.

Второе, чем руководствовались все эти люди — от венецианских грандов до Локка и Джона Стюарта Милля, — был элементарный здравый смысл. Они, попросту говоря, считали, что состоятельный человек оберегает свое имущество, а нищий думает о том, как заполучить чужое. Они считали, что нищие и необразованные люди не обладают в среднем таким горизонтом планирования, которым в среднем обладают те, у кого есть имущество, образование и социальный статус.

Они также считали принципиально, что масса не в состоянии совершать открытия и изобретения и что мнение невежественного большинства не может служить путеводной звездой. Короли и императоры вдруг перестали слушать проповедников и начали переписываться с учеными. Для энциклопедистов важным стало не “мнение большинства”, а научная истина.

К середине XIX века сторонники прогресса и противники демократии сформулировали свои претензии кристально ясно: чистая демократия “incompatible with personal security or the rights of property” (Джеймс Мэдисон), и ее уничтожит “болезнь под названием социализм” (лорд Эктон). Для обоснования данной точки зрения у них имелось обширное античное и средневековое досье.

Но, может быть, они были неправы? И с развитием технологий и прогресса в Европе появилось что-то, что превратило господство толпы из катастрофы — в благо?

Давайте присмотримся повнимательнее.

Первой в истории современной Европы всеобщее избирательное право ввела Франция в 1789 году. Дело тут же кончилось гильотиной.

Следующий раз всеобщее избирательное право было введено, опять-таки во Франции, в 1848 году. Дело кончилось императором Луи Бонапартом. Для объяснения его успеха на выборах Карл Маркс даже придумал поразительное слово, очень много объясняющее в демократических механизмах: “люмпен-пролетариат”. “Луи Бонапарт, — писал Маркс, — был императором, за которого проголосовал жаждущий сильной руки люмпен-пролетарий”.

Еще более удивительна следующая страна, которая ввела если не всеобщее избирательное право, то радикально снизила ценз, — это была Германия при Бисмарке. Железный канцлер снизил ценз, чтобы заменить либеральное меньшинство патриотическим большинством. Чтобы рейхстаг ответственных налогоплательщиков стал рейхстагом безмозглых патриотов.

В 1895 году имущественный ценз был резко снижен на выборах мэра Вены. В результате в космополитической, многонациональной имперской Вене победил антисемит-протонацист Карл Люгер. Император Франц-Иосиф был настолько шокирован, что два года отказывался утверждать его в должности.

Одна из аксиом современного леволиберального дискурса гласит, что “развитие рынка сопровождалось развитием демократии”. Чем более экономически свободным было население, тем больше был его запрос на демократию.

Одна из аксиом современного леволиберального дискурса гласит, что “развитие рынка сопровождалось развитием демократии”. Чем более экономически свободным было население, тем больше был его запрос на демократию.

К сожалению, эта аксиома мало соответствует реальности: взрывной рост демократий случился в Европе не в связи с ростом экономической свободы, а после Первой мировой войны. В истории человечества право голоса всегда в конечном итоге принадлежало тому, кто воюет. Массовые армии Первой мировой кончились массовой демократией.

По всей Европе — Великобритании, Германии, Италии, Испании, России, Болгарии, Польше, Югославии, Румынии, Греции, Венгрии, Португалии — прокатилась волна или революций, или радикального снижения избирательных цензов. В связи с этим в 1918 году американский президент Вудро Вильсон заявил о начале эры демократии в мире. “Democracy seems about universally to prevail”. Или, в переводе с Вудро Вильсона на Ортегу-и-Гассета: “Вся власть в обществе перешла к массам”.

Давайте посмотрим, что случилось с этой democracy через 10 лет.

Первой погибла демократия в России, просуществовав аж с февраля по октябрь 1917 года.

В Венгрии кратковременная коммунистическая революция Белы Куна сменилась “Белым террором”, а вскоре — властью диктатора Хорти.

В Испании в 1930 году к власти пришли республиканцы, не способные контролировать страну: анархисты начали поголовную резню знати и священников. Реакцией на резню стал мятеж Франко. В ходе начавшейся гражданской войны слабое республиканское правительство превратилось в марионетку Сталина, несмотря на то, что первоначально коммунисты в этом правительстве были не особенно сильны.

В Италии в 1922-м к власти пришел Муссолини, и в 1924 году он принял первую в истории человечества конституцию, действительно гарантировавшую всеобщее избирательное право. Второй такой конституцией была сталинская Конституция 1936 года.

В Болгарии царь не стал дожидаться коммунистической революции и в 1919 году назначил премьером главу Крестьянской партии Александра Стамболийского, который до этого сидел в тюрьме. Став премьером, народный лидер Стамболийский организовал: а) вооруженное восстание; б) тотальный передел собственности; в) крестьянскую армию, которая должна была помочь ему выполнять реформы вроде передела собственности и контроля рынка зерна.

В 1923-м Стамболийский был убит военными.

В 1934-м в Болгарии был совершен новый переворот, на этот раз военной организацией под названием “Звено”. Глава ее, полковник Кимон Георгиев, был поистине удивительным человеком: два года, с 1934-го по 1936-й, он правил во главе фашистской диктатуры. В 1944 году он в составе Народного фронта вместе с коммунистами снова пришел к власти и оставался в составе болгарского правительства до 1962 года.

В Югославии диктатором стал король Александр Карагеоргиевич. В 1929-м, после конституционного кризиса, вызванного тем, что в парламенте возмущенный депутат расстрелял пятерых своих коллег из противоположной партии, он совершил переворот, взял власть в свои руки и ввел в стране, явно по рецепту Бисмарка, всеобщее избирательное право для мужчин.

Не менее захватывающей была история Румынии. В этой стране, которая отнюдь не страдала от унижения после Первой мировой, — наоборот, в период между двумя войнами Великая Румыния в награду за участие в войне на стороне Англии и Франции достигла максимальных размеров — боролись две идеологии. Одна, как полагается, была крайне левая. Другая, опять же как полагается, крайне правая — черносотенцы в буквальном смысле слова, они так и назывались: “Легион Михаила Архангела”, или “Железная гвардия” — Garda de fer.

Легион Михаила Архангела был основан православным религиозным мистиком Корнелием Кодряну. Основой его идеологии был православный мистицизм, отречение от презренного материального капитализма и антисемитизм до такой степени дикий, что после того, как (в 1940-м) легион пришел к власти, Румыния стала единственной страной, где немцы сдерживали порыв народных масс относительно евреев: в Бессарабии, Буковине, Транснистрии евреи вырезались народом подчистую, не дожидаясь депортации в лагеря смерти, к досаде немцев, любивших во всем учет и порядок.

Литва, Латвия и Эстония были постоянным объектом большевистских диверсий; коммунистическое движение в них было весьма значительным. Конец ему был положен, только когда президенты соответствующих стран превратились в диктаторов. Особенно удачна была диктатуры Сметоны в Литве: он не только расстреливал коммунистов, но и провел в стране земельную реформу, создавшую крепкий класс крестьян-собственников, которые потом до середины 1960-х воевали в лесах против советской власти.

Военным диктатором Польши стал Пилсудский; в Португалии в 1932 году к власти пришел Салазар; в Греции в 1936-м приход коммунистов к власти был предотвращен отдачей этой самой власти в руки диктатора Метаксоса.

Сторонники демократии часто любят говорить: “Да, Гитлер пришел к власти в результате демократических выборов, но это случилось из-за позорного поражения Германии в Первой мировой войне, и вообще исключение подтверждает правило”.

Как мы видим, все ровно наоборот. Через 10 лет после победного заявления Вильсона о триумфе демократии в Европе эта самая демократия погибла в двух третях стран, вне зависимости от победы или поражения их в Первой мировой войне и задолго до экономического кризиса 1929 года.

Тогда, в 20—30-х годах XX века, после массовой демократии, возникшей вслед за массовыми армиями Первой мировой, Европа впервые за несколько столетий отказалась от самой главной идеи, обеспечивавшей ей доселе развитие и прогресс. Она перестала ориентироваться на мнение просвещенного меньшинства.

Отныне бал начали править те идеологии, которые потакали инстинктам большинства и могли привлечь на сторону политика толпу. Идеологии эти были, в общем, двух видов: одни вовсе отрицали частную собственность (как в СССР и Венгрии при Беле Куне), а другие отрицали ее частично, проповедуя корпоративистскую идеологию, при которой социальное государство заботится о бедняках, а интересы частного капитала подчинены интересам социального государства. Тогда это называлось “фашизм”, сейчас это называется “общечеловеческими ценностями”.

К началу Второй мировой войны массовое избирательное право сохранилось, в основном, в тех странах, где расширение круга голосующих происходило постепенно, опираясь на вековые традиции самоуправления (но не демократии), — в Великобритании, Голландии, Бельгии, Швеции, Швейцарии, Норвегии, Дании.

Нетрудно заметить, что история третьего мира после Второй мировой повторяет историю Европы в 1930-х. Это тот же злокачественный паттерн — рост массовых тоталитарных идеологий, с той только разницей, что к массовым коммунистическим и нацистским идеологиям добавились еще и массовые идеологии, основанные на религии.

Еще в начале столетия реформаторы на Ближнем Востоке (Ататюрк в Турции, династия Пехлеви в Иране) противостояли мнению большинства в своих обществах. К концу столетия верх в регионе взяло мнение большинства: ксенофобского, антизападного и исламистского.

Пока политика в арабском мире делалась халифами и эмирами, арабы уживались с евреями. Когда она стала делаться массами, уничтожение евреев стало главной мечтой масс, и арабы превратились в нацию, съедаемую на корню ненавистью к окружающему миру. Пока Руандой правили бельгийские колонизаторы, хуту в ней уживались с тутси. Когда Руанда получила независимость, народ хуту устроил геноцид народа тутси.

Впрочем, после Второй мировой эти имманентные недостатки правления большинства не очень-то замечались. Шло противостояние двух систем — капиталистической и социалистической, и любые эксцессы и кровопролития в странах третьего мира списывались на их борьбу. Сторонники открытого общества объясняли людоедско-коммунистические диктатуры в Африке происками Советов, а “полезные идиоты” объясняли правые диктатуры происками кровавых гринго, мешающих радостному шествию мира по пути прогресса и социализма.

Но вот тоталитарный СССР рухнул, не выдержав соревнования с открытым обществом, и выяснилось, что дело было в борьбе не только двух систем.

Уго Чавес и Таксин Чинават, левые правительства и даже экс-террористы, пришедшие к власти в Аргентине, Эквадоре, Боливии, сделали это без всякого вмешательства со стороны почившего в бозе СССР. Причиной их победы было всеобщее избирательное право. На Ближнем Востоке освободившееся место тоталитарной коммунистической идеологии заняла тоталитарная исламистская идеология.

Выяснилось, что в бедном обществе демократия убивает рынок, а за ним и свободу сама собой, без дополнительных субсидий со стороны Коминтерна.

А вслед за этим выяснилась и еще более страшная вещь: что в отсутствие смертельного врага, заставляющего общество мобилизовываться, даже в богатых странах всеобщее избирательное право ведет к стремительному увеличению прослойки избирателей, которые зависят от государства, и к росту популярности политиков, которые обещают раздать большинству то, что они отняли у меньшинства.

Иначе говоря, стало все более очевидным, что демократия отнюдь не является сиблингом рынка. Стало очевидно, что демократия в конечном итоге рынок уничтожает.

Еще раз, и это самое важное.

Именно этим и объясняется нынешняя трагедия России. В начале 90-х годов российские реформаторы, как и Френсис Фукуяма, искренне думали, что демократия и рынок находятся вместе с одной стороны, а тоталитаризм и плановая экономика — с другой. Они построили в стране демократию, потому что демократию построить куда легче рынка. Но группы интересов, существовавшие в постсоциалистическом обществе, и голосование люмпенизированного большинства, жаждавшего альфа-самца, — быстро покончили и с демократией, и с рынком.

В конце XVI века известный специалист по демонологии Жан Боден обосновал доктрину “божественного права королей”, согласно которой король поставлен править нацией непосредственно Богом, и только Бог может спрашивать у него отчета.

Теорию эту трудно назвать научной или основанной на фактах. Теория “божественного права королей”, равно как идеи непогрешимости папы римского или преимущества одной касты над другой, — является лишь идейным оформлением сложившихся на данный момент реалий власти.

Точно так же идея о том, что демократия есть всегда и везде наилучший способ правления, — не имеет ничего общего с фактами, а является лишь идейным оформлением сложившихся на данный момент реалий.

Она противоречит фактам и логике. С какой стати избирателем должен быть каждый?

Мы лишаем родительских прав наркоманку, которая не может накормить своего ребенка. Но когда речь идет о ее избирательном праве, то оно, в отличие от родительского, оказывается священно. Почему?

Мы повсеместно наблюдаем, как по всему миру массы голосуют за Чавесов, Путиных и Ахмадинежадов. Поклонники власти народа на это говорят: “Избирателей обманули!” Но если избирателей так постоянно и часто обманывают, может, имеет смысл лишить избирательного права тех, кто так легко и часто обманывается?

Всеобщее избирательное право в нищих странах, как и 2 тысячи лет назад, кончается переделом собственности, “справедливыми ценами”, пустыми полками в магазинах и обвинением “богачей” и “агентов Запада” в этих пустых полках. Такая нищая страна попадает в заколдованный круг, потому что постоянные переделы частной собственности и произвол толпы и властей препятствуют ей построить сколько-нибудь процветающую экономику и выбраться из бедности.

Всеобщее избирательное право в богатой стране приводит к росту числа социальных паразитов, которые, в конце концов, начинают составлять неработающее большинство, живущее за счет работающего меньшинства. Когда тот, кто не работает, живет за счет того, кто работает, и еще считает при этом, что ему все должны, — это не называется социальной справедливостью. Наоборот, это величайшая социальная несправедливость.

В нищих странах апелляция к мнению большинства приводит к возникновению массовых фобий, основанных на ненависти к западной цивилизации, науке и прогрессу: например, исламизма.

В богатых странах она приводит к возникновению аналогичных массовых фобий о “вредном ГМО” и “страшном глобальном потеплении”. Эти фобии точно так же растут или из свойственной толпе ненависти к науке (“Эти проклятые ученые нас убивают”), или из свойственной толпе ненависти к частной собственности (“Эти проклятые загрязнители нас убивают”). Впервые за последние несколько веков лидеры западного общества вынуждены прислушиваться не к мнению ученых и промышленников, а к мнению большинства, ищущего как-то обосновать свою ненависть к прогрессу и частной собственности.

От такого положения дел страдает все: экономика, наука, общественная мораль, и прежде всего то самое большинство, которое, под предлогом защиты его прав, делают все более и более зависимым от государства. Людей, которые могли бы стать личностями и пробиться наверх, с детства сажают на иглу социальной помощи; политики, которые это делают, на самом деле не большие филантропы, чем наркодилеры, сажающие как можно больше людей на наркотики.

В основе современного дискурса о демократии лежит фундаментальная ложь: этот дискурс по умолчанию представляет дело так, что те ценности, которые сделали Европу Европой — неприкосновенность частной собственности, технический прогресс, наука, — все они каким-то образом исходили из “традиций европейской демократии”.

Как я уже сказала, нет ничего более далекого от действительности: Европа стала Европой не при демократии. Когда над Британской империей не заходило солнце, в ней не было всеобщего избирательного права. Когда избирательное право в ней появилось, Британская империя рухнула. Солнце зашло.

Именно поэтому практически никогда современный леволиберальный дискурс не обсуждает такую вещь, как избирательный ценз. Выборы по умолчанию должны быть всеобщими. “Если ты против выборов, значит, ты за диктатуру”.

Именно поэтому уроки первых восстаний среднего класса против демократии — в Таиланде и Венесуэле – попросту игнорируются. В противном случае придется признать, что весь гигантский дискурс о демократии построен на песке. Ведь если просто напомнить людям, что в истории человечества, и особенно в истории процветающей Европы, — выборы не всегда означали всеобщее избирательное право, то недостатки системы, в бедных странах приводящей к власти Мугабе и Ахмадинеджадов, а в богатых способствующих катастрофическому увеличению безответственных избирателей, — станут ясны слишком большому количеству людей.

Эти вещи будет очень трудно отрицать — значит, надо запретить их обсуждение и называть любого, кто поднимает подобный вопрос, фашистом. Получается, что фашистом был Джордж Вашингтон. А Муссолини был как раз демократом: ведь, как я уже сказала, итальянская конституция 1924 года была первой в мире конституцией с подлинным и равным всеобщим избирательным правом.

Юлия ЛАТЫНИНА