По следам пропавших детей

Под занавес 2016 года вступило в силу решение правительства Израиля рассекретить материалы, связанные с так называемым «делом йеменских детей».

Речь идет о 200 тысячах протоколов и других документов, на изучение которых, понятное дело, уйдет немало времени. Но даже выложенные за эти дни в интернет некоторые из протоколов комиссии Коэна – Кедми поистине нельзя читать без содрогания. Похоже, речь идет об одной из самых страшных страниц истории еврейского государства…

«Верните моего ребенка!»

Свое начало «дело йеменских евреев» берет в 1948 году, когда в Израиль стали прибывать репатрианты со всего мира, которых поначалу селили в маабарот – основанных в пустынных местах лагерях, где наспех сооружались брезентовые палатки или бараки.

Зимы 1948-го – 1950-х годов, как назло, выдались дождливые и холодные, так что неудивительно, что многие обитатели маабарот, в том числе и дети, часто болели. Однако вскоре по лагерям поползли слухи о том, что власти используют болезни детей как предлог для кражи: ребенка отвозят в больницу, спустя какое-то время родителям сообщают, что он скончался, а на деле передают его на усыновление в семьи богатых ашкеназских евреев Израиля или США. Причем чаще всего воруют детей у репатриантов из Йемена.

Впервые обвинения правительства в похищении и передаче – а, по сути дела, продаже – детей йеменских евреев на усыновление открыто прозвучали в 1960-х годах. В 1967-м по этому поводу была создана следственная комиссия Бахалуля – Минковски. Однако очень скоро стало ясно: члены комиссии не столько доискиваются до истины, сколько хотят скрыть факты и убедить общественность в том, что речь идет о совершенно необоснованных слухах.

К такому же заключению сводились и выводы созданной в 1980 году комиссии Шальги.

Гром грянул в 1994 году, когда бывший сотрудник ШАБАКа раввин Узи Мешулам с группой сторонников забаррикадировался в доме в Егуде и потребовал от правительства предать гласности материалы, связанные с похищением детей в период с 1948-го по 1954 годы. Мешулам утверждал, что в его руки попали документы, согласно которым тысячи детей новых репатриантов из Йемена, стран Северной Африки, а также Восточной Европы и Балкан были в обмен на щедрые пожертвования переданы на усыновление в богатые семьи.

Как известно, после долгих переговоров рав Мешулам вышел из дома, чтобы встретиться с тогдашним генинспектором полиции Асафом Хейфецем, давшим ему гарантию неприкосновенности. Гарантия оказалась ложной: Мешулама арестовали, полиция штурмовала дом, и во время штурма один из хасидов Узи Мешулама был убит. Мятежный раввин и его сторонники были приговорены к различным срокам заключения, но дело их не пропало: по указанию премьер-министра Ицхака Рабина была создана новая комиссия во главе с отставными судьями Иегудой Коэном и Яаковом Кедми, которая должна была выявить всю правду о «деле йеменских детей».

Работа комиссии затянулась до 2001 года, но ее итоги вызвали разочарование. В официальном заявлении утверждалось, что она проследила судьбу 800 детей, родители которых настаивают на версии похищения, и пришла к выводу, что 750 детей на самом деле скончались, а 50 были признаны пропавшими без вести (слово «усыновлены» так произнесено и не было). При этом многие документы, связанные с работой комиссии Кедми – Коэна, было решено засекретить.

Автор этих строк хорошо помнит разговор, состоявшийся после принятия этого решения с Мариной Солодкиной, тогда членом парламентской фракции партии «Исраэль ба-алия». Марина говорила, что аргументы, которыми комиссия объяснила необходимость засекречивания материалов, кажутся ей совершенно неубедительными и что необходимо добиться предания их гласности. «В шкафу Государства Израиль хранится много скелетов, но этот – как раз из тех, которые должны быть извлечены в первую очередь, – сказала тогда Марина Солодкина. – Во-первых, потому что речь идет о тысячах поломанных человеческих судеб. Во-вторых, по той причине, что это дело касается отношения государства не только к репатриантам из Йемена, но и к новым репатриантам вообще: пришло время прекратить беспредел по отношению к каждой новой волне алии!»

Однако, как видим, понадобилось еще полтора десятилетия борьбы за то, чтобы эти и другие документы стали достоянием общественности. Согласно же первоначальному плану, они должны были находиться под грифом «совершенно секретно» до 2031 года, то есть, по сути дела, до того времени, когда последнему из усыновленных детей исполнится 77 лет, и он уже вряд ли будет доискиваться до правды.

Листая материалы комиссии Коэна – Кедми, начинаешь понимать, почему на ней так и не были заслушаны показания рава Узи Мешулама. Оказывается, в 1997 году комиссия собиралась встретиться с ним. Началась долгая переписка комиссии с Управлением тюрем и полицией – сотрудники правоохранительных органов опасались, что при заслушивании свидетельских показаний рава Мешулама могут вспыхнуть массовые беспорядки, и потому предлагали организовать слушания прямо в тюрьме. Сопредседатель комиссии Иегуда Коэн склонялся к тому, чтобы принять это предложение, но счел неприемлемым выдвинутое Узи Мешуламом требование о том, чтобы его показания транслировались в прямом эфире по радио и телевидению.

И вот что любопытно: в письме, направленном комиссии, рав Мешулам заявлял, что готов привести конкретные факты похищения детей и передачи их не только в еврейские семьи, но и в семьи активистов христианских организаций, поддерживающих Израиль. Этот факт до недавнего времени нигде не фигурировал и стал маленькой сенсацией, хотя никаких доказательств, подтверждающих эти слова Мешулама (как и его утверждения, что речь идет отнюдь не о нескольких десятках, а о тысячах детей), нет.

Впрочем, это далеко не единственная сенсация, связанная с публикацией материалов комиссии Коэна – Кедми.

«Винтики» и «гаечки»

Всего за годы работы комиссии для дачи показаний были вызваны около тысячи свидетелей – чиновников, врачей, медсестер, воспитательниц и нянечек детских садов, – имевших то или иное отношение к смерти, реальной или мнимой, детей новых репатриантов. Но следует учесть, что к 1995 году многие из них ушли в мир иной, а некоторые страдали старческой деменцией. Еще сотни потенциальных свидетелей отказались предстать перед комиссией, сославшись на проблемы со здоровьем и памятью. Да и большинство из тех, кто согласился, давали показания явно неохотно, словно боялись и хотели что-то скрыть.

Наиболее заметную и самую ценную группу свидетелей составили бывшие студентки-практикантки курсов медсестер и воспитателей, а также детсадовские нянечки. Большинству из них в начале 1950-х годов было по 17–19 лет. Понятное дело, никто из этих девушек решений по поводу передачи детей на усыновление не принимал и ни в какие тайны посвящен не был. Все они, по словам Иегудит Дорани, работавшей нянечкой в лагере Эйн-Шемер, были лишь маленькими винтиками огромной машины.

Предстали перед комиссией Коэна – Кедми и несколько врачей и медсестер, непосредственно причастных к исчезновению детей репатриантов. Большинство из них, как, например, бывшая медсестра Соня Мильштейн, не испытывали никаких мук совести по поводу того, что лгали родителям, сообщая им о смерти ребенка.

– Репатрианты из Йемена ужасно относились к собственным детям, практически не интересовались ими, – заявила Соня Мильштейн, выступая перед членами комиссии. – Да и что они могли им дать, чему научить?! Это были темные, малограмотные люди! На их месте я была бы только рада, если бы спустя 40 лет узнала, что мой ребенок вырос в достатке, получил прекрасное образование и воспитание, ни в чем не нуждается.

Но были и такие, как медсестра Цвия Коэн, которая заявила, что у нее до сих пор болит сердце из-за всего, что ей довелось увидеть в доме младенца в лагере Эйн-Шемер.

– Сразу после приезда новым репатриантам сообщали, что они и их маленькие дети будут жить раздельно, – рассказывала Цвия Коэн на очередном заседании комиссии. – Это казалось логичным: дети больше подвержены болезням, и пока родители живут в палатках, их лучше поместить в добротные дома. Поначалу разделение между детьми и родителями проходило без осложнений. Но затем, по мере того как множились слухи о кражах детей, йеменские евреи стали отказываться передавать детей в дома младенцев. Сначала их уговаривали, а потом перестали обращать внимание на мольбы и просто забирали детей силой. Относились к ним крайне пренебрежительно, заведомо считая всех репатриантов из Йемена дремучими, едва ли не умственно отсталыми людьми, с которыми можно делать все, что угодно. Если мать прибегала вечером, чтобы проведать ребенка и убедиться, что его еще не украли, перед ней просто захлопывали дверь. Детей же время от времени на самом деле увозили в больницу в Хайфу или в Тель-Авив, и больше их никто не видел.

Уже упомянутая выше нянечка Иегудит Дорани, возможно, действительно была лишь крохотным винтиком, но, как выяснилось, у этого винтика оказалась замечательная память.

– Детей из дома младенца увозили, в основном, по ночам, иногда по одному, иногда по двое или трое, – читаем в протоколе показаний Дорани. – Я прихожу утром и вижу: двух детей нет. Спрашиваю у заведующей, куда они делись, и та отвечает, что них поднялась температура, они себя плохо почувствовали, и их отправили в больницу в Хайфу. Но я хорошо помню, что когда уходила с работы, эти дети прекрасно себя чувствовали. «У них поднялась температура», – твердит заведующая. Я отвечаю, что перед уходом измеряла им температуру, она была совершенно нормальной. «Не лезь не в свое дело, если не хочешь потерять работу!» – заявила мне заведующая. А дети продолжали пропадать… Вскоре я поняла: тех, кого увозят в Хайфу, уже не возвращают. Когда в больницу приезжают родители, им говорят, что ребенок умер, что его уже похоронили; выдают свидетельство о смерти. Пытаться что-либо выяснить бесполезно…

А вот свидетельство другой нянечки из того же лагеря Эйн-Шемер, Розы Кучинской:

– Я дважды доставляла детей из нашего дома младенцев в больницу. Они казались совершенно здоровыми, но, с другой стороны, мне было 17 лет, я могла и не понимать, что ребенок болен. Я не помню случая, когда такой ребенок вернулся бы назад, в лагерь. Как-то раз я спросила в больнице, где находится ребенок, которого я привезла в прошлый раз, и мне ответили, что он в палате для выздоравливающих. По поводу второго ребенка мне ответили, что он умер. Я также видела, как в дом младенца приезжали супружеские пары, явно выбиравшие ребенка для усыновления. В основном они говорили между собой по-английски. Реже – по-французски. Совсем редко – на иврите или идише. Исчезали и затем «умирали» обычно именно те дети, которые им приглянулись. Поэтому я почти уверена, что их просто передавали на усыновление.

Работавший в 1950-е годы в лагере для репатриантов проф. Джорджи Мендель рассказал на заседании комиссии, что обитателей таких лагерей почти никогда не извещали о том, что их дети направлены в больницу. «Да и как мы могли это сделать? – объяснил он. – Разве что прокричать в мегафон имя ребенка. Но зачастую и этого не делалось».

Проф. Бенцион Вербин, заведовавший отделением больницы «Тель-Авив Адасса», давал показания очень неохотно, но среди прочего заметил, что репатрианты из Йемена почти не навещали своих детей.

– Вам это не казалось странным? – спросил один из членов комиссии.

– Нет, – ответил проф. Вербин. – В те годы добраться из отдаленного лагеря в Тель-Авив было целой проблемой, так что ничего странного тут не было.

– Родители утверждают, что зачастую в больницы доставляли здоровых детей. Что вы на это скажете? – таков был следующий вопрос к профессору.

– Скажу, что, не будучи врачами, они просто не могли объективно судить, больны их дети или здоровы.

Сколько детей было переведено в больницы из Дома младенцев в Эйн-Шемер и других лагерей для новых репатриантов? Ответа на этот вопрос мы уже не получим никогда, так как по чьему-то указанию все архивы лагерных домов младенцев были уничтожены еще в 1960-х годах и восстановлению не подлежат. Но, похоже, комиссии Кедми – Коэна удалось выяснить, что происходило с детьми репатриантов из Йемена и других стран после того, как их доставляли в больницы. Оттуда их направляли в детские дома организаций ВИЦО или «Эмуна», из которых они, вероятнее всего, и передавались приемным родителям.

Так, бывшая воспитательница одного из детских домов ВИЦО, Това Фродер, давая показания комиссии, по ее словам, понятия не имела о том, что поступающие к ним дети отобраны у родителей, и искренне считала, что речь идет о сиротах или о потерянных детях. Фродер рассказала, что во второй половине 1940-х и начале 1950-х годов такое происходило часто. При этом ее нисколько не удивляло и то, что детям дают новые имена или добавляют еще одно имя к тем, под которыми они значатся в документах. Время от времени детей, находившихся в детском доме ВИЦО, забирали на усыновление, и это тоже казалось ей вполне нормальным.

Иегудит Мортажи, в 1949 году учащаяся курсов воспитательниц ВИЦО, в целом этот рассказ подтверждает:

– Нас, разумеется, ни во что не посвящали, но мы знали, что очень многих детей передают на усыновление. При этом мы понятия не имели о том, чьи это дети и откуда они. Нам этого не говорили и к какой-либо документации не подпускали. Наше дело было учиться и перенимать опыт работы. Но, думаю, среди воспитанников на самом деле было много детей репатриантов из Йемена, выделявшихся более смуглой кожей.

О том, что детей из маабарот сначала направляли в больницу, а оттуда – в одно из учреждений организации ВИЦО в Тель-Авиве, Иерусалиме или Цфате, где они могли жить по нескольку лет, дожидаясь усыновления, свидетельствуют и другие документы комиссии Коэна – Кедми. Значительную часть этих документов составляют показания самих репатриантов из Йемена – о том, с каким пренебрежением их извещали о смерти ребенка, как выгоняли из больницы, отказываясь показать тело или сообщить место захоронения.

Есть в документах комиссии и рассказы об экстраординарных случаях. Например, о том, как одна семья, явившись в больницу и выслушав сообщение о смерти ребенка, подняла страшный крик и устроила такой дебош, что спустя некоторое время медсестра принесла им совершенно здоровую дочь…

Многие семьи на протяжении десятилетий продолжали искать своих пропавших сыновей и дочерей. И иногда находили – на сегодняшний день известно несколько таких случаев. Бывало, что и дети, узнав тем или иным образом о том, что являются приемными, начинали искать своих биологических родителей. Как, например, Гиль Гринбойм.

Сорок лет спустя

По словам 62-летнего Гиля Гринбойма, ни в детстве, ни в юности ему и в голову не приходило, что он не родной сын своих родителей – типичных представителей ашкеназской интеллигенции. Первые сомнения в его душу заронила жена, обратившая внимание на то, что у Гиля довольно смуглая кожа, и он совсем не похож на родителей. «Я убеждена, что тебя усыновили! – твердила женщина. – Если это не так, то где фотографии с твоей брит-милы?»

Жена задавала Гилю все новые и новые вопросы, на которые у него не было ответов.

Однажды Гринбоймы были в гостях у друзей, и пока мужчины распивали в гостиной виски, женщины, как обычно, вели на кухне свои беседы. Там, на кухне, супруга приятеля Гиля и сказала его жене, что ее родители, которые в молодости дружили с родителями Гиля, были уверены, что те не могут иметь детей. Узнав об этом, Гиль Гринбойм стал осторожно расспрашивать родственников – и натолкнулся на заговор молчания. Обращаться с вопросом к родителям он не стал, не хотел их ранить. Но к тому времени он уже работал в МИДе, у него были связи в различных ведомствах, и Гиль провел собственное расследование.

Он как раз работал в посольстве Израиля в США, когда ему позвонили и сообщили, что обнаружили его документы, согласно которым он действительно усыновлен теми, кого всю жизнь считал своими родителями. Из присланного ему диппочтой досье следовало, что когда Гилю было 17 дней от роду, его родителям сообщили, что он скончался в больнице, а затем передали на усыновление.

По возращении в Израиль Гиль Гринбойм, которому к тому времени исполнилось 40 лет, встретился со своей биологической матерью, с братьями и сестрами. По его признанию, глубокой связи у него не возникло даже с матерью, что уж говорить об остальной семье – они остались друг для друга чужими людьми. И вместе с тем, говорит Гиль, открытие правды о собственном происхождении причинило ему тяжелую душевную травму – у него возникло ощущение, будто его в чем-то обокрали, и он прожил не свою жизнь. Возможно, куда более успешную и обеспеченную, но не свою. Во всяком случае, Гиль убежден, что государство совершило преступление по отношению к его биологической семье и к нему лично.

Кто знает, скольким израильтянам и американцам предстоит в ближайшем будущем сделать такие открытия?..

Предварительные итоги

Трудно сказать, узнаем ли мы из рассекреченных документов, кому именно пришла в голову идея объявлять детей новых репатриантов из Йемена (да и, судя по всему, не только из Йемена) умершими и превращать в ходовой товар.

Как следует из тех же свидетельских показаний комиссии Коэна – Кедми, сама система передачи детей на усыновление была продумана так, чтобы трудно было отыскать какие-либо концы. Все указания заведующим домами младенцев, отделениями больниц, старшим медсестрам, заведующим детдомами ВИЦО и прочим, вероятнее всего, отдавались в устной форме.

Кстати, по одной из версий, во всей истории с йеменскими детьми не было никакого злого умысла. Сторонники этой версии утверждают, что дети из лагерей новых репатриантов действительно часто и тяжело болели, и их отправляли в больницы. Так как добраться, особенно зимой, из такого лагеря в Хайфу и Тель-Авив было крайне трудно, родители не навещали детей, вследствие чего врачи и медсестры приходили к выводу, что это либо сироты, либо брошенные дети, и передавали их в круглосуточные сады ВИЦО. Ну а оттуда путь к усыновлению был коротким.

Но есть и другая версия, согласно которой государство в буквальном смысле слова продавало этих детей семьям бездетных американских евреев, специально приезжавших в Израиль, чтобы усыновить именно еврейского ребенка. За каждый акт усыновления требовалось пожертвовать 5000 долларов – огромные по тем временам деньги. Таким образом, 200 детей вполне могли принести в казну молодого еврейского государства миллион долларов…

Так что же на самом деле произошло в лагерях репатриантов в 1948–1954 годах? Сколько именно детей было передано на усыновление? Что двигало теми, кто стоял за всем этим? Сознавали ли они, что совершают чудовищное преступление? Или, наоборот, были убеждены, что действуют исключительно во благо страны и самих детей?

Увы, точных ответов на эти вопросы уже не получишь, и никакие рассекреченные документы не помогут. Ответить на них могли только непосредственные участники тех событий, причем не мелкие винтики, а те, кто отвечал за принятие решений. Несомненно одно: их попытка сохранить все в тайне не удалась. История вновь доказала, что нет ничего тайного, что не стало бы явным, и «дело йеменских детей» еще не раз о себе напомнит.

В обозримом будущем нас ждет демонстрация протеста за посмертное оправдание рава Узи Мешулама, многомиллионные иски к государству от семей, ставших жертвами этой преступной политики, – и, конечно, печальные и трогательные истории о воссоединении семей спустя столько десятилетий.

Газета «Новости недели», Тель-Авив, информационный партнер газеты «Кстати»

Петр ЛЮКИМСОН