«Пленник чужой…»

— Несомненно, любезный Петр Сергеевич, это весьма любопытный экземпляр… гм… я вас поздравляю. Середина девятнадцатого века. В те времена умели делать хорошие вещи. Обратите внимание на титульный лист.

Александр Михайлович как бы невзначай скользнул подушечками холеных пальцев по странице сверху вниз. Так и есть, тщательно и почти профессионально вытравленная печать в нижнем правом углу. Где же для тебя, голубчик, украли эту книгу? Уж точно не в столице, а в каком-то маленьком провинциальном музейчике. Антиквар улыбнулся своим мыслям, но вслух бодро произнес:

— Ваше желание заняться стариной очень радует. Сейчас мало кто серьезно этим увлекается. Дорогие машины, престижные курорты, жуткие картины в стиле «старых голландцев», от которых остатки волос на голове встают дыбом! Кстати, если найдете время зайти ко мне в конце недели, смогу предложить вам нечто очень интересное. Не просите, все равно не расскажу, у меня такая примета…

Когда за посетителем с тихим перезвоном закрылась тяжелая мореного дуба входная дверь, Александр Михайлович с видимым облегчением вздохнул, уселся в прекрасно отреставрированное вольтеровское кресло и позволил себе наконец-то раскурить свою любимую трубку. Было почти полтретьего — обеденное время. Серьезных посетителей в его антикварном магазине в этот час ждать бессмысленно. Солидный клиент приходит ближе к вечеру, иногда предварительно позвонив и договорившись о встрече. С наслаждением вдыхая аромат дорогого голландского табака, Александр Михайлович стал пристально рассматривать витрину, которую специально нанятый дизайнер переделывал уже третий раз. Чего-то явно не хватало… Антиквар так и не смог объяснить самодовольному юноше, почему инкрустированная слоновой костью очаровательная музыкальная шкатулка (предположительно восемнадцатый век, Франция) не смотрится рядом с коллекцией серебряных кинжалов и сервизом кузнецовского фарфора. Кстати, о фарфоре. Именно этот сервиз несколько дней назад принесла в магазин чистенькая благообразная старушка. Александр Михайлович с подчеркнутым пониманием отнесся к ее проблеме. Пенсии не хватает, последняя семейная реликвия и так далее. Что-то в облике престарелой хранительницы старины насторожило антиквара. То ли слишком подробное описание истории сервиза с упоминанием теток, с трудом переживших ленинградскую блокаду, то ли подозрительная сговорчивость старухи: она как-то слишком быстро согласилась продать сервиз по смешной для такой уникальной вещи цене. Но Александр Михайлович уже давно приучил себя не поддаваться эмоциям. Профессионал его уровня не может рисковать по пустякам. Репутация в узком кругу знатоков и ценителей антиквариата завоевывается годами, порой десятилетиями. А вот ошибки в их мире прощают с трудом, если вообще прощают. Вытащив из нагрудного кармана английского твидового пиджака семикратную лупу, Александр Михайлович уже в который раз принялся внимательно изучать нежно-голубое клеймо на хрупком, расписанном разноцветными бабочками чайнике. «Т-ва М. С. Кузнецова» — и две заглавные буквы, Д. и Ф., пониже. Семейная реликвия, говорите. Этому сервизу должно быть больше ста лет, а такое впечатление, что никто ни разу не пил чай из этих изящных чашечек, не прикасался к маленьким и нежным, словно детские ушки, ручкам. Антиквар задумался. За ответом старуха придет завтра. Нужно поручить помощнику и младшему компаньону Сергею отвезти сервиз к надежному эксперту. А пока (от греха подальше!) Александр Михайлович осторожно прикрепил на чайник табличку «Продано», встал и, сунув лупу в карман, начал с вальяжной медлительностью обходить свои владения.

Хмурый осенний день стремительно клонился к вечеру. За окном потемнело, стал накрапывать мелкий нудный дождик. Порыв ветра подхватил охапку желто-коричневых листьев и торопливо поволок их по тротуару. Антиквар щелкнул выключателем, мгновенно отгородив свой уютный мирок от промозглой сырости городской улицы. Великолепная венецианского стекла люстра, вспыхнув множеством четких блистающих граней, залила магазин ярким праздничным светом. Как все-таки удачно найдено место для бесценной ворчестерской вазы, с удовольствием подумал антиквар. Этот слегка желтоватый оттенок матового без глазури английского фарфора, который специалисты называют «фарфоровым бисквитом», великолепно смотрелся на фоне старого туркменского ковра. А бронзовая фигурка Лао-Цзы верхом на буйволе справа создавала ощущение законченности всей тщательно подобранной композиции. Вот только этот, с позволения сказать, кузнецовский сервиз…

Александр Михайлович вздохнул, раскурил погасшую трубку, открыл изящное бюро эпохи Людовика XIV, извлек из него Guardian и, вернувшись в вольтеровское кресло, развернул газету и сосредоточенно углубился в чтение. Газету он купил несколько дней назад в лондонском аэропорту, возвращаясь с крупнейшего перед Рождеством аукциона, куда по просьбе одного из своих клиентов летал специально за двумя акварельными рисунками Карла Брюллова.

Нежно звякнул колокольчик входной двери. В магазин вошли двое — женщина в коротком бежевом пальто и подросток в куртке. Вошедшие о чем-то тихо разговаривали, улыбались друг другу, мелкие капельки дождя росой покрывали их плечи и волосы. Антиквар аккуратно сложил газету и, тщательно скрывая досаду, поднялся навстречу вошедшим.

За годы работы он безошибочно научился отделять серьезных клиентов от праздношатающихся граждан. Для этой парочки визит в его магазин скорее способ убить время, бесплатно поглазеть на тонкие предметы роскоши, которые им, возможно, не по карману. Приклеив на лицо любезную улыбку, Александр Михайлович неторопливо двинулся в сторону вошедших.

— Добрый день, чем могу?..

— Нам нужно найти подарок к юбилею одного солидного человека… — у женщины был тихий с приятной хрипотцой голос. Взгляд ее больших немного выпуклых голубых глаз рассеянно скользил по магазину. Мальчик, встав за спину женщины, не мигая уставился на антиквара.

— Надеюсь, вы знаете, что любит ваш юбиляр, — постарался пошутить Александр Михайлович. Он тщетно пытался поймать взгляд незнакомки.

— Скажите, ваза… рядом с лампой… — женщина сделала легкий взмах рукой. На ее запястье тускло сверкнул массивный серебряный браслет в форме свернутой кольцами змеи. Отличное тибетское серебро, машинально отметил для себя антиквар, а вслух изрек:

— Это английский мягкий, или костяной, фарфор, неплохой выбор… гм… при условии, если вы располагаете средствами…

Женщина медленно повернула голову, легкая тень улыбки тронула уголки губ. Александр Михайлович быстро отвел глаза. Он вдруг почувствовал странную неловкость, будто когда-то уже встречался, был знаком с этой женщиной. Ее лицо и глаза, и пушистые светлые волосы, и даже красивый изгиб стройной длинной шеи были необъяснимым образом знакомы ему, вызывали чувство едва уловимого беспокойства. Словно много лет назад какая-то тайна, недосказанность осталась между ними, и вот сейчас…

— Мама, давай поищем подарок в следующий раз, — капризный голос мальчика вернул антиквара к действительности.

— Шурик, пожалуйста, — женщина болезненно поморщилась, — мы откладываем покупку уже в который раз…

— Мне здесь ничего не нравится! — продолжая в упор смотреть на Александра Михайловича, мальчик взял женщину под руку, словно пытался силой увести ее из магазина.

«Дьявол, где и когда я видел эту женщину? Ошибка исключена!» — подумал антиквар. Вслух же он мягко произнес, обращаясь непосредственно к подростку:

— А мы с тобой, оказывается, тезки. Кстати, эта ваза действительно достойный подарок. Хотите рассмотреть ее ближе?

Эффектным, много раз репетированным жестом Александр Михайлович снял вазу с полки и с подчеркнутой осторожностью поставил на специальную мраморную подставку. Женщина медленно сняла с правой руки черную лайковую перчатку, положила ее на прилавок, их взгляды встретились…

— Мама, кажется, ты искала что-то такое… — быстро затараторил подросток и ткнул пальцем в изящный чайник с бабочками.

— Увы, вы опоздали, — Александр Михайлович с наигранным сожалением развел руками, — сервиз продан …

— Скажите, а у вас еще одного такого нет? — мальчишка вел себя дерзко, его бесцеремонность избалованного ребенка начинала раздражать антиквара. Но Александр Михайлович был прирожденным дипломатом, поэтому, снисходительно улыбнувшись, он терпеливо стал объяснять:

— В моем магазине продаются только очень редкие вещи, многие из которых сохранились лишь в единственном экземпляре. Вот, кстати, посмотрите…

Подойдя к роскошному книжному шкафу из карельской березы, антиквар снял с полки небольшую потертую книжицу в дешевом картонном переплете.

— Это сборник стихов Анны Ахматовой. Весь тираж был конфискован и уничтожен по личному распоряжению Сталина. А эту книгу, рискуя жизнью, спас типографский рабочий, незаметно сунув ее под фуфайку. До недавнего времени сборник принадлежал семье известного литератора…

— Вы хотите сказать, что она дорого стоит? — мальчик недоверчиво усмехнулся.

— Для почитателей творчества Ахматовой — это бесценная реликвия, не правда ли? — женщина взяла книгу из рук антиквара, рассеянно пролистала ее и, грустно улыбнувшись каким-то своим мыслям, прочитала:

 

…Пленник чужой, мне чужого не надо.

Я и своих-то устала считать…

 

У Александра Михайловича мучительными толчками забилось сердце, неожиданно вспотели ладони. Да что это с ним? Неужели стихи Ахматовой, которые он знал наизусть, оказали такое странное действие? Незнакомка стояла почти вплотную. Александр Михайлович чувствовал тонкий, едва уловимый аромат ее духов, видел трогательный завиток волос на нежном затылке и маленькую коричневую родинку на виске. Когда в последний раз он так волновался при встрече с женщиной? Ерунда какая-то, тем более что женщина эта совершенно ему незнакома.

— Скажите, — незнакомка грустно улыбнулась, возвращая книгу, — может, вы договоритесь с владельцем сервиза, чтобы я…

— Это исключено, — его голос прозвучал глухо, и он смущенно закашлял. — Дело в том, что у меня имеются некоторые сомнения касательно подлинности этого фарфора…

Лишь на долю секунды он уловил замешательство в ее глазах, но женщина взяла себя в руки. Ее ответ прозвучал спокойно, почти равнодушно, нет, скорее подчеркнуто равнодушно:

— Ну что ж, не судьба…

Словно опасаясь встречаться с ним взглядом, незнакомка стала демонстративно рассматривать крошечные японские фигурки нэцкэ на каминной полке. Легкая тень досады на ее лице сменилась демонстративной скукой. И тут антиквара охватила паника. Он был почти уверен, что не должен, не имеет права отпускать от себя эту женщину.

— Если вы оставите мне телефон, я смог бы подобрать для вас…

— Не стоит… Простите нас за беспокойство… и прощайте!

Мягко звякнул колокольчик входной двери. Подросток, опустив голову, поплелся следом за матерью. Александр Михайлович беспомощно оглядел магазин, словно искал поддержки у милых его сердцу вещей. Перчатка, она забыла перчатку! Вот повод догнать женщину, хотя подобный способ знакомства в его сорок с хвостиком достаточно экстравагантен. Но темная, промокшая насквозь улица была пуста. И этот уличный мрак, и тусклые фонари, и черные от влаги унылые деревья, словно дешевая театральная декорация… Антиквар почувствовал себя невольным участником непонятного ему спектакля. Конец первого действия. Занавес. Антракт…

Сунув перчатку незнакомки в карман пиджака, Александр Михайлович с пультом в руках торопливо обошел магазин, устанавливая сигнализацию. Затем повесил на входную дверь табличку «Закрыто» и, не отдавая себе отчета в том, зачем и почему он так поступает, сел в машину и быстро поехал домой.

…Хрупкие, словно тонкие бокалы богемского стекла воспоминания молодости. Смутные и неясные образы, лица, давно забытые имена, обрывки грустной мелодии. И фразы, нет, целые строки…

Кому зима — арак и пунш

голубоглазый,

Кому душистое с корицею вино…

 

Господи, как там дальше? Ах, да!

 

Кому зима — полынь и горький дым

к ночлегу,

Кому — крутая соль торжественных

обид…

Александр Михайлович машинально взял из рук консьержки пухлую стопку писем и рекламных проспектов. Он даже не удосужился проверить, есть ли в этой пачке так долго ожидаемое приглашение на конференцию в Женеву. Машинально вызвал скоростной лифт, машинально открыл дверь квартиры, машинально включил свет и быстро прошел в кабинет.

Безупречно элегантная и просторная холостяцкая квартира — modus vivendi¹ просвещенного любителя старины, блестящего знатока Серебряного века и эпохи европейского Ренессанса — была его тайной гордостью. Роскошные персидские ковры, нежно-голубые очень редкие китайские вазы, подлинники картин старых мастеров в тяжелых золоченых рамах, бронзовые подсвечники и великолепный мраморный камин. Все это производило неизгладимое впечатление на всех, кто когда-либо удостаивался чести быть приглашенным в уютный мир известного в городе антиквара.

Александр Михайлович небрежно бросил письма в ящик рабочего стола, вытащил лестницу и полез на антресоль. То, что он искал, оказалось в небольшой старомодной папке с веревочными тесемками. Старые дипломы, пожелтевшие от времени справки, пухлая стопка пыльных фотографий, перевязанная толстой шерстяной ниткой. Он аккуратно разложил фотографии на столе, задернул тяжелые оконные шторы и включил настольную лампу.

Вот университетский выпускной вечер, фотографии почти двадцатилетней давности. Улыбающиеся лица старых, растерявшихся по жизни друзей и бывших подружек, вечеринка на чьей-то даче. Вот летний Крым, опять смеющиеся полузабытые лица. Вот аспирантура, кафедра известного профессора. Половина кафедры давно в Штатах, остальная половина либо спилась, либо торгует на оптовых рынках всякой ерундой. Юрмала! Как же он сразу не догадался!? Студенческий лагерь, маленькие финские домики, белоснежные чашечки с ароматным приторно-сладким кофе, запах морского бриза и нагретой на солнце сосновой хвои. Их было четверо — три девушки и один бородатый юноша, кажется, чей-то брат.

Александр Михайлович с жадным любопытством всматривался в лежащие перед ним фотографии. Вот эту девчушку, дай Бог памяти, звали Милой, была художницей. Две другие — будущие балерины. Та, что постарше, смуглая, как цыганка, яркая, шумная хохотушка. Рядом с ней тоненькая хрупкая Надя кажется застенчивым ребенком. Как она умела декламировать стихи! Ахматова, Бродский, Мандельштам… А знаешь, стихи можно не только читать и декламировать, их можно танцевать! Ну почему ты смеешься? Лучше слушай и смотри. И он смотрел, затаив дыхание, на ее стройную, необыкновенно пластичную фигурку. Наденька, Надежда — тихий с легкой хрипотцой голос, нежная бархатистая кожа и соль морской пены на губах, и белая упругость песка, который послушно повторяет изгиб молодого тела, и шуршащий грохот прибоя. Хоть раз в жизни каждый человек должен сойти с ума от любви, задохнуться в хмельной ярости собственной страсти, хоть раз в жизни не думать о том, что будет завтра!

 

…Я скажу тебе с последней

прямотой:

Все лишь бредни, шерри-бренди,

ангел мой!..

 

Александр Михайлович зажмурился от нахлынувших воспоминаний. А ведь ты даже думать боишься, что мальчик, которого ты видел сегодня днем, может быть твоим сыном. Вот теперь переверни фотографию и прочитай полустертую карандашную надпись: улица Парковая, дом номер…

Он решительно сунул фотографии в ящик письменного стола, тщательно выбрал перед зеркалом галстук. Молоденькая цветочница в супермаркете долго сокрушалась — красные розы все проданы, остались только белые, но зато какие роскошные бутоны! Улица Парковая — спальный район на самой окраине города, унылые типовые пятиэтажки, похожие на армейские бараки. В темноте он с трудом нашел нужный дом, припарковал машину у переполненных мусором контейнеров. Едва сдерживая нервную дрожь в коленях, на минуту присел на колченогую лавочку у подъезда, закурил.

Плохо освещенная лестница оглушительно воняла котами. Обшарпанные стены в наскальных письменах и рисунках. Квартира на четвертом этаже в доме без лифта. Когда он почувствовал, что сердце наконец-то перестало бешено колотиться, а дыхание почти восстановилось, робко нажал на шершавую пуговку звонка.

Дверь долго не открывали, затем кто-то шумно и бестолково возился с запорами.

— Тебе кого? — женщина в грязном халате и рваных тапках на босых опухших ногах с мрачным удивлением разглядывала — нет, не Александра Михайловича, а огромный букет белоснежных роз, который антиквар держал перед собой. Он вдруг почувствовал легкое головокружение и резкий приступ тошноты. Мерзкий ком застрял в горле, не давая возможности ни вдохнуть, ни выдохнуть.

— Кто нужен? Быстро говори, а то закрою дверь, дует! — любезно предупредила дама.

— Скажите, Наденька… вернее, Надежда, кажется, фамилия Саванчук, она когда-то жила здесь…

— Надюха? Так она тут недалеко… в подвале. Третий дом от шоссе. А ты что, ее клиент, что ли?

— В подвале?.. — растерянно переспросил Александр Михайлович. — Вы ничего не путаете?

Встретив двусмысленную ухмылку женщины, он совершенно утратил самообладание.

— Ох, простите! Это какая-то ошибка, простите, ради Бога…

Спотыкаясь, кусая до крови внезапно пересохшие губы, он резко развернулся и торопливо пошел по темной лестнице вниз. Роскошные бутоны белоснежных роз со зловещим шорохом мели заплеванные ступени. Выйдя из подъезда, антиквар быстро подошел к мусорным бакам и отчаянным взмахом руки швырнул букет на самый верх зловонной кучи.

Уже в машине он полез в карман за сигаретами. Рядом с зажигалкой пальцы нащупали бархатистый комочек. Это была черная лайковая перчатка. Александру Михайловичу отчаянно захотелось расплакаться. Неужели все это было лишь игрой усталого воображения, дьявольской иллюзией? Или это приступ сентиментальности — явный признак надвигающейся старости? Ты ведь всегда был так восхитительно циничен. Какая Юрмала?! Разве подобное могло случиться с тобой, солидным и рассудительным? Случайная связь с незнакомой девочкой, несостоявшейся балериной…

«Все лишь бредни, шерри-бренди, ангел мой!»

…Надя устало вздохнула и сняла с руки серебряный браслет в форме свернутой кольцами змеи:

— Знаешь, Мила, вся эта затея с кузнецовским фарфором с самого начала была чистой воды авантюрой, гораздо проще и привычнее подделывать тибетские украшения!

— Глупости! — возмутилась Мила. — Пойми ты, это была первая попытка! Пер-ва-я! Что нам мешает попытаться еще раз? Не всю же жизнь торговать фальшивой гжелью на базаре. Сколько раз я тебе говорила, подделка иногда бывает лучше и качественнее подлинника. Это доказано всем ходом всемирной истории искусств. Кузнецов ваял свои горшки на фабрике. А у нас исключительно штучный товар. Шурик над каждой бабочкой неделю сидел! У твоего сына настоящий талант, это я тебе как профессионал говорю. Правда, балуешь ты пацана. А спрос на антиквариат растет из года в год, где на всех старины набрать? Эти чертовы гражданские войны и мировые революции с их дурацкой манерой топить буржуйки инкунабулами² и возводить на улицах баррикады из венских стульев только увеличивают дефицит на рынке. Без работы мы с Шуриком не останемся, поверь мне…

— Слушай, Мила, а давай переедем из этого подвала куда-нибудь в центр! Разве у нас денег нет?

— Ага! И еще повесим на двери объявление: «Эксклюзивные предметы старины оптом и в розницу. Сезонные скидки». Признайся, тебе здесь плохо? Паркет, камин, евроремонт, да и мастерская под боком. Кстати, подвал принадлежит моему деду — ветерану трех войн, двух революций и одной блокады! Ты понимаешь, что ни одна налоговая сюда никогда не сунется! Наденька, да что с тобой?

— Прости, сегодня не мой день, — извиняющимся тоном тихо сказала Надя, — вот перчатку где-то потеряла. А потом этот антиквар напомнил мне одного человека. Помнишь, восемнадцать лет назад в Юрмале? Те же глаза, тот же голос…

— Ну и что? — Мила подозрительно прищурилась.

— Ты же знаешь, подруга, много лет я жила надеждой, что случайно встречу его. Или нет, он меня найдет, и я расскажу, какой у нас с ним сын растет… А сегодня я увидела этого антиквара и вдруг представила, что милый ласковый мальчик из моих грез превратился в такого вот толстого и лысого, надутого как индюк дядьку. И мне стало очень грустно и невыносимо больно. Все пустое! А насчет фарфора ты права. Завтра же попрошу бабу Аню забрать у этого плешивого старьевщика сервиз. Будем из него чай пить. Пока не придумаем что-нибудь…

E-mail korotkova@ukr.net

Август, 2004 г.

Одесса

_______________________________

1 Образ жизни (лат.).

2 Инкунабула – первопечатная книга, представляющая огромную ценность.

Галина КОРОТКОВА