Памяти моей бабушки, которую я никогда не видел

Папа уехал из Паричей в 1934 году в Ленинград, после войны он долгое время не ездил в родное местечко. В октябре 1941 года там были убиты его мама и сестра. Папа очень редко рассказывал об этом, а я, когда был ребенком, естественно, не очень интересовался прошлым родни. Иногда папа рассказывал о моей бабушке, его маме, которая фактически его воспитала, т. к. папа моего отца умер, когда ему было всего 10 лет, и он его плохо помнил.

Помню, когда папа поехал в Паричи, кажется, в конце 60-х годов, там был установлен памятник расстрелянным евреям этого местечка.

Во второй раз я ощутил желание поехать в Паричи, посетив один дом, в котором в гостиной была целая галерея старых фотографий. Хозяйка дома, женщина моих лет, рассказала мне, что все фотографии – это история их семьи с ХIХ века, начиная от прапрабабушки. В Америку они приехали в первой половине ХХ века, когда Мальта еще была частью Британии.

Я тогда задумался над тем, что у меня, кроме одной фотографии папиной мамы, датированной 1909 годом, ничего нет.

Решил попробовать найти кого-нибудь, кто знал родных моего отца, ведь в местечке жило несколько сотен человек и дедушка моего отца был не последним человеком в местечковой синагоге (по словам отца). Кроме того, у них были магазин скобяных изделий и два дома напротив синагоги.

В интернете я нашел сайт «Паричи», раздел «Холокост», и поместил там объявление, что разыскиваю родню или того, кто мог знать мою родню. Вставил в объявление выписки из автобиографии отца.

За два года никто не откликнулся; правда, и посетителей раздела «Холокост в Паричах» было совсем немного.

Тогда я более серьезно задумался о посещении Паричей и стал готовиться.

На сайте о Паричах были информация о расстрелянных евреях и поименный список. Мои бабушка и тетя были под номерами 744 и 749.

Через израильско-белорусский сайт я познакомился с Аароном Шустиным, который ведет этот сайт, написал ему о своем желании посетить Паричи и о том, что мне нужен экскурсовод, который поехал бы со мной.

Аарон познакомил меня с Александром Астраухом, который и стал нашим водителем/экскурсоводом на 4 дня, проведенные нами в Беларуси.

Если бы не А. Астраух, поездка была бы совсем другой. Наверное, мы бы просто приехали в Паричи и Крупки, покрутились бы там вокруг центральных площадей с памятниками Ленину, нашли бы улицу и дом, в котором жил мой отец, побродили вокруг помещичьей усадьбы в Крупках, которую помнит Светин папа, и все. Была бы поставлена галочка (места, связанные с предками, посещены), может, кольнуло бы что-то внутри, а может быть, и нет.

Александр, как оказалось, один из основных инициаторов возрождения идиша в Беларуси. В свое время он был в группе студентов-дипломников Театрально-художественного института, приглашенных на практику руководителем творческой мастерской художников-реставраторов «Бастилия» Олегом Владимировичем Хадыко. Там и зародилась идея возрождения идиша.

Александр подробно описывает деятельность группы «Бастилия» в статье «МАМЭ­-ЛОШН УН ТАТЭ­-КАЛОШН, ИЛИ РЕСТАВРАЦИЯ ИДИША ПО­-БЕЛОРУССКИ».

Если вы прочтете эту статью, то поймете, как нам повезло с Александром, которого мы быстро стали называть Сашей.

https://mishpoha.org/n29/29a34.php

В документальном фильме Александра Городницкого «В поисках идиша» несколько минут уделено деятельности группы «Бастилия». Городницкий встречался с ними, и в фильме есть интервью с Александром Астраухом.

Вот этот фильм:

https://www.youtube.com/watch?v=94K5pC-4Z_w

Интервью с группой Александра Астрауха в фильме Городницкого продолжается примерно 6 минут и начинается на отметке 1 час 7 минут 35 секунд.

В Беларусь мы приехали вместе с моей женой Светой, заодно посетив и место рождения ее папы, местечко Крупки. Это местечко, как и Паричи, постигла трагедия Холокоста. Более 1500 евреев из Крупок были расстреляны. Во время расстрела уцелели только двое узников гетто: Софья Шалаумова и Мария Шпунт.

С сыном Софьи Шалаумовой мы совершенно случайно встретились в Крупках.

Встреча была первой в нашем четырехдневном путешествии; именно встречи с этими людьми и определили смысл моего путешествия, ответили на вопрос, зачем я поехал.

Я увидел и познакомился с людьми, которые каким-то совершенно непонятным образом оказались мне близкими, словно я их видел где-то раньше.

Ну представьте: вы приехали из Калифорнии, за 10 тысяч км, в глухую деревушку, 140 км от столицы Беларуси, Минска, и никого там не знаете. Идете по улице и спрашиваете у первого встречного, у молодой женщины:

– Не знаете, где здесь еврейское кладбище?

– Нет, не знаю, может, где-то там… – и показывает неопределенно в конец улицы.

На противоположной стороне улицы стоит женщина и своим видом как бы показывает, что наблюдает за нами. Нас трое: мы со Светой и Саша, экскурсовод.

Мы переходим на другую сторону, подходим к женщине. Саша спрашивает:

– Не знаете, где в Крупках живут евреи?

– Не знаю, но знаю одного, Гарика, он наверняка знает других.

– А где живет Гарик?

– Вот повернете на эту улицу, дойдете до конца, потом налево, и его дом будет третьим слева.

Я сомневался, удобно ли заходить домой к незнакомому человеку, но Саша меня успокоил, сказав, что здесь это совершенно нормально и он все берет на себя.

Мы со Светой остались в машине, шел мелкий дождь, для начала июля было довольно холодно (всего +12 градусов).

Саша вернулся минут через десять, сказав, что дома только жена, она позвонила мужу Игорю, в народе Гарику, и он придет минут через пять.

Через несколько минут к дому подъехала старая «Лада», и из нее вышел довольно бодрый мужчина приблизительно нашего возраста. Это и был Игорь Шалаумов.

 

Он поздоровался, сразу пригласил нас в дом и, прежде чем начать разговор, спросил, будем ли мы пить чай, кофе. Получив наш стеснительный, но положительный ответ, он попросил жену приготовить нам бутерброды и поставить чай.

Пока жена готовила еду, мы с Игорем расположились в гостиной, и он, спросив, кто мы и зачем приехали, начал рассказывать…

Мы встретили человека, который уже не первый десяток лет занимается сбором материалов о Холокосте в Крупках и близлежащих районах. Он показал нам книги с фамилиями всех убитых, рассказал о пяти местах, где убивали евреев, показал эти места на компьютере.

Рассказал про свою маму Софию, которую, как и всех евреев Крупского гетто, привели на расстрел. После выстрелов Софья упала в ров. Она даже не была ранена. Среди крестьян, закапывавших тела, Соня узнала своего знакомого Николая Богданова и просила не засыпать ее землей. Ночью выбралась, добралась до села, однако утром ее увидели и снова сдали немцам. Полицай вновь повел ее на расстрел, заставил копать яму, но София, ударив полицая лопатой по голове, снова осталось живой. До освобождения Белоруссии она пробыла в партизанском отряде.

Разговор продолжался на кухне, где, кроме чая, были колбаса, творог, домашний сыр. Нам даже налили свежее, утром принесенное молоко.

Я понимаю, что гости из Калифорнии – не столь частые туристы в этом маленьком местечке и конечно у Игоря было и к нам несколько вопросов о нашей жизни, но я снова и снова ловлю себя на вопросе о том, как могла произойти эта встреча.

Ведь женщина, которая знала одного еврея в местечке, могла и не проходить по улице в тот момент, когда мы были на ней. Игорь мог и не быть в 5 минутах от дома, чтобы встретиться с нами.

После ланча Игорь повез нас к памятнику (см. фото), затем на улицу, на которой в основном и жили евреи до войны, на которой жил когда-то Светин папа. Там он с нами попрощался: надо было возвращаться на работу (он заведует местным клубом).

Мы медленно шли вдоль улицы, сплошь застроенной старыми домами. Саша объяснял нам, какие из домов еврейские: высокий фундамент, подвал дома с маленькой дверцей и маленькими окнами. Подвал предназначался для бизнеса или служил хранилищем.

Евреев почти нет, только несколько очень пожилых, молодежи вообще нет: ну какая работа в маленьком поселке?

Минут через 15 снова появился Игорь, он не хотел с нами расставаться, и остаток улицы мы прошли вместе, и снова в разговорах.

На следующий день, 3 июля, в День независимости Беларуси, мы поехали в Паричи, за 230 км от Минска. Я, конечно, волновался, и Саша это чувствовал.

Саша предложил заехать в Бобруйск: он был центром еврейской жизни, а сейчас еврейская жизнь немного оживилась, особенно с приездом одного молодого раввина из Израиля. Этот раввин строит ешиву, купив здание в центре бывшего еврейского района.

Саша знал этого раввина, очень сожалел, что раввин в этот день был занят, его не будет в ешиве, но мы хоть сможем увидеть плоды его труда и узнать немного об истории ешивы.

Мы приехали, Саша познакомил нас с одним из помощников раввина, который показал нам ешиву. Стройка ее была в разгаре, почти в каждой комнате или зале велись какие-то работы. Детская часть, т. е. для самых маленьких, уже была почти закончена, а в огромном зале, который, наверное, будет спортивным или залом для больших собраний, трудились волонтеры, девочки лет 14–17.

Когда мы спросили, много ли евреев в Бобруйске, Саша рассказал нам анекдот, который, правда, относится к довоенному времени:

– Сколько евреев в Бобруйске?

– Приблизительно процентов 65.

– А остальные?

– Остальные еврейки.

Проходя по главному коридору ешивы, мы наткнулись на раввина, который, очевидно, куда-то торопился, но, увидев нас, остановился. Саша познакомил нас.

Раввин посмотрел на часы и сказал:

– Давайте зайдем в помещение столовой, у меня есть пять минут.

 Мы зашли в довольно большое помещение, уставленное столами и стульями, и расположились за одним столом, ближайшим к двери: раввин с одной стороны, а мы трое – с другой.

Первый вопрос у раввина был такой же, как и у Игоря, очень прямой: «Кто вы, что вы, где живете и какова цель поездки?»

Зная, что у нас всего пять минут, я попытался вложить в несколько фраз цель поездки, рассказать о моей бабушке, расстрелянной вместе с ее дочкой в Паричах в 1941 году. Когда я начинаю рассказывать что-то эмоциональное, внутри меня что-то происходит, комок подступает к горлу, я ничего не могу сказать, слезы сами собой начинают капать из глаз. Только я начал рассказывать, как снова этот комок подступил к горлу, и я уже не мог продолжать.

Раввин, конечно, это все увидел и понял. И он начал разговор. Через пару минут я был настолько захвачен беседой с раввином, вернее его речью, что попросил разрешения включить камеру. Он разрешил. Пять минут пролетели очень быстро, затем другие пять минут и еще несколько раз по пять минут. Несколько раз в комнату заходили и спрашивали его, но он отвечал, что занят, и только когда наша беседа продлилась уже более 40 минут, он на очередной вопрос входящего ответил, что через пару минут освободится.

Вот его беседа, которая очень помогла мне с ответом на вопрос, зачем я приехал:

 https://youtu.be/omsbaNF7uL0

Нельзя жить прошлым. Есть дни, когда мы вспоминаем очень многое из нашего прошлого: близких нам людей, которых уже нет с нами, события, разные даты. Но эти дни проходят, и мы возвращаемся в нашу сегодняшнюю жизнь.

Местечки, где жили наши бабушки и родились наши родители, опустели, евреи уехали оттуда, и они уехали не из-за Холокоста, наверное, просто Холокост трагически прервал этот процесс.

Может, Шолом Алейхем и был прав, сравнив нас с блуждающими звездами. Не знаю, ищем ли мы лучшую жизнь или просто инстинкт самосохранения заставляет многих из нас начинать очередную миграцию задолго до очередной беды. Не было ни одного столетия (проверил на Google), чтобы евреи не пережили какую-нибудь трагедию, разница была только в том, сколько евреев было убито или изгнано и в какой стране.

Для многих из моего поколения в СССР, а позже в России такая миграция выпала на последнюю четверть ХХ века. Многие родственники, жившие ранее в одном городе, теперь живут на четырех разных континентах, на расстоянии 10 и более тысяч километров друг от друга.

Я посетил местечко Паричи, где родился мой отец и где жили моя бабушка и вся ее родня. Не было у меня привязанности к этому месту, правда, в голове мелькнула мысль о том, как бы сложилась моя жизнь, если бы все было иначе: отец не уехал бы в Ленинград в 1934 году, не было бы войны. Может, я бы вырос и до сих пор жил в Паричах, а Калифорния была бы для меня таким же далеким местом на карте мира, как и для Анны Семеновны, единственной еврейки в Паричах.

Саша вез нас в Паричи встретиться с единственной еврейкой, живущей там, Анной Семеновной Мацаковой, которую сразу после знакомства мы стали называть Аней. Он раньше встречался с ней, уже кого-то привозил. Он знал ее адрес, но не помнил, как проехать к ней. Мы остановились у поселкового магазина и спросили у одной женщины:

– Как проехать на улицу 30-летия Освобождения Беларуси?

– А кто вам там нужен?

– Анна Семеновна.

– Поедете до конца улицы, потом налево, и это будет улица… Анин дом справа. Сейчас я ей позвоню.

Вынимает мобильник, находит в нем Анин телефон и, дождавшись ответа, выпаливает:

– Аня, тут к тебе из Америки приехали… – и, послушав Анин ответ, говорит нам: – Аня уже полчаса ждет вас у калитки.

Через пару минут мы, повернув на нужную улицу, увидели у одного дома женщину, которая, конечно, и была Анной Семеновной Мацаковой.

Она встретила нас как близких людей, обняла и сразу пригласила в дом, сказав, что стол уже накрыт.

Мы со Светой, к сожалению, ничего не привезли ни к столу, ни самой Анне Семеновне: мы просто не ожидали таких встреч. Положение исправил Саша, который сказал, что привез коробку конфет.

Дом у Ани довольно большой, в нем есть все, что и у нас в домах: прихожая, кухня, гостиная, туалет, ванная комната и наверняка спальни (в них мы не были), и, конечно, газ и электричество, горячая вода (нагреватель воды, tank less, находился в кухне). Отметив, что все есть, как и у нас, надо сказать, что у нас это все по-другому. Быт как в Паричах, так и в Крупках, конечно, совершенно иной, а вот люди, которые нам повстречались, такие же: к ним притягивает, они близкие.

На крыльце стояла картонная коробка с маленькими утятами; когда стал накрапывать дождь, Аня занесла коробку в кухню. В маленькой кухне соседствуют газовая плита и русская печка.

С гордостью Аня показала нам свое хозяйство, большой огород-сад, где есть почти все: от картошки и прочих овощей до клубники, малины, винограда, яблонь, груш и вишен. В хлеву – свинья, пара уток и отдельно еще три поросенка, куры.

Одно время было до 20 свиней, тогда их разводили на продажу, а сейчас только для своей семьи, детей и внуков.

На столе были только что приготовленная картошка, оливье, колбаса, студень и поджаренные кусочки сала. Аня была удивлена тем, что мы не едим свинину.

После первого тоста за встречу был рассказ Ани, очень похожий на повествование Игоря из Крупок. О том, как были убиты все евреи, включая издевательства над раввином… Конечно, это не может никого оставить равнодушным. Но у меня уже выработался иммунитет к такого рода рассказам или увиденному. Несколько лет тому назад я посетил Освенцим и прошел там по улочкам и баракам. Слез или гнева не было, я просто хотел, чтобы те, кто навсегда остался там, знали, что я это видел и помню.

Единственной положительной деталью той поездки была большая группа подростков-туристов из Израиля, которая с израильскими флагами шла по железнодорожному полотну в Биркенау, по тем самым рельсам, по которым когда-то приходили товарные вагоны с евреями к последней стоянке.

Ланч с Аней прошел так, как будто мы родственники, приехавшие из соседнего города. Аня родилась в 1949 году. Отец был ранен под Курской дугой, потерял ногу. В семье было семеро детей, все разъехались, и к старости отец как инвалид войны получил квартиру в районном центре, городе Светлогорске, там жить было намного проще, чем в Паричах.

Памятник жертвам Холокоста тоже приходилось пробивать, все деньги были собраны среди оставшихся евреев Паричей, а также родственников, живущих в других городах. Власти не согласились на надпись на памятнике, если там будет упомянуто, что памятник только убитым евреям. Пришлось написать: «В память о советских гражданах, погибших от рук немецко-фашистских оккупантов». На десяти плитах высечены имена; читая их, каждый видит, что ни одной русской фамилии среди 851 высеченных в граните фамилий нет.

Сегодня еврейской жизни в Паричах, конечно, никакой нет, кроме еврейского кладбища и памятника. Аня со своими подругами-сверстницами следит за кладбищем, красит ограды, выдирает сорняки, каждый раз говоря: «Девчата, ну если не мы, то кто это будет делать?»

В области выходит ежемесячная еврейская газета, но подписчиков становится все меньше и меньше, и снова Аня обзванивает своих знакомых, чтобы не бросали подписку: «Ну всего-то 15 долларов за год». Когда мы уезжали, дали Ане 30 долларов на двухгодичную подписку. Хотели оставить больше денег, но Саша не советовал, а вот на подписку, сказал, будет красиво. Аня даже прослезилась: никто ей раньше таких денег не давал.

Мы почти ничего не спрашивали про ее семью, она сама вкратце рассказала, что у каждого все сложилось по-разному: у дочки все нормально, сын развелся. Только один взрослый внук живет в Паричах и каждый день ездит в районный центр на работу. Как мы поняли, еврейского продолжения у Ани в семье нет. Когда мы собирались уходить, приехал зять, привез Ане очередного поросенка, совсем маленького, черного. Оказывается, это вьетнамская порода, кто бы мог подумать?

После кладбища мы поехали на Мозырскую улицу, на которой когда-то жил папа.

В своей автобиографии папа написал, что его прадедушка построил для своих двух сыновей два одинаковых дома напротив синагоги, на Мозырской улице. В одном из этих домов и жил мой отец вместе с дедушкой и бабушкой.

Дома стоят и сегодня, наверняка многое в них перестроено. Синагога полностью перестроена, и сейчас в ее здании почта.

Мы выехали из Паричей около 5 часов вечера. Это был самый насыщенный день нашей четырехдневной поездки.

Я был очень доволен, что мы приехали в Беларусь, в местечки, где родились наши родители. Названия этих местечек могли бы быть и другими, но история их была бы такой же – история большинства наших бабушек и дедушек. Если бы наши бабушки и дедушки захотели посетить места рождения их бабушек и дедушек, то, очевидно, они поехали бы в какие-нибудь другие места в Российской империи, а может быть, и в другие страны, ведь наши истории в каждой стране, как ни у какого другого народа, самые короткие.

Наша внучка, если когда-нибудь она захочет посетить место рождения ее бабушки и дедушки (по нашей линии), приедет в Санкт-Петербург, а если по линии ее матери, то вообще на Ямайку, так как у нас, тех, кто оказался в Америке, у каждой еврейской семьи своя судьба.

Наше поколение – уже тоже поколение бабушек и дедушек. Дети стали взрослыми, у многих внуки, тоже совсем не маленькие. Жизнь идет вперед, дети выбирают свой путь, как и мы когда-то, но в каждом поколении у нас остается главное, и это главное будет с нами всегда: принадлежность к своему роду.

Эта принадлежность к своему роду сидит в нас очень глубоко, независимо от того, какой процент крови от этого рода есть в следующем поколении, ведь род наших бабушек продолжался не одну тысячу лет и стереть этот генетический код практически невозможно.

Июль 2018

Илья ЦЕНТЭР