«Пали семена безверия на уже возделанную нами же почву…»
Москва называлась «сорок сороков». Это столько в ней было тогда церквей и соборов. Большевики «потрудились» на славу: бóльшую часть этих сорока сороков уничтожили, предварительно экспроприировав церковные ценности. Ведь лозунги-то какие были? «Религия – опиум для народа», «Грабь награбленное…». Вот и действовали в полном соответствии с установками.
И добро бы одной Москвы это коснулось… Нет, по всем российским градам и весям прошлись безжалостные и непреклонные борцы с «опиумом». Рушили, грабили. Убивали священнослужителей. И было это с приверженцами всех религиозных верований. Но я в этих заметках ограничусь ситуацией с православием.
Помнится, в романе Н.Г. Чернышевского «Что делать?» одна глава называлась так: «Перемена декораций». Мне нравится это название, частенько его вспоминаю, несмотря на то что к самому роману особой тяги не испытываю (со школьных лет не перечитывал). К российской истории оно, по-моему, весьма приложимо. Вот была одна эпоха, а потом перемена декораций и все становится совершенно иным. Мне скажут, что так оно в истории любой страны. Так, да не совсем. Во многих странах эпохи сменяют одна другую более плавно, последующая как бы вытекает из предыдущей. В России же все происходит резче, зачастую непредсказуемо. Связано ли это с пресловутой русской размашистостью, с неудержимым переходом из крайности в крайность? Не исключено.
Перемена декораций – и так же истово, как прежде разрушали, стали восстанавливать. Заново возвели, к примеру, храм Христа Спасителя. Все массово кинулись в церкви. Повальная мода, поветрие. Значит ли это, что православие восстановило свои прежние позиции, ту роль, которую играло в жизни российского общества до революции? Значит ли это, что люди снова стали религиозными, не внешне – внутренне? Обрели ли они Веру?
Думается, отвечать на эти вопросы утвердительно – преждевременно.
Восстановить разрушенные храмы, вернуть в них похищенные церковные святыни, возобновить богослужение там, где оно на десятилетия было отменено, – это самое простое. Перед русским православием стоит задача куда более сложная: стать духовной опорой народа, указать нравственные ориентиры. Если бы сегодня эта задача была решена, мы бы не были свидетелями вопиющего несоответствия, нестыковки: с одной стороны, руководители страны, депутаты стоят в храмах со свечками в руках (а TV доносит это до миллионов зрителей по всей стране), священнослужителей зовут (мода!) на всякого рода политические и бизнес-тусовки, а меж тем россияне живут хуже многих народов мира…
Восстанавливаясь, что восстанавливает русская церковь? Былое материальное могущество? С этим как раз все в порядке. А вот восстановить доверие к себе со стороны людей потруднее будет. Помнят ведь россияне: церковь не конфликтовала с советским режимом, была покорна ему. И даже более того: многие священнослужители сотрудничали с КГБ, исправно сообщая то, что узнавали о своих прихожанах во время исповеди…
Конечно, не все было так однозначно. В первые послереволюционные годы, до середины двадцатых, церковь под руководством святейшего патриарха Тихона бескомпромиссно боролась против новой власти, отстаивала свою самостоятельность, особую роль в обществе. Поэтому не удивляйтесь, увидев на полотне-шедевре Павла Корина «Русь уходящая» священников и монахинь с одухотворенными, исполненными внутреннего света лицами. Они были, такие лица! Корин писал их с натуры.
Но жесточайшие репрессии сломили церковь. Она признала советскую власть, пошла на сотрудничество с ней. (А вот Русская православная церковь за рубежом большевистскую власть не признала.) Какой же вывод? Церковь должна, получается, десоветизироваться, стать такой, как до революции, – и все будет в порядке? Увы, столь простого решения история не предусматривает. Чтобы пояснить свою мысль, расскажу об одной книге. Называется она «Отец Арсений». Это книга (автор неизвестен) о человеке, которого считали святым за его глубокую веру в Бога и за то, что он, в отличие от многих, верил не на словах, а на деле. Жил по вере. Поступал по вере. Не кривил душой, никогда не шел против совести. Обладал невероятной душевной стойкостью.
Послевоенные годы. Его арестовывают. Он попадает в лагеря. Ну, а дальше – фрагмент из книги «Отец Арсений» о том, что происходит в одном из лагерей:
«Очень малая часть политических заключенных старалась сохранить в себе человека, пыталась держаться особняком, поддерживать друг друга, не опускаться до уголовников, держаться с достоинством, насколько позволяла лагерная обстановка.
Эти заключенные собирались в пределах одного барака группой, читали лекции, стихи, воспоминания и иногда даже что-то писали на обрывках грубой бумаги. Часто возникали горячие споры по самым разнообразным вопросам, но особенно ожесточенными были споры на политические темы, в которые нередко ввязывались уголовники и заключенные из безликой массы опустившихся политических. Спорили со злостью, ненавистью друг к другу. О. Арсений в спорах не участвовал, но один раз его втянули насильно.
Обыкновенно заключенные боялись высказываться, но спор разжигал страсти и заставлял забывать о возможных последствиях в Особом отделе, и иногда кто-то из спорящих говорил: «Была не была, все равно подыхать, так хоть перед смертью выскажусь».
Прошла поверка, барак заперли, за стенами его метался ветер; снег завалил окна, было душно, сыро, но тепло. Лампочки горели вполнакала, и от этого становилось сумрачно и тоскливо, одиночество угнетало.
Заключенные собирались в группы, и начинались разговоры, споры, воспоминания. Уголовники играли в карты или в домино на деньги или пайки. Около одного лежака, недалеко от нар о. Арсения, собралось несколько человек, и в скором времени возник ожесточенный спор на тему: «Отношение зеков (заключенных) к власти».
Минут через пятнадцать народу стало уже человек двадцать, спор приобрел острый характер. Люди перебивали друг друга, угрожали. Собрались бывшие партийцы, интеллигенты разных профессий, несколько бывших власовцев и еще какие-то заключенные. Раздавались крики: «За что сидим? Ни за что. Где справедливость? Расстрелять всех их надо!»
Лица спорящих были озлобленными, раздраженными, и только трое или четверо бывших членов партии возражали и пытались доказать, что все происходящее является какой-то грандиозной ошибкой, которую рано или поздно исправят, и что все происходящее, возможно, является вредительством, и что Сталин ничего об арестах не знает или его обманывают.
«Обманывают, а пол-России посадили, это продуманная система уничтожения кадров», – вопил какой-то голос. «Знает Сталин, это его приказ», – вторил другой. Один из заключенных, осужденный за агитацию и подготовку покушения на жизнь Сталина, был особенно озлоблен. Лицо его кривилось, голос дрожал. Несколько власовцев так же ожесточенно ругали все и вся: «Уничтожать их надо, вешать, расстреливать, партийцев этих».
Секретарь одного из ленинградских райкомов, большевик с 1917 года, буквально на кулаках сцепился с каким-то типом, служившим у немцев.
«Предатель, – кричал секретарь, – тебя расстрелять надо, а ты еще живешь!» – «Я-то таких, как ты, повешал и пощелкал не один десяток, жалею, что ты, падло, не попался. За дело сижу, а ты своим задницу лизал и со мной здесь дохнешь, как предатель». – «Я предатель? Я предатель? Да я советскую власть утверждал!» – «Я да я, а сидишь, как предатель, вот и вся твоя власть в этом сказалась».
Кругом смеются, но спор по-прежнему остается ожесточенным. Один из заключенных проговорил: «Церкви разрушали, веру попрали». Кто-то из собравшихся, увидев о. Арсения, сидевшего на своих нарах, сказал, обращаясь к нему: «А ну-кась, Петр Андреевич! Слово свое о властях скажите. Как церковь к власти относится?»
Отец Арсений промолчал, но его буквально втащили в круг спорящих. Секретарь райкома, друживший с о. Арсением, как-то сразу поник. Что должен был ответить о. Арсений, всем было ясно, слишком уж много натерпелся он в лагерях.
Власовец Житловский, командир какого-то соединения во власовской армии, в прошлом журналист и командир Красной армии, человек жестокий и властный, державший в своих руках группу власовских офицеров, живших в лагере и бараке, снисходительно смотрел на о. Арсения.
Власовцы держались в лагере независимо, ничего не боялись, так как им все уже было отмерено, конец они свой знали и сидели действительно за дело. «Давай, батя, сыпь!»
Отец Арсений, помедлив несколько мгновений, сказал: «Жаркий спор у вас. Злой. Трудно, тяжело в лагере, и знаем мы конец свой, поэтому так ожесточились. Понять вас можно, да только никого уничтожать и резать не надо. Все сейчас ругали власть, порядки, людей и меня притащили сюда для того, чтобы привлечь к одной из спорящих сторон и этим самым досадить другой.
Говорите, что коммунисты верующих пересажали, церкви позакрывали, веру попрали. Да, внешне все выглядит так, но давайте посмотрим глубже, оглянемся в прошлое. В народе упала вера, люди забыли свое прошлое, забросили многое дорогое и хорошее. Кто виновен в этом?
Виноваты мы с вами, потому что собираем жатву с посеянных нами же семян.
Вспомним, какой пример давали интеллигенция, дворянство, купечество, чиновничество народу, а мы, священнослужители, были еще хуже всех.
Из детей священников выходили воинствующие атеисты, безбожники, революционеры, потому что в семьях своих видели они безверие, ложь и обман. Задолго до революции утратило священство право быть наставником народа, его совестью. Священство стало кастой ремесленников. Атеизм и безверие, пьянство, разврат стали обычными в их среде.
Из огромного количества монастырей, покрывавших нашу землю, лишь пять или шесть были светочами христианства, его совестью, духом, совершенством веры. Это Валаамский монастырь, Оптина пустынь с ее великими старцами, Дивеевская обитель, Саровский монастырь, а остальные стали общежитиями почти без веры, а часто монастыри, особенно женские, потрясали верующих своей дурной славой.
Что мог взять народ от таких пастырей? Какой пример? Плохо воспитали мы сами народ свой, не заложили в него глубокий фундамент веры. Вспомните все это, вспомните! Поэтому так быстро забыл народ нас, своих служителей, забыл веру и принял участие в разрушении церквей, а иногда сам первый начинал разрушать их.
Понимая это, не могу я осуждать власть нашу, потому что пали семена безверия на уже возделанную нами же почву, а отсюда идет и все остальное, лагерь наш, страдания наши и напрасные жертвы безвинных людей. Однако скажу вам, что бы ни происходило в моем отечестве, я гражданин его и как иерей всегда говорил своим духовным детям: надо защищать его и поддерживать, а что происходит сейчас в государстве, должно пройти, это грандиозная ошибка, которая рано или поздно должна быть исправлена».
«Попик-то наш красненький, – сказал Житловский. – Придавить тебя надо за такую паскудную проповедь. Святошей притворяешься, а сам в агитаторах ходишь, на Особый отдел работаешь», – и с силой вытолкнул о. Арсения из круга спорящих.
Спор продолжался с прежней силой, но кое-кто из спорящих стал покидать собравшихся».
Такой вот фрагмент из книги. Увидел отец Арсений корень проблемы совсем не в том, в чем видели другие. Прав он был (как считаю я) или не прав? Или прав, но лишь отчасти?
Об этом наверняка задумаются те, кому поднятая тема интересна. Надеюсь, такие среди читателей «Кстати» есть. Возможно, кто-то и откликнуться захочет. Буду рад.
Книгу «Отец Арсений» я прочел еще в девяностые годы прошлого столетия. Тогда она была мало кому известна. Сейчас, судя по количеству сайтов, на которых представлены разные издания этой книги, о ней знают многие.
Петр ПАХОМОВ
Сакраменто
