Опыт выживания

Посвящается О. К., соседке по коммуналке, которая народным методом вытащила меня трёхлетнего из двухсторонней пневмонии. И заодно с того света.

Более реалистичный лозунг, думаю, звучит так: «Коммуналка – школа выживания». И не только потому, что на восемнадцать человек (это шесть семей) одна уборная. Не путать с артистической. Не потому, что вместо холодильника – подоконник. И не потому, что душ раз в неделю за восемь трамвайных остановок. В остальные дни, по выражению известного автора, поливание из кружки снизу.

А потому, что совместное проживание с пятью другими семьями в одном и том же коридоре надолго избавляет от эгоизма, индивидуализма и чувства частной собственности. Что, в общем-то, необходимо для вхождения в коммунизм, которого не существует. Конец теории.

Как говорилось в прекрасной кинопародии «Лимонадный Джо»: «А теперь, джентльмены, искусство! Настоящее искусство!» Другими словами, реальность.

Наша коммуналка была типичной. Я уверен в этом, так как побывал почти во всех квартирах нашего пятиподъездного дома. Поскольку мы жили на последнем, четвёртом этаже, то, естественно, у нас в комнате стояло ведро. Это не для того, что сразу приходит в голову. Это для обычной воды.

На четвёртый этаж вода доходила редко и в основном летом. В остальные дни мой отец брал ведро и меня, и мы топали три трамвайные остановки до ж/д вокзала. Это когда отец приходил с работы. Я говорю о тех днях, когда воды не было. К вокзалу дорога шла под горку.

Почему не на трамвае? А надо было только глянуть на перманентную толпу на остановке и на висящих на поручнях трамвая счастливчиков. Это же конец рабочего дня. Даже я в своём недалёком возрасте понимал, что с нами сделают, если мы сунемся с ведром в трамвай. Это с пустым ведром.

На железнодорожной станции мы шли туда, где паровозы заправлялись водой. Под это была приспособлена такая здоровенная колонка, которая могла поворачиваться. Она называлась «красный рукав», потому что была выкрашена в красный цвет. От неё отходила длинная цепь.

Мой отец ставил ведро под колонкой и говорил мне: «Держи ведро двумя руками!» Потом тянул за цепь. Тянул сильно. Сначала ничего не было. А потом со звуком пушечного выстрела из здоровенной трубы вырывался поток воды толщиной в мою голову. Он с такой силой ударял в ведро, что я еле мог его удержать. Ведро наполнялось за три секунды.

А потом мы шли в гору, обратно к нам на четвёртый этаж. И уже с водой. Это на готовку. С остальным – перебьёмся, пока воду дадут. Или в школу придёшь пораньше и умоешься. Там и туалет есть.

Известный факт: сколько людей, столько и идиосинкразий. В нашей коммуналке их было пятнадцать из восемнадцати возможных. Я уверен, что в нашей семье идиосинкразией не страдал никто. А вот все остальные…

Соседка с удивительным отчеством Ливерьевна возглавляла шествие. Она мыла руки около восьмидесяти раз в день. Как минимум. Кран открывала и закрывала локтем. Это до эпидемии ковида было, около шестидесяти лет назад. А персональное сиденье для унитаза носила в старой наволочке.

Я не занимался наблюдениями и документированием. Но некоторые события запали в память. Моя мать принесла котёнка. Я посвящал ему больше времени, чем спустя годы посвящал своей семье. И однажды, придя из школы, застал котёнка в каком-то диком состоянии. Он носился, как бешеный, по коридору, непрерывно мяукал, из пасти пузырями шла пена. К вечеру сдох.

Из-за пены все пришли к выводу, что это бешенство. Всех жильцов заставили прийти в клинику и влепили каждому, и мне в том числе, двадцать пять уколов в живот от бешенства. Конечно, уколы вкололи не за один раз. Спустя две недели стало точно известно, что кто-то подсыпал котёнку в блюдечко с молоком порошок ДДТ.

Этот кто-то мог быть только из нашей коммуналки. Конечно, никаких улик найдено не было. ДДТ был везде, так как тараканы были невиданных размеров и непревзойдённой наглости. Они даже не убегали, когда ночью на кухне включался свет. Жильцы пятились, но не эти твари. Назвать их насекомыми – это как назвать бегемота просто травоядным.

Конечно, у меня были серьёзные основания насчёт того, кто же отравитель/отравительница. Но это все, что у меня было. Так и осталось.

Так как моё мнение о моём будущем в расчёт не принималось, то мне пришлось начать посещать музыкальную школу в возрасте шести с половиной лет. Один из предметов, по которому у меня вообще не было прогресса, это фортепиано. Готовиться к уроку по фортепиано я мог только в самой школе. Во всём нашем доме его не было ни у кого. Точнее, оно было, но его не было. У нашей соседки стояло старое фортепиано. Она на нем не играла и никого к нему не подпускала. Зачем оно ей было нужно, никто не понимал.

Как моей матери удалось уговорить её на то, чтобы раз в неделю на сорок пять минут в её присутствии я мог бы готовиться к уроку в музыкальной школе, мне никогда не узнать. И да, я должен был прийти в чистой рубашке, с чистыми руками. Желательно подстриженный и без грязи под ногтями. Ботинки снять у входа и ни к чему в комнате не прикасаться.

С моей точки зрения, в её комнате надо было ко всему прикоснуться. Какие-то резные скульптурки, на стене – мрачные картины мужчин и женщин с несчастными лицами. Позднее узнал, что это все святые.

Но самое интересное – настенные часы с маятником. Это не будильник! А маятник – это кошка, у которой зрачки двигаются как маятник. Вправо-влево, вправо-влево… Я стоял, совершенно загипнотизированный этой кошкой. Куда там фортепиано до этого!

Я не знаю, какой садист настоял на том, чтобы ученики первого класса музыкальной школы учились играть песню «Сурок» Л. Бетховена. Песня минорная. В моем исполнении она звучала так, что официальный похоронный марш походил на «Оду к радости» того же композитора. Я уверен, что именно моё исполнение песни «Сурок» привело к тому, что через месяц уроки у соседки прекратились.

Будучи от рождения одарённым ребёнком (мнение моих родителей), я уже в пять лет свободно читал и чётко выговаривал все надписи на заборах. Мало того, я уже знал, какие надписи мужского рода, а какие нет. Более того, у меня хватало врождённой мудрости не произносить их за столом. А главное – я уже точно знал, что эти надписи к лозунгу «Миру – мир» отношения не имеют.

Но когда я прочёл объявление в подъезде: «Все на коммунистический субботник в субботу. Сбор – у домоуправления в 7 утра. Явка обязательна», – то кое-что не понял. За обедом решил выяснить у матери.

– У нас уже наступил коммунизм?

– Опять во дворе глупостей нахватался! Какой коммунизм на мою голову? Кто эту чушь тебе сказал?

– (Надувшись.) Никто мне никаких глупостев не говорил. На стене написано.

– Сто раз говорила: не читай на заборах и на стенах! Это плохие слова. Ты слыхал, чтобы я или папа так говорили?

– Бабушка раз сказала, что Сталин – это большой муд…

– Сказала уже, хватит! Почему руки не помыл?

– Так написано, что в субботу всем на коммунистический субботник в семь утра в домоуправление.

– О господи, опять эти мудозв… Иди руки мой, сколько раз повторять?!

А я не мог понять: почему это надо делать в субботу? Потом дошло: ну, вот как звучит: «В понедельник в семь утра на коммунистический понедельнюшник?» Некрасиво звучит. Но… явка обязательна!

Пришли многие, так как все квартиры обходил управдом – всегда весёлый (или навеселе) и громкоголосый. Меня он почему-то называл пузанчиком. Это меня, у которого и без рентгена было видно, что сердце – слева, а аппендикс – справа.

Цель субботника – озеленение территории. Вернее, подготовка к ней. Дело в том, что вокруг нашего дома ничего не росло. И не могло расти. После войны земля где-то на полметра в глубину была напичкана осколками от бомб, какими-то ржавыми железками и иногда настоящими патронами. Даже стойки для турника в нашем дворе – это два немецких ручных пулемёта.

В общем, никто не собирался тащить железяки из земли. Хотя сапёры уже всё давно проверили. И сегодня несколько груженых нормальной землёй самосвалов свалили всё в кучу, а жильцы должны были это разровнять по всей территории.

Мы, дети, знали всех. И кто где живёт, и кто на бровях домой каждый вечер идёт. И где каждый вечер громкий скандал. И уже даже понимали, почему незнакомый мужчина просит отнести кулёк с конфетами в квартиру, где живёт какой-то ребёнок. А мать ребёнка с матюками высыпает эти конфеты на лестницу и орёт на весь двор:

– Пошёл, мразь, отсюда! Чтоб духу твоего здесь не было! Еще раз увижу – утюгом убью! Раньше надо было ребёнку помогать, подонок!

Незнакомый нам мужчина виновато улыбался и негромко говорил нам:

– Толику скажите, что отец приходил. Еще конфет принесёт. А те, что тётя Тамара высыпала, себе берите.

Мы брали и большую часть отдавали Толику. Но, чтобы мать не видела, он прятал их в подъезде под лестницей. Мы, пацаны, сочувствовали отцу Толика. Наши дворовые девчонки почему-то звали этого мужчину кобелём. Но матери не доносили.

Секретов в нашем пятиподъездном доме практически не было. Мой отец в очередной раз возвращался из длительной командировки где-то в районе бухты Тикси. Или Норильска. Только он вышел из трамвая, как наши дворовые всезнайки сразу же:

– А ваша жена, докторша, померла вчера!

– Да не слушайте эту приколотую дуру! Не умерла ваша жена вчера. Сегодня отдала Богу душу! Такая молоденькая дохторша. И симпатичная.

К сожалению, истина была неподалёку. Накануне вечером моя мать была в толпе, которая пыталась вместиться не в резиновый трамвай. И в эту толпу на скорости врезалась «Победа», которую некая гнида только что угнала от вокзала. Восемь человек были вдавлены в стенку трамвая. Помощи им уже не надо было. Мою мать ударом вдавило головой в трамвайный поручень. И она тоже уже не считалась живой. Но в больнице как-то чудом её вытащили.

Вот эти последние известия моему отцу и сообщили, прежде чем он дошёл до подъезда. А как же? Все как в одной семье. Все всё знают.

Я в это героическое время находился у бабушки на каникулах. Как лев Бонифаций. К моему приятному удивлению, я приехал домой не к первому сентября, а где-то к середине ноября. Ну, понятное дело, только меня тогда дома не хватало для полного комфорта.

И можно представить моё мало сказать недоумение, когда я стал свидетелем следующего. Моя мать уже начала потихоньку ходить с палочкой. Рубленый глубокий шрам остался у неё на лице навсегда. Это ей аж тридцать четыре года.

Вечером сидим дома, как обычно. Открывается дверь, и я вижу, как на пороге появляется совсем молодая женщина. Пару секунд она просто смотрит куда-то вперёд (я сидел ближе всех к ней), а потом вдруг бухается на колени, крестится и ползёт к моей матери. И пытается целовать ей ноги.

Потом я узнал, вернее, мне соседи рассказали, что это жена вот того подонка, который отправил восемь человек на тот свет. Его приговорили к вышке. Вот она и пришла к нам, чтобы вымолить заступничество.

Я не знаю, чем все кончилось. Но что я точно знаю: только жизнь в коммуналке настолько богата событиями. Учишься понимать, отвергать, любить, давать в морду и получать в неё, не доверять, огрызаться. То есть учишься выживать.

И когда я говорю «коммуналка», я имею в виду не только коридор с шестью комнатами. Это и дом, и двор, и улица, и школа, и шпана, и юные шлюхи, и сплетни, и драки, и скандалы, и странные соседи. Всё то, что просто называется жизнью.

Alveg Spaug©2024