Олег Погудин: «Певец – профессия физиологическая»

C  певцом, которого именуют серебряным голосом России, беседует Зоя МАСТЕР

Олег, осенью прошлого года мы беседовали перед Вашими первыми американскими гастролями. Что произошло за этот год в творческом плане?

Год оказался бесконечной чередой поездок, в основном, зарубежных. Предстоящие гастроли по Северной Америке я тоже отношу к их числу. Не могу сказать, что я был в восторге от необходимости полностью подчинить свою жизнь гастрольному графику, но такая насыщенность помогает спастись от происходящего в мире безумия.  В сегодняшней жизни лучше многого не видеть.

Да, в этом смысле творческим людям везёт больше, чем остальным,  – они могут уйти с головой в музыку, литературу, кино и таким образом абстрагироваться, отгородиться от мира и не замечать происходящего.

Нет, отгородиться не получится, да и не следует, потому что жизнь подпитывает творчество. Просто занятость позволяет многого не замечать.

Не могу не сказать о двух  творческих доминантах этого года. Обе они связаны с юбилеями: 200-летием со дня рождения Лермонтова и 90-летием со дня рождения Окуджавы.

Вы были знакомы с Булатом Шалвовичем?

Нет, лично знаком не был, но его стихи и песни во многом меня сформировали. Мои родители в 60-х учились в Москве, соответственно, песни Окуджавы я слышал с детства, они стали естественной средой обитания. Как ни странно это может прозвучать, они воспитали моё отношение к жизни.

И каково же отношение к жизни по Окуджаве?

Образное, изящное, точное и благородное. Лучше, яснее всего оно проявляется именно в песнях: мелодии вроде бы незамысловатые, но проникновенные, запоминающиеся и красивые.

Я буквально недавно смотрела интервью Сати Спиваковой с дирижёром Владимиром Юровским. К моему удивлению, он сказал, что считает Окуджаву величайшим… симфонистом ХХ века.

Ну, я не стал бы говорить о нём как о симфонисте, хотя не могу оспаривать мнение дирижёра – ему виднее. Но я больше согласен с Исааком Шварцем, назвавшим Окуджаву гениальным мелодистом.

Возвращаясь к теме происшедших за год перемен, не могу не спросить, удалось ли Вам восстановиться после трагической смерти пианиста Игоря Урьяша, и кто сейчас Вам аккомпанирует?

Я не ожидал этого вопроса… но рад, что Вы об этом спросили. Нет, я до сих пор не восстановился. Я осиротел, и не только я, но и наш ансамбль. Игорь всегда был настроен на работу и готов к ней – это редкое качество. Помимо того, что Игорь был великолепным пианистом, он ещё был  потрясающим человеком. С ним было легко. Как настоящий интеллигент, он никого не обременял своими сложностями. А судя по тому, что у него не выдержало сердце, их было немало. Я был на похоронах, но до сих пор до конца не осознал, что его больше нет. Он незаменим. Потому я даже не начал искать ему замену. Я просто на год отменил программу, посвящённую Александру Вертинскому.

Какую программу Вы привезёте на этот раз?

Программа называется «Звезда любви». Она включает русский городской романс, танго, вальсы, а также песни на французском, итальянском, идиш, английском, грузинском, украинском языках.

И аккомпанировать будет…

Я планирую привезти ансамбль: это скрипка, баян, гитара и контрабас. Именно под аккомпанемент этих инструментов выступали артисты в начале ХХ века на эстрадных площадках, в ресторанах, да собственно, всюду, потому что в таком составе можно исполнять практически любую музыку и особенно ту, что сегодня называют словом ретро. Хотя, если быть совсем точным, вместо баяна чаще использовался аккордеон.

Ещё будучи студентом, Вы посетили США по студенческой программе обмена.  Тогда Вам показалось, что Вы попали на другую планету, хотя были очарованы вовсе не богатством, изобилием, а открытостью людей, их гостеприимством. Это было в 1989 году. Какой показалась Вам Америка 24 года спустя?

Я побывал в США и в 1990 году по приглашению ребят-американцев, с которыми стажировался годом раньше. А потом я увидел эту страну через четверть века, уже зрелым человеком, а как вы понимаете, в юности и в зрелом возрасте мир воспринимается по-разному. Нью-Йорк, безусловно, очень изменился. Конечно, и тогда, и сейчас он меня восхитил. Но в то же время я почувствовал агрессивность – она висела в воздухе, в этих толпах, обтекающих меня людей. Удивило количество мусора на улицах. Сейчас город намного чище. Люди так же несутся, но я не ощутил исходящей от толпы агрессии, опасности. Чикаго и в первый раз мне очень понравился. А сейчас он показался мне настоящим европейским городом, хоть и с небоскрёбами. В целом, мне кажется, Америка стала лучше.

В Вашем понимании европейский звучит, как константа. Вот и в одном из интервью Вы признались, что ощущаете себя абсолютным европейцем, при этом заметив: «Россия – абсолютно европейская страна, а россияне почему-то с этим борются». Но ведь это нормально, если только Вы не вкладываете какой-то особый смысл в понятие европейца.

Эта тема, к сожалению, приобрела оттенок некоторого нездоровья, и людям всё труднее воспринимать какие-то моменты хладнокровно. Оттого всё чаще ощущается антагонизм между Россией и Европой, Россией и Америкой, – и раздувается он искусственно.

Но разве Россия – не часть Европы?

Европейская культура для меня, прежде всего, христианская. И в этом смысле Россия, безусловно, часть Европы.

Ну, тогда Россия – часть Северной Америки, потому что основные принципы США базируются на иудео-христианском наследии. Во всяком случае, так было ещё лет 20 назад. Сегодня в этом смысле многое изменилось.

У каждой страны есть свои особенности. Главное, чтобы они помогали, а не мешали её прогрессу. Россиянам присуща невероятная широта души. Другое дело, что иногда эта широта ужасает своим наплевательским отношением к форме и закону, но иногда она спасает от формализма, в который Европа нередко впадает, оберегая свои культурные традиции. Когда форма становится самоцелью, дух начинает томиться. В русском характере пренебрежение к форме приобретает, порой, страшные масштабы, но, с другой стороны, русскому человеку легко дотянуться до космоса, потому что у него не возникает вопроса, имеет ли он право замахнуться на что-то космическое.

Интересно Вы рассуждаете. Получается, Россия станет Европой, когда рациональное мышление придёт в соответствие с порывом души, а уважение к закону не будет противоречить дотянувшемуся до космоса духу?

Наверное, так. Только я, в смысле закона, культивировал бы уважение к личности человека.

Мне кажется, законы цивилизованных стран как раз и написаны, в первую очередь, для защиты прав и достоинства своих граждан.

Да, так это воспринимается в Америке и Европе, и очень хотелось бы видеть подобное в России.

Хочу вернуться к сказанной Вами фразе о космосе. Понятно, что Вы не имели в виду достижения науки и техники: кто первым запустил спутник, а кто ходил по поверхности Луны. Вы мыслите образами, но, поскольку мы говорим о музыке, то всё же первыми дотянулись до космоса немцы: Моцарт, Бетховен. А если говорить о Бахе, то он и есть вселенная.

Возможно, музыковеды скривятся, но я бы сказал, что Бах оформил космос человеческими возможностями, потому он – отражение космоса. Но мне кажется, что гений упраздняет границы национальности.

А люблю я Европу за талант, архитектуру, литературу, музыку, уважение к традициям. Но желание не быть скованным определёнными рамками у меня остаётся, а родиной своей я считаю Санкт-Петербург, где фантастически сочетаются европейская форма и российское содержание.

И надо же, чтобы именно городу европейской архитектуры так «повезло» стать колыбелью революции…

Да, как выяснилось, конструкция оказалась хрупкой, но, тем не менее, живучей. Пройдя сквозь страшные испытания петербуржский характер сохранился. В этом городе, безусловно, есть что-то светлое и счастливое, но, вместе с тем, трагичное.

Давайте поговорим об успехе, об артистической славе. Что это такое – награда или испытание? Стимулирует артиста слава или разрушает данный ему талант?

Как артист сценического жанра могу сказать, что прожить без прижизненного успеха может художник, писатель, даже композитор, поскольку у них есть надежда на признание через годы, столетия. Но актёру, клоуну, певцу, танцору, тому, кто выходит на сцену здесь и сейчас, успех необходим, – иначе зачем тратить время и жизнь?

Не могу не согласиться с Вами. Но сегодня всё чаще наблюдается ситуация массового психоза: день, когда артиста нет в каких-то ТВ программах или прессе, он считает вычеркнутым из жизни. Одни и те же лица появляются в каждом шоу, одновременно на нескольких каналах; с ними консультируются по любым вопросам, включая политические, и просто непонятно, когда же они «творят». Такая вот жизнь – это и есть истинный успех?

Ну, если для них такая жизнь – смысл существования, то да. Однако вряд ли для таких медийных звёзд музыка – главное. Главное, как оценят, потому что мерило их успеха – ажиотажный интерес публики. Лично меня такой интерес не  волнует, потому что он делает артиста суетливым, а значит, не позволяет размышлять. Если ты работаешь для чего-то высокого, покой мысли, сосредоточенность необходимы. Суетливый успех может оказаться губительным для таланта. С другой стороны, недооценённый талант может погибнуть от этой незамеченности.

Вообще, признание и успех зачастую вещи разные. Признание для артиста – сокровище. А дальше есть популярность и любовь публики. И тут главное – соответствовать тому, что ты проповедуешь и исповедуешь.

Были ли в Вашей карьере актёра, а затем вокалиста, провальные выступления?

У меня были выступления, которыми я не был доволен в полной мере, но не было тех, за которые мне было бы стыдно. Конечно, хочется больше выступлений на пике, на той планке, которую я сам установил. Но мой инструмент – голос, и физические законы не отменишь. Певец – профессия физиологическая. Мы зависим от атмосферного давления, сухого или влажного климата, условий на сцене, в самолёте и гостинице. Всегда на пике быть невозможно – просто откажет аппарат. Но выходить на сцену и не разочаровывать зрителя артист обязан.

А можно понять, что такое успех, не испытав провала?

Я – осторожный человек и не берусь за то, что мне не по голосу. А если и берусь, то это остаётся в репетиционном зале. Например, какие-то оперные арии или романсы Свиридова, Рахманинова. Они в моём пассивном репертуаре. Я соглашусь с вами: нельзя ощутить ценность успеха без провала, но понять, что такое успех, можно и без него.

Вы часто говорите о том, что главная задача любого человека – прожить без обмана и подлости. Насчёт подлости спорить не буду, но жить без обмана – звучит как утопия, потому что святых среди нас – единицы. Я, например, их не встречала. Вы действительно верите в идеального homo sapience, при том, что наш мир, мягко говоря, сошёл с ума? Людям рубят головы, жгут, уничтожают по религиозной и национальной принадлежности, а Вы – об обмане и подлости. Разве возможно настолько абстрагироваться от действительности?

Говоря об обмане, я не имел в виду какие-то бытовые вещи. Иногда мы обманываем во спасение.

А ложь во спасение – не грех?

Я имел в виду оправданный обман, потому что лжи во спасение не бывает. Это неточный литературный перевод одного из псалмов, практически ставший идиомой. Я – верующий человек и знаю, что все мы не святые, но стремимся к святости, к идеалу. Только одно дело – жизнь, быт, другое – сцена. На сцене я пою о любви, а любовь по своей сути – идеальна, потому что является целью и двигателем жизни.

Поскольку Вы сами заговорили о любви, я воспользуюсь возможностью спросить о личном.  Анна Павлова считала, что «артист должен знать всё о любви и научиться жить без неё». Это и о Вас тоже?

Да, если вы имеете в виду любовь близкого человека, семью. А я говорил о любви как о необходимом качестве души. В плане личной жизни я согласен с Анной Павловой.

Личной жизни нет оттого, что Вы полностью посвятили себя сцене?

Это результат жизненного опыта. Изначально я не планировал жить исключительно творчеством. Однако именно сцена стала определяющей составляющей моего существования.

А вы не боитесь одиночества, может, не сейчас, но потом, когда с годами круг людей неизбежно сузится?

Боюсь.

Вы живёте сегодняшним днём?

Получается, что так. Я стараюсь быть честным перед собой и людьми, с которыми меня сводит судьба. Во всяком случае, стараюсь отвечать за отношения. Знаете, есть чудесная песня «Дорога без конца».

Да, помню, её когда-то пел Альберт Асадуллин.

Да, это замечательная лирическая песня о смысле жизни, о вечных истинах.

Там есть такая строфа:

«Доpога без конца.

И музыка, котоpой нет конца,

Они тебя вовеки не обманут.

Hу, а если спpосят вдpуг, где любимая и дpуг,

Пpомолчи в ответ с улыбкой, пусть никто не видит сеpдце

поседевшим от pазлук.»

Вообще, я счастливый человек. На данный момент у меня всё довольно ровно. Да, нет семьи, но есть люди, которые дороги мне и которым дорог я. И даже печальный опыт прошлого был нужен.

И Ваше стремление к идеалу…

Осталось неизменным.

Вы фаталист или, напротив, не верите в судьбу, предопределяющую предназначение человека?

Я не фаталист хотя бы потому, что верю в Бога.

Вы сами идёте по жизни или чувствуете себя кем-то ведомым?

Бог ведёт каждого человека. Однако не каждый из нас это чувствует. Иначе я не совершал бы ошибок и всегда знал, как поступить. А поскольку я живой человек, то порой противлюсь себе самому и делаю то, о чём потом печалюсь. Успокаиваюсь тем, что стараюсь сохранить совесть живой.

Вернусь к Вашему ответу о том, фаталист ли Вы. В начале нашей беседы Вы рассказали о юбилейной программе, посвящённой М. Лермонтову. А ведь он как раз был фаталистом, и в этом смысле  Вы с ним – антиподы. Тем не менее, Вам очень близки его стихи. Как Вы совмещаете свою религиозность с фатализмом Михаила Юрьевича?

Лермонтов прожил всего 26 лет. Помимо того, что меня восхищает его гениальный поэтический дар,  я потрясён тем, что всё это невероятное количество поэзии и прозы было написано таким молодым человеком. Проживи он хотя бы ещё лет десять, достигнув возраста Пушкина, возможно, он подверг бы критическому анализу многие из своих философских заключений.  Меня всегда поражало, насколько эгоистичны его мысли, яростно сердце и непримирим характер. Но эмоционально его поэзия прекрасна, а искренность абсолютно уникальна.

Насчёт сердца… При вскрытии обнаружилось, что у 26-летнего Лермонтова было изношенное сердце 60-летнего человека.  Однако, куда нас с Вами заносит…

А о чём же ещё говорить, если не о вечном? Я рад такому разговору. Нередко он сводится к выяснению того, почему меня называют серебряным голосом России.

Я не знаю, что тут, собственно, выяснять. Ну да, сравнение с серебряной струной, кристальной  чистотой интонации, Серебряным веком, наконец, – учитывая Ваш репертуар.

Это так, и я рад, что впервые не должен объясняться по этому поводу. Но, с другой стороны, штамп «серебряный голос России» звучит ужасно.

Почему?

Ну, ведь в России есть и «золотой голос», да и другие штампы. «Король российской эстрады», например.

  Ваш намёк понятен. Кстати, я смотрела прошлогоднее  интервью, которое у Вас брал замечательный, на мой взгляд, журналист – Виктор Топаллер. Там он предложил свои услуги в рекламировании Вас как царя… Понятно, что это была шутка, но явно с большой долей сарказма. Правда, через короткое время тон  беседы изменился…

Виктор Топаллер намекнул на «царя» после того, как прочитал ужасающий текст под названием «Король романса».

Но ведь не Вы придумали название текста, не Вы себя рекламируете, пользуясь этими стереотипами.

Естественно, но иногда ярлыки идут впереди артиста. К примеру, у меня был разговор с Дмитрием Быковым, во время которого он пытался уколоть меня, дезавуировать, что ли, а потом эта насмешливость сменилась изумлением от того, что перед ним сидел не тот человек, которого он себе представлял до интервью.

Видимо, Ваша манера отшучиваться вместо того, чтобы отвечать агрессией на агрессию, обезоруживает. Этим Вы даёте понять, что собеседник не в теме.

Вот именно, не в теме. Во многом это вовсе не вина журналиста. Просто обо мне мало что известно, я стараюсь говорить только о своей профессии – так проще жить.

Вас волнует, что о Вас думают и говорят?

Волнует ли меня мнение окружающих? К сожалению, да.

Присуще ли Вам естественное для артиста желание нравиться всем?

Вы совершенно правы в том, что тщеславие  присуще практически всем творческим людям. Я тоже часто ловлю себя на этом, осознавая, что тщеславие – моя личная неприятная черта характера. Но оно не стало моей средой обитания, как для многих других артистов.

А мне кажется, что как раз отсутствие тщеславия было бы неестественным для человека любой профессии, а уж творческой – тем более.

Не могу не спросить Вас о человеке, с которым Вы были знакомы. Святослав Бэлза – каким он был вне сцены и телестудии?

Бэлза – такая же боль, как уход Игоря Урьяша. Ещё обиднее, что мы с  ним только-только подружились. Знакомы мы были давно, но он с большой осторожностью относился к «серебряному голосу России», хотя был исключительно вежлив, обходителен, доброжелателен. Так что какое-то время мы общались на уровне вежливости. А вот на юбилее по случаю 100-летия Сергея Михалкова был концерт, в котором я принимал участие, а потом – пышный банкет, и мы со Святославом Игоревичем оказались за одним столиком. Часа два мы беседовали, и беседа наша перетекала, перескакивала от имени к имени, от события к событию. Параллели проходили к Ростроповичу, Пастернаку, Шостаковичу, Солженицыну, актёрам 40-50-х годов. И вот после этого наши отношения стали дружескими. От общения с этим человеком осталось ощущение невероятной доброты. А ведь по-настоящему  знающие люди редко бывают добрыми.

Правда? Я всегда считала, что знание приносит печаль и как-то не сопоставляла знание с нехваткой доброты, хотя допускаю, что зависимость существует.  Мне лично Бэлза всегда казался чем-то опечаленным.

Он был светлым, ярким и очень тёплым человеком. Говорят, незаменимых людей нет.  Может, это так с точки зрения мирового процесса, но с точки зрения окружающих такие потери невосполнимы.

Есть ли у Вас кумиры, певцы – ушедшие и ныне живущие?

Я могу назвать десятки имён, но первым назову имя Сергея Лемешева. Дальше – Франко Корелли, Карузо, Марио Ланца, Паваротти.

Если говорить о советской эстраде, это Муслим Магомаев, Георг Отс – оба пришли на эстраду из оперы, хотя Отс оставался в театре почти до конца, – и Анна Герман. Эти исполнители мне не просто нравятся, я постоянно их слушаю и учусь.

Будь у Вас возможность сделать невероятный выбор, в какое время  Вам хотелось бы заглянуть и в каком – остаться?

Вопрос скорее театральный и потому предполагает художественный ответ. Я знаю, что живу в том времени, в котором должен жить. Я – человек своего времени. А заглянуть иногда хотелось бы в любое. Но вот если говорить о личностях, с которыми, хотелось бы встретиться и пообщаться,  то это Достоевский и Ахматова. Я бы спросил, откуда  – в тех жутких жизненных ситуациях, – они брали свет и надежду.

Вела интервью Зоя МАСТЕР

На снимках – Олег Погудин