Оклик. Литературный проект. Выпуск 3.

Николай СУНДЕЕВ

***
Из светящихся нитей
нечто
с древа предчувствий и снов.
Это – отблеск наитий?
Дуновенье, чуть слышимый зов…

Нечто брезжит, тревожит,
возникает опять тут и там,
обещает, быть может,
мне разгадку мучительных тайн.

Невещественный шорох,
непроявленной мысли зерно…
Или попросту – морок?
Мне покуда понять не дано.

Из светящихся нитей…
Может, просто видение?
Нет!
Предсказанье событий,
что ещё не явились на свет,

то, чего я взыскую…
Только вот за какую же нить
мне, страшась и ликуя,
поманившую суть ухватить?..

***

Я только строке доверяю своей
в попытках увидеть канву
вот этих летящих и тающих дней,
того, чем сегодня живу,

в попытках схватить,
как догадку хотя б,
как тень, что мелькнула вдали,
чем жизни моей настающий этап
отличен от тех, что прошли.

Во тьме заблудился бы наверняка,
не ведая, что впереди…
Быстрей, чем рассудок,
способна строка
разведать, нащупать пути.

Она различит то, что брезжит едва,
и, вслед за строкою своей,
увижу и я:
проступает канва
летящих и тающих дней.

***
На ощупь вечер брел
в чаду тумана,
на свет реклам и окон натыкаясь,
и темь продрогший город обнимала,
с высоких крыш
по тополям стекая.

Вселенной электрическая схема
не зажигалась.
Души напрягались
людей и птиц.
Неспешно развивалась
тумана фантастическая тема.

И сталкивались шедшие навстречу
друг другу,
ввысь всходили голоса их
и, загустев, тревожный смех и речи,
как сталактиты,
сверху нависали.

Страшась, машины –
медленные рыбы
горластые – перемещались все же
и, вскрикивая горестно под ношей,
тащили на себе
тумана глыбы.

Земля

На ней была почти что сплошь
травы заржавленной короста;
ее пятнал мазут;
и все ж
в ней проступало первородство.

Шептал мне ветер:
“Ты слепец!
Прозрей хотя б на миг на краткий:
она без сил,
она в упадке,
и скоро ей придет конец”.

Но птичье слышалось “фьюить”
в кустах, поникнувших устало.
Всему живому
силу жить
земля по-прежнему давала.

И в ней сквозила глубина,
напластование столетий,
и мощь,
какой ничто на свете
не сможет вычерпать до дна.

И, что там ни шептал бы ветер,
не даст убить себя она.

В горном поселке

1.
Сколько снега –
в посёлке, в лесу –
за  два дня намела непогода…
Как хлестал он меня по лицу,
первый снег високосного года!

Он летел и летел без конца,
атакующий, неодолимый.
Я его отгребал от крыльца,
чтоб на улицу выйти могли мы.

Нас держала метель взаперти,
перекрыв все дороги-пути,
только мы всё равно выходили,
и играли в снежки, и бродили.
Снеговик наш был очень хорош.
Не поймёшь, на кого он похож,
плод совместных усилий поспешный
посреди вакханалии снежной…

Было в доме тепло. И из окон
открывался он нам с трёх сторон,
лес, в снегу утопавший глубоком,
где в сугроб каждый куст превращён.
Побелевшие, вдвое и втрое
ветви елей теперь тяжелей.
В очертаниях снега на хвое
я угадывал разных зверей…

День, второй…
Но стихал постепенно
и над нами утрачивал власть
снегопад…
И из снежного плена
в мир привычный смогли мы попасть.
Но закрою глаза и увижу:
снег летит на деревья, на крыши;
изгибаются ветви в дугу;
снеговик наш по пояс в снегу…

2.
Зачем мы здесь,
где горный лес
увяз в снегу непроходимом?
А снег всё сыплется с небес,
нас к прошлым отсылая зимам…

Зачем попали в этот дом,
где слушаем ночную вьюгу?
Чтоб снова убедиться в том,
что мы с тобой нужны друг другу…

3.
Побывали мы в снежном плену,
только я этот плен не кляну…

Виталий КАЛАШНИКОВ

Амфора

Встав на колени, словно пить хотел,
У выхода античной анфилады,
Черпал ладонью пепел и глядел
На глиняное сердце винограда.

Есть нестерпимый зуд припоминанья,

Но слышен только гул из глубины
Бездонного и зыбкого сознанья.

Там что-то с совестью.
Я был бесчеловечен.
Забытая, — я знал, что это — ты,
Когда поднял за худенькие плечи
К своим  губам и отпил пустоты.
1982

Закат

Смываю глину и сажусь за стол,
За свой рабочий стол возле окна.
Блестит Азов, а розовый Ростов
По краю быстро схватывает тьма

Светило плавит таганрогский мол
И расстилает алую кайму.
Ростов в огнях, а розовый Азов
Через минуту отойдет во тьму.

Еще блестят верхушки тополей,
Но их свеченье близится к концу.
С последней зыбкой кучкою теней
Плывет баркас по Мертвому Донцу.
Смыкает мрак широкое кольцо,
В котором гаснет слабый отблеск дня,
И вот мое спокойное лицо
Глядит из черных стекол на меня.
1984

***
В полутора метрах под уровнем улиц,
В подвалах, пропахших печною золой,
Когда мы к полуночным строчкам нагнулись,
Нас нет на земле — мы уже под землей.

Вмурованный в дымный, закрученный кокон,
Вращается быт — он убог и бесправен,
Пронзенный лучами из вкопанных окон,
Сквозь щели навеки затворенных ставен.

Друзья постучатся носочком ботинка —
Так пробуют — жив ли? — устав избивать.
«А ну, откупоривайся, сардинка,
Слыхал, потеплело, туды ж твою мать!»

И правда теплее, а мы и не  ждали,
А мы и не верили, мы и не знали,
Пока пировали в кромешном подвале,
Пока к нам о стены гроба ударяли.

Как мы преуспели в печальном искусстве
Под время попасть, под статью и под дуло,
Но мы — оптимисты, из мрачных
предчувствий
Пока ни  одно еще не обмануло.

Вы видели это, вы помните это:
И холод зимы, и поземку измены,
А мы выходили, прищурясь от света,
Из жизнеубежищ на светлые сцены.

И я не забуду, как  нас принимали,
Как вдруг оживали застывшие лица,
И делалось жарко в нетопленом зале,
И нужно идти, а куда расходиться?

Ведь всюду огромные серые залы,
Где говор приглушен, а воздух сгущен,
Где в самом углу за прилизанным малым
Есть двери с табличкою: «Вход воспрещен».

Я знал эти дверцы в подземные царства.
Где, матовой мглою касаясь лица,
Вращаясь, шипят жернова государства,
В мельчайшую пыль превращая сердца.
1986

Поэзия

Тебя все чаще поднимают на смех,
и правда, ты теперь совсем жалка.
Но я — ловец, в тебя влюбленный
насмерть,
чувствительней любого поплавка.

Я стерегу тебя на этой глади,
предчувствуя твою живую кровь,
не для того, чтоб целовать и гладить.
И это не похоже на любовь.

Я сознаю — ты мне необходима,
не зная сам, зачем и почему,
но главное — чтоб ты не приходила
ни просто, ни по зову моему.

Остерегись, я все успел завесить
незримой паутиною сетей,
и на машинке чутко дремлют десять
паучьих пальцев нежности моей.
1986

Мария ПЕРЦОВА

***
Когда бы жизнь могла я выбирать,
Пошарив в шляпе, выбрала б такую:
Отвергнув роскоши слепую благодать,
Ее неискренние поцелуи,
Жила бы в комнате с пришторенным окном,
Распахнутым в кирпичный переулок,
Под музыку трамвая за углом,
Кошачьей вольницы, собачьих караулов.
Мой день расписан был бы до секунд,
Как будто стиснут нотною тетрадью,
В рассветных сумерках – кофейный робкий бунт,
Щепотка соли – так, забавы ради.
С полудня – Данте, с трех до четырех –
Шекспир, трагедии и никаких комедий,
Потом дождя приветливый горох,
И приглашенные на чай соседи.
А где-то там, за ломаной чертой
Воды бегущей – за мытьем посуды –

Укромный час под лунной запятой,
Приватная невинная причуда
Читать стихи и тенор отпускать,
Летать по комнате и биться о предметы,
И – йодом ночи жалость прижигать –
О том, что жизнь-то надо бы… не эту.

В предыдущих выпусках «Оклика» были опубликованы стихи Бориса Викторова, Виктора Голкова, Олега Максимова, Олеси Рудягиной, Сергея Сапожникова, Валентина Ткачева.

Выпуск подготовили Николай Сундеев и Мария Перцова