О моем отце
Недавно в Одессе вышла книга о Тамаре Андреевне Тарасенко, которая работала на кафедре философии Одесского университета. О ней вспоминали ее друзья и попутно рассказывали о кафедре философии.
Часто те, с кем разговаривал автор, вспоминали моего отца буквально одной фразой, но всегда в превосходной степени.
Вот и я решила вспомнить о нем.
Мой отец родился в 1907 году в Одессе в религиозной семье. Он был седьмым и последним ребенком, но семья не бедствовала. Родители держали сапожную мастерскую. Все дети были мальчиками. Старший брат моего отца был на 20 лет его старше. Их отец, мой дед, умер, когда отцу было 14 лет, но все остальные братья были уже взрослыми. Может быть, из-за разницы в возрасте, а может, и в интеллекте отец не был близок со своими братьями, кроме одного. Тот опекал его, подготовил к гимназии, в которую отец и поступил в 1917 году. Но тут случилась революция.
Из всех его братьев я знала только двоих: Володю, которого отец любил, и Лазаря, к которому относился весьма прохладно. О двух других только слышала. Иосиф остался после войны в Ташкенте, а самый старший, Шлоим, остался в Одессе и погиб со всей своей семьей.
Я не знаю, где и как учился отец, но он глубоко проникся революционными идеями. Как и почему он попал на Одесскую обувную фабрику, я не знаю. На ней работали в основном или даже только евреи.
На этой же фабрике работали моя мама и ее мама, моя бабушка.
На фабрике мои родители и познакомились. Отец поначалу был рабочим.
У него была прекрасная голова, но не очень умелые руки. Но я думаю, что в силу врожденной добросовестности работал он хорошо. И при этом учился.
Его интересовала деятельность человеческого мозга. Поэтому он пошел в мединститут, но очень скоро понял, что это не то, что ему нужно, и перешел в Инархоз – Институт народного хозяйства. Факультет, на котором он учился, давал два диплома: экономический и юридический.
Но пока он работал. И очень скоро стал пользоваться большим уважением рабочих и начальства. Его избрали секретарем комсомола фабрики, фабрика росла, и в 20 лет отец стал работать освобожденным секретарем комсомольской организации.
Фабрика была молодая, и рабочие были молоды. Они были энтузиастами и беззаветно любили свою фабрику. Называли ее «мелих ших фабрик», что в переводе с идиш, на котором многие из них тогда говорили, значило «наша родная фабрика».
Комсомол был главной силой на фабрике. Директор не принимал ни одного решения без совета с секретарем комсомола. Отца он любил и уважал.
Наверное, на фабрике отец вступил в партию. Выступал против троцкистов, но главным образом потому, что фабричные троцкисты вели себя непорядочно, стараясь всячески обвинить тех, кто был против. В гардеробе они подкладывали куски кожи в карманы своих противников, тех задерживали на проходной, отца это возмущало. Но, наверное, дело было не только в этом. Я думаю, что не все в идеях Троцкого ему нравилось. Но фабрику любили все.
Отец очень рано женился. Как и его любимый брат, он сделал это потому, что женщина, с которой он встречался, очень хотела, чтобы он женился на ней. Но, в отличие от брата, женат в первый раз он был очень недолго.
С мамой он встретился на фабрике и полюбил ее – как оказалось, навсегда. Мама была очень веселой и красивой девушкой.
Ей в то время было лет восемнадцать, у нее был парень. Он был веселым, умным и беззаботным. Отец был намного серьезнее. Наверное, поначалу маме льстило, что такой умный, всеми уважаемый человек обратил на нее внимание.
Когда они стали встречаться, заволновался мой дедушка, мамин отец.
Он считал, что такому уважаемому человеку столь легкомысленная девушка не пара. Но его никто не стал слушать. Вскоре он и сам понял, что был неправ.
Отец ушел от жены, благо тогда очень многие браки были гражданскими.
Брак моих родителей тоже был гражданским. Я помню, как в 1950 году они пошли расписываться в загс. Мне было 14 лет.
Поженились они в 1931 году. Отец уже окончил институт и стал работать в наробразе.
К тому времени из квартир выселяли или уплотняли многих людей, которых советская власть сочла не своими. Начальник отца, узнав, что ему буквально негде ночевать, дал отцу пачку ордеров и предложил выбрать себе квартиру. Он и мама пошли выбирать.
Они выбрали комнату в коммунальной квартире на Ремесленной улице, недалеко от квартиры маминых родителей. Они не задумывались о том, как долго будут жить в этой комнате. Ведь мама, которой тогда было 20 лет, только начала учиться в институте, предварительно окончив рабфак при фабрике. Поступила она в Киевский институт и год училась там. Отцу было 24 года, и его призвали в армию, раньше он получал отсрочку из-за учебы. Так что первый год они почти и не жили в полученной комнате.
Отец служил в Тирасполе, мама приезжала к нему, когда могла.
В обязанности отца входило объезжать границу на лошади. Он шутя говорил, что делается это для того, чтобы наши крестьяне не уходили за границу. Скорее всего, так оно и было. Ни одного нарушителя границы он не задержал.
А с лошадью у него были проблемы. Он не очень хорошо ориентировался, и часто у него и у лошади были разные мнения по поводу того, куда нужно ехать, когда они возвращались домой. Он долго боролся с лошадью, но, устав от борьбы, сдавался, и лошадь привозила его домой.
Отец прослужил год. После армии он вернулся в наробраз. Как всегда и везде, он очень скоро стал уважаемым человеком, с его мнением считались. Я, уже будучи взрослой, встречала людей, которые, услышав мою фамилию, выясняли, кем я прихожусь Перлову, который в 30-х годах работал в наробразе, и очень хорошо о нем отзывались.
Тогда было модно открывать классы для детей разных национальностей, были еврейские школы, немецкие классы и т. д. Ведь Одесса действительно была многонациональным городом. Кому-то пришло в голову открыть цыганский класс. Отец возражал.
Но 1 сентября он был посрамлен. Класс был полон. Однако только один день. Дело в том, что дети получали форму. А получив ее, на следующий день они уже не пришли.
Вернувшись в Одессу после армии, отец стал настаивать, чтобы мама перевелась в одесский вуз. И она перевелась в водный институт.
1931 год они считали годом начала своей совместной жизни. В это время уже стал набирать силу Сталин. Отец относился к нему с недоверием, маме он тоже не нравился. Но они считали Сталина фигурой временной.
Мама продолжала учиться. Отец быстро рос на работе. Он стал читать лекции по философии на курсах ЦК и вскоре стал заместителем директора по учебной работе.
У моих родителей всегда были друзья. Когда я подросла, они стали и моими друзьями.
Лет в семнадцать я очень завидовала москвичам. Москва пленяла всех. Я спросила отца, почему они с мамой не переехали в Москву, в то время это было несложно. И он рассказал мне, что собирался это сделать. Приехал в Москву, остановился у друга и стал искать работу. Не знаю, было ли это необходимо или он сам считал, что так нужно, но в Москве он пошел в горком партии, рассказал, кто он и какую работу ищет. Вскоре работу он нашел сам, но тут его вызвали в горком и дали направление на работу в НКВД.
Он вернулся домой, быстро сложил вещи и уехал в Одессу первым же поездом. Что такое НКВД, он к тому времени уже понимал.
В Одессе они продолжали жить в той же комнате, которую мама выбрала в начале их совместной жизни. Но тут выяснилось, что скоро появлюсь я, и они поняли, что в одной комнате нам уже будет сложно. До женитьбы отец жил со своей матерью в маленькой комнате. Бабушка очень любила отца, ведь он был самым младшим ее сыном. И она предложила ему поменять их комнату и ее комнату на общую квартиру, но это было возможно только в том случае, если родится девочка. Бабушка была очень верующим человеком. Поэтому она грустно добавляла: «Если родится мальчик, то ноги моей в твоем доме не будет». Ведь мальчику мои родители не сделали бы обрезание, а для бабушки это было бы неприемлемо. Всем повезло, родилась я.
В одной комнате мы втроем жили еще три года.
Я родилась в 1936 году. Время уже было очень неспокойное. Летом 1937 года отцу предложили на лето дачу обкома партии на 10-й станции Большого Фонтана. Мы выехали на дачу, часто с нами там жили мамин младший брат, которому тогда было 13 лет, и папин пятнадцатилетний племянник.
Рядом жила молодая семья с двумя детьми. В конце лета ночью приехала машина, забрали обоих родителей. Дети остались с бабушкой, но на следующий день увезли и детей, невзирая на мольбы и крики бабушки. Это событие мама с ужасом вспоминала всю жизнь.
Вскоре в центральной одесской газете появилась статья под названием «На курсах ЦК орудують вороги», отца уволили с работы. Как многие в то время, он ждал ареста каждую ночь. Не арестовали. Но он на целый год как бы выбыл из обращения.
Нужно было как-то жить. Отец находил уроки школьникам, а какое-то время в захолустной школе преподавал английский язык, хотя, как я понимаю, произношение у него было ужасное.
В 1937 году арестовали моего деда, маминого отца. Он был революционером, при царе пробыл в ссылке несколько лет, там стал образованным человеком. Дед был родом из Николаева. Одно время там у него была явочная квартира, где однажды ночевал Троцкий.
Во время ареста дед работал цензором в газете. Арестовали его как шпиона. Долго, выбивая зубы, настаивали, чтобы он признался. Он долго сопротивлялся, но однажды согласился: да, шпион. Следователь очень обрадовался и спросил, на какую страну он работал. Дед ответил: «На Бразилию». Ответ следователю не понравился. Но был уже 1938 год. Ежoва сменил Берия. Стaлин решил чуть-чуть ослабить удавку. И нам повезло: деда выпустили.
После этого жизнь моих родителей стала немного спокойнее. Отец стал работать в политехническом институте на кафедре философии.
Он был отличным лектором. На его лекции приходили студенты с факультетов, где он не преподавал. Вскоре его избрали в партбюро института. Все или почти все члены партбюро были евреями, и все они стали друзьями на всю жизнь.
Я помню их уже после войны. Они вновь работали в политехническом институте, были блестящими инженерами и преподавателями. Их волновало все, что творилось в стране и в мире, и часто, приходя к нам, они обсуждали с отцом все, что происходило. Я, сидя в другой комнате, с большим интересом слушала.
В 1940 году мои родители и бабушка соединили свои жилплощади, и мы переехали в небольшую трехкомнатную квартиру. Площадь всей этой квартиры была 28 кв. м, все комнаты проходные, в квартире были еще одни соседи, кухня была общая. Но родителям стало легче.
Отец сумел к концу 1940 года написать и защитить диссертацию о Плеханове.
Мама по совету отца поступила в аспирантуру. Ведь она окончила водный институт и была неплохим инженером.
Я с удовольствием ходила в детский сад в Воронцовском переулке. Бабушка жила с нами и помогала родителям. Террор, казалось, слегка утих. Родители спали спокойнее по ночам.
Летом 1941 года мы выехали на дачу под Одессой. В начале лета отца призвали на военные сборы, я с мамой жила на даче, бабушка осталась в городе.
Когда началась война, мама очень растерялась. Без машины мы вернуться в город не могли, а машину достать стало трудно. Помогли друзья родителей. А через несколько дней вернулся отец. Он сразу же пошел в военкомат и подал заявление об отправке на фронт, хотя у него, как у научного работника, была бронь. Так же поступили и все друзья отца.
Через несколько дней отца вызвали в военкомат и послали в командировку сопровождать мобилизованных. Но мой очень непрактичный отец становился очень практичным, когда что-нибудь угрожало мне, маме или бабушке. В отличие от многих, он понимал, что война надолго, и прежде чем уехать в командировку, организовал наш отъезд.
Он достал три билета: маме, мне и бабушке. Но бабушка ехать отказалась. Как многие в то время, она сказала, что немцев уже видела, они порядочные люди; все ее сыновья пока в Одессе, зачем же ей уезжать, лучше она останется дома и сбережет отцу его книги и все прочее. Она попросила взять вместо нее ее старшую внучку, дочку старшего сына.
Отец не мог ее уговорить, и мы уехали с мамой и моей двоюродной сестрой, которой в то время было лет двадцать.
После долгой дороги мы осенью оказались в Ташкенте, туда вскоре приехали сотрудники политехнического института, с которыми нас отправил отец. Там мы и пробыли всю войну.
Отец после командировки вернулся в Одессу, у него оставались деньги, полученные для мобилизованных, он считал необходимым эти деньги вернуть.
Приезд его оказался полезным для семьи. Он помог родителям моей мамы уехать из Одессы и посоветовал моему дяде, маминому брату, уезжать с техникумом, в котором тот учился. Было моему дяде в ту пору 17 лет. Ничего отец не мог поделать со своей мамой, моей бабушкой. В то время еще не все ее сыновья уехали из Одессы, и она упорно отказывалась ехать. Военная часть, к которой были приписаны отец и его друзья, уходила из Одессы в августе, задолго до сдачи города. Позднее во всех письмах, которые мы стали получать далеко не сразу, он спрашивал о своей маме, надеясь, что кто-то из братьев вывез ее. Но, увы, она осталась в Одессе с семьей самого старшего сына, и все они погибли.
В Ташкенте мама каким-то чудом нашла комнату в здании большой школы, в этой комнате мы и прожили всю войну. Вскоре к нам приехали мамины родители и сестра из Брянска, где она работала после окончания института.
Отец нашел нас, и мы стали получать его аттестат и письма.
Письма эти хранятся сейчас у меня. Они проверялись цензурой, поэтому информации в них немного, но они полны тепла и заботы о маме и обо мне.
Во время войны отец занимал разные должности: был комиссаром полка, потом работал в политотделе армии, читал лекции о ситуации на фронтах и в мире. Его лекции, как всегда и везде, были очень востребованы. Но он участвовал и в боевых операциях полка. Об этом говорят его награды: орден Красной Звезды, ордена Отечественной войны первой и второй степени, медаль «За боевые заслуги», «За оборону Кавказа», за Варшаву и за Берлин, и, конечно, за Победу.
Отец немного и нечасто говорил о войне. Однажды в беседе с кем-то из знакомых он сказал: «Армия, которая ввела бы сухой закон, неизбежно проиграла бы войну. После причитавшихся перед боем 100 граммов мне настолько не было страшно, что приходилось себя сдерживать, временами я пытался себя остановить, говоря себе: «Ну куда ты лезешь, ты ведь не стал неуязвимей?», но продолжал лезть». После войны, когда я увидела отца при орденах и медалях, я стала выяснять у него, сколько немцев он убил. Он нахмурился и сказал, что точно не знает, человек семь, может быть.
В 1947 году к нам пришел человек, отец ему очень обрадовался и немедленно послал меня за водкой. Пообедав, они долго разговаривали. Когда человек ушел, отец объяснил маме и мне, что этот его фронтовой друг какой-то главный по надзору за всеми церквями от партии. Потом он нам рассказал, что жили они в одной землянке. Друг его очень любил выпить, отец относился к этому спокойно. Каждый вечер они отмечали на карте продвижение наших войск.
Однажды его друг где-то сильно выпил и вернулся домой очень пьяный. Отец уже спал. Но друг спотыкался обо что-то, чертыхался, отец проснулся. Тот, подойдя к постели отца, над которой висела карта, стал требовать, чтобы они отметили на ней наши позиции. Отец ответил, что уже сделал это и хочет спать. Происходило все это в темноте. Вдруг отец услышал выстрел. Его кровать стояла не вплотную к стенке, он скатился на пол, отсчитал семь выстрелов, вернулся на кровать и вскоре уснул. Наутро его друг увидел дырки в стене за его спиной и спросил, что это. Отец рассказал ему. Тот не мог поверить, буквально рыдал, когда представил себе, что могло случиться.
По письмам отца было понятно, что временами ему приходилось очень серьезно работать, порой было сложно с начальством, но и там, как всегда, вокруг него были хорошие и порядочные люди.
Хотя в основном отец все время находился на передовой, он ни разу не был ранен, только пару раз контужен. В прифронтовом госпитале был всего два раза: из-за контузии и из-за малярии.
Валерия ПЕРЛОВА
