О Чехове, Диккенсе и Президенте Трампе

На прошлой неделе я вернулся из США. Мой приятель, Сэм, прекрасный математик, добряк, книгочей, кипучий либерал и очаровательный собеседник уволился из Остинского университета, одного из лучших в США. Профессуру в Остине получить непросто. Конкурс громадный. А мой друг-народоволец резко и необратимо уволился. В техасском Остине любят Трампа. А находиться в некошерном месте, в котором не презирают Трампа, нет никакой возможности находиться. Нет надобности говорить о том, что мой приятель-математик — еврей. «Если не найду работу в университете, — отправлюсь программировать», – грозно заявил Сэм. Для него переход в программисты примерно то же, что для Остапа Бендера — в управдомы. У меня перед носом пролетела головешка гражданской войны, полыхающей в США: состоятельные профессора и кинозвезды— миллионеры, примерив пыльные шлемы, воюют с капитализмом. Ненависть Сэма к Трампу, старая, добрая ненависть интеллигента к капиталисту; Трамп олицетворяет власть денег. Здесь есть, о чем подумать.

***

Классики мировой литературы о капитализме и капиталистах слова доброго не сказали. Романтически презирал банкиров Байрон (примерно так, как брезговал евреями сынишка скупого рыцаря). В Новое Время оживил машину травли аристократ-самозванец Бальзак. В его чудовищно перегруженных подробностями романах все непреложно и неумолимо продаются за деньги (грустно, но мой израильский опыт это вполне подтверждает). Диккенс и вообще расстарался на славу. Эбенезер Скрудж и Урия Хип невозможны вне царства денег. Диккенс все несчастья современного ему общества перекладывал на капитализм и деньги. Кажется, дальше всех забрел нобелевский антисемит Владислав Реймонт в «Земле обетованной», живописуя алчность, похотливость и подлость капиталистов, совершенно непереносимые, когда капиталисту случилось родиться евреем.

Русские классики оказались вполне «в теме», и в этой области самобытностью не порадовали. Куприн, Чехов, Толстой, Достоевский, если и на чем сходились, так на ненависти к дельцам, то есть, людям, умеющим делать дело. Мужикам, аристократии, интеллигенции при случае можно и посочувствовать, но как только дело доходило до промышленников и их приспешников, преуспевающих инженеров, наши классики начинали лютовать, решительно ломая попавшиеся под руку табуретки. В чеховской «Моей жизни» все — хороши, но инженер Должиков — просто тупое, хищное, самодовольное животное. Граф Толстой не случайно швыряет Анну Каренину под колеса паровоза, олицетворявшего для него технику и вползающий на ней в мужицкую Россию капитализм.

Чехов, в бесподобном «Доме с Мезонином» пишет следующее: —

«Нужно освободить людей от тяжкого физического труда… Нужно облегчить их ярмо, дать им передышку, чтобы они не всю свою жизнь проводили у печей, корыт и в поле, но имели бы время подумать о душе, о боге, моги бы пошире проявить свои духовные способности … Если бы все мы, городские и деревенские жители, все без исключения, согласились поделить между собою труд, … то на каждого из нас, быть может пришлось не более двух-трех часов в день. Представьте, что все мы богатые и бедные, работам только три часа в день, а остальное время у нас свободно…»

Ну чем ни Берни Сандерс? К этой тупой мысли мой любимый классик и изумительно благородный человек возвращается несколько раз, слегка тасуя и подтасовывая слова. Возвращается и в «Моей жизни», предлагая делить работу поровну с пролетариями. Я легко могу себе представить Антона Павловича, красящим крыши, но вообразить маляра Редьку, пишущим «Душечку» никак не могу.

Людей освободили от тяжкого физического труда не социалисты (те как раз против него ничего не имели), а капиталисты, и проплаченные ими инженеры, ненавидимые Чеховым и Толстым. А освобожденный Полиграф Полиграфович не стал думать о душе и боге, но предпочел балалайку, марихуану, стрип-клуб, Hustler и реалити-шоу. Много бумаги истрачено на описание грядущего социалистического рая, но лучше всего его обрисовал Довлатовский Рафа в «Иностранке»: богачи там будут катать тачки, а бедняки курить дурь и спать с кинозвездами.

***

В чем же дело? Бальзак, Диккенс, Чехов, Толстой были необычайно умны и образованы? Почему же это проклятое egalite так засело в их классических головах? В ответе на этот вопрос сплелось многое. Талантливые люди с трудом себе представляют, что на свете существуют бездари. Толстой легко перевоплощался во влюбленную девушку, а вот тупую бездарность представить себе не мог. Все искал в мужике загадку. Среди мужиков несомненно встречались и гении, и таланты, но принадлежность к крестьянскому сословию гениальности не гарантировала.

Вы думаете направленную селекцию, при которой негру сегодня легче поступить в американский университет легче, чем белому, придумали нынешние американские ультра-либералы? Ничего подобного. Крестьянскому мальчику в семидесятые легче было поступить в колмогоровский интернат, чем городскому. Толстой был бы счастлив.

Оказывается, талантливый человек куда легче терпит деспотию, зверскую диктатуру, нежели власть денег. В недавнем интервью несомненный для меня гений, Юрий Норштейн, оплакивал социализм, дворцы пионеров, авиамодельные кружки и поносил сегодняшнюю Россию. В сатрапиях есть громадное эстетическое очарование и большой стиль. В мешке с долларами их нет.

Интеллигенту по должности положено гнушаться властью, всякой властью. Но если придется выбирать между персонифицированной диктатурой вождя и безличной, отупляющей властью денег, образованец не всегда, но зачастую выберет дуче. Вождь ведь может в два часа ночи и позвонить, и осведомиться о здоровье, и поговорить (иногда толково и со знанием дела) о творческих планах. Творец забьет от счастья хвостом, и конфузясь, начнет объяснять сатрапу, что Мандельштам, в общем, — мастер. Денежный мешок ночью не позвонит.

Отношение творца к деньгам — сложное. С одной стороны, он их любит. С другой — гульдены положено презирать. Рассадники современного американского социализма — Голливуд и силиконовая долина. Напрасно думать, что пуэрториканцы и чернокожие, метущие дорожки и подстригающие скульптурные кустики, тайком, по ночам, при свете лазерных диодов изучают Маркса, Мао и Троцкого. Отнюдь нет. Кинозвезды, прогрессивные профессора и состоятельные программисты гнобят Трампа, и запрещают называть негра негром. У меня иногда возникает очень нехорошее чувство, закроешь глаза, и видишь, как в их разграбленных и обгаженных виллах расположились афроамериканцы и мирно попивают пивко под свежеразвешенными тушками социалистических продюсеров и политкорректных владельцев программистских корпораций. Ведь все это уже было, было: в России, Китае, Кабодже, Венесуэле….

***

Поглядите и послушайте в Youtube телевизионные дебаты между Ноамом Хомским и Мишелем Фуко. Когда эти сверх-интеллектуалы говорят о философии, лингвистике, истории — заслушаешься: до чего умно, тонко, интересно. Но когда они же проходятся по проблемам современного общества, — хоть уши затыкай, такую они несут примитивную, швондеровскую, отпетую чушь, мало выходящую за пределы «отнять и поделить». Это гениальное дурачье понятия не имеет о душевном строе обывателя, которого от грабежа и ничем не обузданного насилия удерживает исключительно страх перед упраздненным умниками богом и презираемыми Хомскими звероподобными «копами». Остается только надеяться, на то, что обыватель больше доверяет своим пасторам и ребе, нежели Ноаму Хомскому, Берни Сандерсу и прочим безбрежно прогрессивным евреям-антисемитам. Угробили ведь Россию, неровен час угробят и США.

***

Мне понесчастливилось побывать в США в 2016 году, в разгар предвыборной компании. Поговорив о науке, мы с Сэмом вечерком мирно потягивали у телевизора «Black Label». В Северной Каролине жгли штаб Трампа. С экрана несло гарью. Сэм допил рюмашку, обернулся ко мне и задумчиво произнес: «Какой все же Трамп фашист».

Эдуард Бормашенко