Невольники прагматизма

Какими все же вспыльчивыми были наши предки. Довольно было, к примеру, невзначай оброненной за картами двусмысленности в адрес m-me N., и вот уже в лицо наглеца летит через ломберный стол перчатка, и секунданты договариваются о времени и месте поединка. В ночь перед дуэлью при колеблющемся пламени свечи пишутся прощальные записки. На рассвете экипажи, трясясь на ухабах, съезжаются к роковой поляне. Заложив холеную руку в батистовой манжете за отворот мундира, дуэлянты становятся вплооборота к барьеру. От гулкого выстрела с карканьем разлетаются вороны, и очередной невольник чести валится на опавшую листву.

Соответствующим образом вели себя и государства тех времен. Скажем, в средние века Англия вполне могла начать войну с Нидерландами только из-за того, что при виде британского судна голландцы не приспустили флаг на своем корабле. Всякий знает, что для любого бритта честь превыше всего.

Вообще говоря, вплоть до конца 18-го века понятия личной и государственной чести совпадали. Очевидно, потому, что в те времена мир почти сплошь состоял из монархий и честь короля равнялась чести всей страны. После Великой французской революции общегосударственная честь впервые стала прерогативой всего населения – в нагрузку к обретенной свободе. Единоличную монаршую волю сменила совокупность интересов общественных сословий. Это вызвало к жизни понятие “идеология”, сменившее понятие чести на уровне государства.

Термин «идеология» был введен де Траси – политиком и экономистом Первой республики, который, основываясь на сенсуалистической гносеологии (т.е. познания через чувственные восприятия) Локка и де Кондильяка пытался сформулировать принципы формирования идей и человеческих знаний в науке и в общественной жизни.

Однако, как известно, французы с первого раза испытания свободой не выдержали. Вернувшийся из Египта молодой популярный генерал Бонапарт разогнал погрязшую в коррупции Директорию, как лесник партизан в известном анекдоте. А потом и вовсе провозгласил себя императором Наполеоном I. Де Траси и Кондильяк пытались создать некий институт влияния общественных сословий на политику новой империи, но Наполеон все в той же решительной манере пресек “попытки подмены политической реальности абстрактными утверждениями”. С его легкой руки слово «идеология» приобрело ругательный оттенок, сохраняющийся и в наши дни. Проект де Траси и Кондильяка был отвергнут, и понятие идеологии оказалось на некоторое время забытым.

В XIX веке за дело взялись немцы со свойственной им основательностью и любовью к классификации. Понятие идеологии получило второе рождение благодаря К. Марксу, который использовал его в своей теории классов. С этого момента идеология в дополнение к ругательному приобретает и скандальный оттенок, поскольку Маркс считал, что с помощью идеологии буржуазия формирует ложное сознание, подменяя интересы всего общества специфическими интересами своего класса.

В ХХ веке идеология перестает быть исключительно философским понятием и объектом научных изысканий. В умелых руках она становится колоссальной силой, способной мобилизовать людские массы для выполнения самых разрушительных целей. Столкновение идеологий оказалось в состоянии вызывать глобальные войны. Началу Второй мировой войны в равной степени способствовал и немецкий фашизм, и чудовищный эксперимент по построению на 1/6 части земной суши коммунизма – идеологии, родственной нацизму по своей античеловеческой, агрессивной природе. В результате многомиллионных жертв и страшных разрушений была уничтожена фашистская военная машина и нацизм был объявлен вне закона. Коммунизм же, наоборот, волей исторического случая значительно расширил свои границы и обрел миллионы последователей по всему миру. Таким образом, была устранена только одна из причин, породивших войну, а другая лишь усилила свою актуальность, из-за чего неизбежно и немедленно началась война холодная.

Неразрывная связь холодной войны с горячей позволяет не отделять ее от Второй мировой, а рассматривать лишь как ее часть. В самом деле, можно ли называть миром сложившиеся после 45-го года отношения колоссальной идеологической напряженности между мировыми державами, едва не вернувшимся в горячую, ядерную фазу? Логично было бы считать, что Вторая мировая война закончилась не в 45-м, а лишь в 91-м году вместе с падением Берлинской стены, распадом Варшавского блока и развалом советской империи. Соответственно, проигравшими в войне следует считать фашистскую Германию и Советский Союз, а победителями – западные страны-участницы антигитлеровской коалиции и новую Россию, наконец избавившуюся от имперского прошлого и бреда коммунистической идеологии.

После победы Запада в холодной войне и краха коммунистического эксперимента в Советском Союзе человечество окончательно стошнило от идеологии в любой ее форме: от советского “светлого будущего человечества” до американской антикоммунистической паранойи, от чилийского неомарксизма до китайской “культурной революции”, от красных кхмеров Пол Пота до тонтон-макутов Франсуа Дювалье. Идеологическое переедание вызвало в мире мощную отрыжку. Возникла массовая потребность в идеологической диете и даже в идеологическом лечебном голодании, то есть в полном отказе от идеологии в политике.

В конце XX века многие партии в прагматических целях вообще исключили идеологию из своей политики, взяв на вооружение тактику антиидеологизма. Антиидеологизм подразумевает полный отказ от какой-либо устойчивой идеологической идентификации и, по сути, является разновидностью политтехнологии, поскольку, как правило, служит для привлечения как можно большего числа людей с самыми разными политическими взглядами, и в конечном счёте, для достижения максимально возможного числа голосов избирателей на выборах.

Образовавшийся идеологический вакуум быстро заполнился прагматизмом – диалектическим антиподом идеологизмa. Наступившая эпоха политического прагматизма была с энтузиазмом воспринята в мире как окончательная победа здравого смысла над идеологическими абстракциями. Прагматизм стал одним из наиболее употребимых понятий в политическом дискурсе двух последних десятилетий. Стоит отметить, что ставку на прагматизм в политике сделали и победители и побежденные в холодной войне. Первые – потому что воевать в области идеологии стало по большому счету не с кем, а вторые – потому что оказались не в состоянии обрести новую идеологию взамен дискредитировавшей себя коммунистической. Если, конечно, не считать идеологией сменившую коммунизм гомерическую коррупцию и баснословное разграбление одной из богатейших стран мира – России.

Эйфория прагматизма, как дурная болезнь, за короткий срок изменила мир до неузнаваемости. Отказ от идеологии на уровне государств оказался подобным потери чести для индивидуума. Каким бы смехотворным стимулом ни казалась морковка, висящая перед ослиной мордой, если ее срезать, то ни один осел вообще не сдвинется с места. Россия, расставшись с гнилой коммунистической морковкой, утратила все немногие завоевания “зрелого социализма”. Она больше не выпускает самолеты, не экспортирует высокотехнологичные товары. Запускаемые ею космические аппараты и баллистические ракеты, в полном соответствии с не признающими халтуры физическими законами, досрочно возвращаются на Землю в виде обломков. Экономически Россия окончательно превратилась в керосиновую лавку восточного полушария. Российская военная мощь сегодня пригодна лишь для того, чтобы отобрать у крошечной Грузии и вовсе трудноразличимую на карте Южную Осетию, население которой можно разместить в нескольких московских многоэтажках. На смену моральному кодексу строителя коммунизма пришла показушная религиозность и, де-факто, вполне коррупционное воссоединение церкви с государством. На этом фоне карикатурно выглядят кликушеские заявления об особой духовности России со ссылками на Мережковского – Бердяева – Розанова, бесконечное повторение мантры о вставании России с колен и ее сверхдержавном статусе.

В Америке на смену жесткому и принципиальному идеологическому противостоянию с Москвой Рейгана и Буша-старшего пришел позорный прагматический конформизм Обамы. Никто и ничто не заставляло его сдавать позиции и выдумывать какую-то нелепую перезагрузку отношений с Россией, о которой в мире забудут раньше, чем ее автор покинет Белый дом. Слушая гладкие речи нашего профессионального говоруна, отчетливо понимаешь, что сегодня Америка живет по инерции, понемногу вырабатывая ресурс, созданный предыдущими поколениями ярких политиков, талантливых бизнесменов и трудолюбивых граждан.

В практичности от Америки не отстает и Европа. В какой-то степени даже опережает. Безоглядная европейская экономическая интеграция стала апофеозом прагматизма в современной политике. Сегодня очевидно, что архитекторы этого проекта не получили ожидаемых сверхприбылей, а те, кто надеялся зажить безбедно и беззаботно за счет объединения с богатыми мира сего, лишь погрязли в долгах, которые можно разве что списать, но никак не оплатить. Было бы крайне странно, если бы в этой ситуации мир не забился в судорогах экономического кризиса.

И только Восток остается верен себе. Для восточного человека – араба, индийца, китайца не существует разделения на материальное и сакральное. Там не отделяют религию от повседневной жизни. Им невдомек, что мы считаем себя носителями цивилизации, а к ним зачастую относимся, как к персонажам восточных сказок. Регулярное посещение храма там не является респектабельной привычкой. Они не думают о Боге мимоходом и вместо “дай Бог” говорят “если будет угодно Богу”. Да и сам Бог для них не менее реален, чем дерево, скала или облако. Как сказал в недавнем интервью “Российской газете” Андрей Кончаловский, “в арабской цивилизации нет усталости, которая наблюдается в Европе, нет пресыщения, нет присущей Европе десакрализации всех понятий”.

Это “отсутствие усталости и пресыщения”, относительная религиозная молодость и свойственная ей энергичность рождают в некоторых восточных обществах презрение к тем, кто считает себя лидерами современного мира и уверенность в универсальности своих ценностей. А также уверенность в том, что для реального и повсеместного воплощения в жизнь этих ценностей все средства хороши. Все, вплоть до террора.

Никакой прагматизм не в силах противостоять упорно и последовательно воплощаемой в жизнь идее, какой бы порочной она ни была. Это все равно что сражаться со стаей саранчи с помощью батареи крупнокалиберных орудий. Противопоставить религиозному или какому-либо другому идеологически поддержанному террору можно только обновленную идеологию свободного мира, которая выглядела бы не убогой прагматичной морковкой, а системой ясных, достижимых, позитивных целей. Как бы утопично это ни звучало сегодня, другого пути просто не существует, и новая идеология обязательно явится в мир со всей неизбежностью очередного витка диалектической спирали. Стреляться из-за высказанной в адрес дамы скабрезности, вероятно, уже не будут, но, вполне возможно, пошляков снова перестанут пускать в приличное общество.

Да и без всякого террора пора уже разбавить завладевший миром голый прагматизм пусть не совсем практичной, но красивой и привлекательной идеей. Но не по предложенной Полем Беранже формуле: “честь безумцу, который навеет человечеству сон золотой”, а по менее поэтичному, но безукоризненно точному рецепту словенского культуролога Жижека: “Функция идеологии состоит не в том, чтобы предложить нам способ ускользнуть от действительности, а в том, чтобы представить саму социальную действительность как укрытие от некой травматической, реальной сущности”.

А там, глядишь, и все остальное наладится.