Не требуя от людей невозможного

Issue #n/a

Вуди Аллен – автор двух десятков первоклассных фильмов, сделавших его культовой фигурой нескольких поколений.
Вуди Аллен – плодовитый и очень неровный режиссер, он снимает, ни на минуту не останавливаясь, словно поставил себе задачу выпускать по новой ленте каждый год. Кажется, что, если бы он чуть замедлил шаг и огляделся, в перечне его работ благополучно отсутствовали бы бессмысленные опусы вроде «Shadows and Fog», «Everyone Says I love you», «Manhatten Murder Mystery», «Small Time Crooks», «Melinda and Melinda».

Но Вуди Аллен не только популярный режиссер — это художник, автор фильмов «Annie Hall», «Broadway Danny Rose», «The Purple Rose of Cairo», «Hannah and Her Sisters», «Radio Days». Художник, то есть человек, которому дано не объяснять, не изучать, а познавать мир.
Проще сказать, Вуди Аллен один в трех лицах: оригинальный художник, великолепный беллетрист с мировой репутацией и производитель мертворожденных, самоподражательных лент. И у каждого из трех этих лиц имеется внушительное резюме. Поэтому, направляясь на премьеру очередной ленты режиссера, вы готовы ко всякому.

Последняя картина Вуди Аллена «Что работает, то и хорошо» («Whatever Works») легко преодолевает вашу настороженность, и уже через несколько минут вы замечаете, что одновременно причудливый и узнаваемый вудиалленовский нью-йоркский мир захватил вас. Аллен снова рассказывает одну из своих привычных историй — импульсивная переоценка жизненных ценностей, кризис супружеских отношений, роман немолодого мужчины с молодой (по возрасту дочкой, если не внучкой) женщиной, — рассказывает изящно, легко и остроумно, без напряжения обыгрывая новые повороты этой знакомой коллизии.
Борис Ельников — именитый физик, профессор Колумбийского университета и мизантроп — в припадке ночной паники пытается покончить с собой. Он выбрасывается из окна, однако, сломав ногу, остается жив.

Выйдя из больницы, он расстается с женой, уходит из университета и переселяется из элегантной манхэттенской квартиры в дешевую квартирку в downtown. Теперь он учит детей играть в шахматы, поминутно обзывая их тупицами и имбецилами, болтает в кафе со старыми приятелями, иногда музицирует с ними.

Однажды, возвращаясь вечером домой, он застает на ступеньках своей лестницы дрожащую от холода девушку, которая просит Бориса разрешить ей погреться и чего-нибудь поесть. Девушку зовут Мелоди Сент-Энн Селестин, она сбежала из своего дома где-то на Юге, добралась до Нью-Йорка, но здесь она не знает никого. Борис рассчитывает, что Мелоди отогреется и уберется прочь, но она остается в доме на день, другой и в результате прочно поселяется здесь. Она слушает едкие софизмы Бориса, открыв рот, ее абсолютно не смущает то, что старый мизантроп называет ее дурой и тупицей. К тому же, львиную долю его саркастических замечаний она просто не понимает. В конце концов она заявляет Борису, что влюблена в него, и вскоре профессор-пенсионер снова оказывается женатым человеком.
Так проходит год, пока на пороге не появляется новое действующее лицо — Мариэтта, мать Мелоди, которая пустилась на розыски дочери после того, как ее муж завел роман с лучшей ее подругой. Мариэтта так же никого не знает в Нью-Йорке, как не знала ее дочь. Она падает в обморок, услышав, что этот хромой старик — муж Мелоди. Но как только ею заинтересовался приятель хромого старика, профессор философии Лео Брокман, она немедленно отвечает взаимностью и в тот же день оказывается в его постели. Нью-йоркский профессор не только разбудил в религиозной южанке интерес к сексу, он открыл в ней художественные таланты. Рассматривая альбом ее домашних фотографий, Брокман обнаруживает в этих картинках некую примитивистскую эстетику и немедленно отправляет Мариэтту к своему другу, галерейщику Алу Моргенштерну. Переспав с Моргенштерном, со всеми его приятелями и с приятелями его приятелей, Мариэтта осознала себя настоящим художником. То есть человеком, покупающим попсовую одежду, открывающим персональные выставки, ведущим разговоры об искусстве, а также знающим пару французских слов: «a menage a trois». Вследствие чего она поселяется в одной квартире с друзьями Брокманом и Моргенштерном.

Но как раз ко времени открытия ее персональной выставки на пороге квартиры Ельникова появляется новое лицо. Муж Мариэтты Джон, расставшись с любовницей и раскаявшись в своих прегрешениях, прибывает в Нью-Йорк с намерением вернуть домой, на берега Миссисипи, жену и дочь. Ельников отсылает его в галерею, и Мариэтта, прервав разговор об искусстве, объясняет Джону, что она теперь другой человек, в новой одежде, с новыми интересами. Новый человек, если, конечно, он, провинциал, может уразуметь, что такое искусство, а также a menage a trois…
Джон отправляется в бар, чтобы утопить свое горе в стакане, где знакомится с товарищем по несчастью Ховардом Каминским, которого тоже покинула жена. Растерянный южанин узнает, что в Нью-Йорке бывает жена по имени Норман, но, уже будучи пьян, рассказывает Каминскому все подряд о своей любовнице и о своей жене. Оказывается, никаких особенных чувств любовница в нем не возбуждала. Не возбуждала и жена, Мариэтта, и женился он на ней из страха. А испуган он был тем, что острые чувства возбуждал в нем один игрок местной футбольной команды. «Налейте моему другу еще виски», — говорит Ховард Каминский бармену.

Мелоди тоже не остается в стороне от семейных приключений. Ею увлечен симпатичный молодой человек, начинающий актер по имени Рэнди Ли Джеймс. Он пытается назначить Мелоди свидание, но она отвечает ему, что, будучи замужней женщиной, встречаться с ним не желает. Тут подключается мамаша Мариэтта, которая ,в соответствии с принципами новой своей веры, подстраивает одну, а затем вторую якобы случайную встречу молодого красавчика с собственной дочерью. Вторая встреча решает дело, тем более выясняется, что молодому человеку, в отличие от хромого деда, нет нужды прибегать к помощи виагры.
Мелоди объявляет Борису, что полюбила другого. «Отлично», — говорит Борис, а после того, как Мелоди уходит, выбрасывается в окно. Но не разбивается, поскольку падает на женщину, которая в результате оказывается в больнице, Борис же отделывается ушибами и легким испугом. Женщину зовут Елена. Борис навещает ее. К счастью, она тоже не очень пострадала. Улыбаясь, женщина признается Борису, что она экстрасенс. «Как же вы не знали заранее, что я упаду на вас?» — спрашивает Борис. «Может быть, как раз я знала», — отвечает она.

Фильм заканчивается подводящей черту встречей Нового года. Все вместе: Борис с Еленой, Мелоди с Рэнди, папа Джон с Ховардом, мама Мариэтта с Брокманом и Моргенштерном.
Можно так, можно по-другому, с ним, с ней или с другой, вдвоем, втроем. «Whatever works», — говорит Борис, обращаясь с экрана к зрителям. Жизнь коротка. Смертны не только мы, но и наш небольшой шарик. Пульсирует Вселенная или расширяется, наша планета когда-нибудь исчезнет. Задумайтесь об этом, и вы тоже будете готовы выпрыгнуть в окно. «Что работает, что помогает вам справиться с жизнью, — говорит Борис, — то и хорошо».

Таким образом все сходится. Людей не надо судить. Хотят называться художниками? Пожалуйста. Им удобно спать втроем? Отлично. Вместо Нормана будет Джон, а вместо Мариэтты Ховард? Замечательно. Жить трудно, поэтому будем реалистами: что работает, то и хорошо.
Это гуманный фильм, Вуди Аллен смотрит на своих героев с усталой снисходительностью и принимает жизнь такой, как она есть, без оценки, максимум — с иронией, не требуя от людей невозможного.

«Будем реалистами…» Разве не для этого существует искусство?
Хочется верить — не только.
Может быть, я такой капризный зритель, но я помню и другие фильмы Вуди Аллена, фильмы, в которых он не снисходил, а сострадал, сопереживал, где он отождествлял себя с героями — с каждым героем — и поэтому он, как любой из нас для себя, хотел для них невозможного.
Разрешите мне привести длинную цитату из замечательной старой — без малого столетней — книжки: «В художестве есть творческая победа над тяжестью «мира сего», — никогда не приспособление к этому «миру». Сущность художественного творчества в победе над тяжестью необходимости. Всякий творческий художественный акт есть частичное преображение жизни. В художественном восприятии мир дан нам уже просветленным и освобожденным, в нем прорывается человек через тяготу мира».
Другой писатель тоже давно — без малого две с половиной тысячи лет назад — говорил о катарсисе, то есть об очищении сопереживанием.
Вот этого — катарсиса, — наверное, мне и не хватает в новой картине Вуди Аллена.