«Назначь мне свиданье на этой земле…»

(Поэзия Марии Петровых)

 

…Мне трудно дышать без твоей

любви.

Вспомни меня, оглянись, позови!

…Назначь мне свиданье у нас

на земле,

В твоем потаенном сердечном тепле.

Друг другу навстречу

по-прежнему выйдем,

Пока еще слышим,

Пока еще видим,

Пока еще дышим,

И я сквозь рыданья

Тебя заклинаю:

назначь мне свиданье!

 

Я сразу понял (а вернее, почувствовал), что это настоящая поэзия, не подозревая, что эти строки – только отрывок из большого стихотворения, которое Анна Ахматова назвала шедевром любовной лирики XX века. Мне стало ясно: его автор – замечательный поэт (я не люблю и не употребляю слово «поэтесса»). Познакомившись впоследствии со многими другими стихами Марии Петровых, я в этом убедился.

Ее стихи мало известны не только широкой публике, но даже не все любители поэзии их знают. А ведь Петровых высоко ценили Борис Пастернак, Анна Ахматова, Осип Мандельштам, Давид Самойлов, Арсений Тарковский. «Скромной и одержимой труженицей прекрасного и капризного жанра лирической поэзии» назвал ее известный литературовед, поэт-переводчик Виктор Сергеевич Рутминский, эссе которого о ней я буду не раз использовать в этом очерке, не давая каждый раз ссылок на него.

Мария Петровых появилась на свет 26 марта 1908 г. под Ярославлем, в Норском посаде. Была младшим, пятым ребенком в дружной семье и всеобщей любимицей. Вспоминала о своем детстве с благодарностью и говорила, что до 9 лет «это было сплошное счастье».

Отец Марии, инженер-технолог фабрики «Норская мануфактура», очень ее любил. Ее родной дядя (по материнской линии) – ярославский священномученик Дмитрий Смирнов. Другой дядя, Иван Петровых, известный как митрополит Иосиф, был расстрелян большевиками и впоследствии канонизирован заграничной православной церковью.

Первое четверостишие Мария сочинила в шестилетнем возрасте. Через много лет она написала: «В шесть лет я «сочинила» первое стихотворение (четверостишие), и это привело меня в неописуемый восторг, я восприняла это как чудо, и с тех пор все началось; мне кажется, мое отношение к возникновению стихов с тех пор не изменилось». В 8 лет Мария стала выпускать семейный журнал «Весенняя звездочка», где эти стихи появлялись. Иллюстраторами были ее братья.

Еще подростком Мария была принята в Ярославское отделение Союза поэтов. В 17-летнем возрасте она поступает на Высшие курсы литераторов в Москве. В 22 года экстерном окончила филологический факультет Московского университета, работала в редакциях газет литературным сотрудником. В 1933 г. познакомилась с Осипом Мандельштамом. Безответно влюбленный в нее поэт посвящает Марии знаменитое стихотворение:

 

Мастерица виноватых взоров,

Маленьких держательница плеч!

Усмирен мужской опасный норов,

Не звучит утопленница-речь.

 

Вроде бы совсем не красавица, но, по воспоминаниям Михаила Ландмана, «…в нее влюблялись многие. Кроме Мандельштама и Бориса Пастернака, очарованы ею были в разное время и Эммануил Казакевич, и Александр Твардовский, и Павел Антокольский… Словом, она была женщиной, которая вызывала сильные чувства у многих соприкасавшихся с ней людей. Причиной этому была какая-то неуловимая внутренняя сила, обаяние личности, не только ума, а какой-то потрясающей детскости и суровости, открытости и сдержанности…»

Давно живущий в Израиле московский журналист, редактор и переводчик Шуламит Шалит писала о Петровых: «Сестра Марии Катя вспоминала: «Внешне хрупкая, с добрым выражением лица, с карими глазами, светлыми кудрявыми волосами. А характер был твердый. Она умела отстоять свое мнение. Была мужественной»». Действительно, и в юности, и в зрелые годы Мария Петровых была мужественной, знала, что опираться надо только на самое себя:

 

Никто не поможет, никто не поможет,

Метанья твои никого не тревожат,

В себе отыщи непонятную силу,

Как скрытую золотоносную жилу.

 

Она затаилась под грохот обвала,

Поверь, о поверь, что она не пропала,

Найди, раскопай, обрети эту силу,

Иль знай, что себе ты копаешь могилу.

 

Пока еще дышишь – работай, не сетуй,

Не жди, не зови – не услышишь ответа,

Кричишь ли, молчишь – никого

не тревожит,

Никто не поможет, никто не поможет…

 

Жестоки, неправедны жалобы эти,

Жестоки, неправедны эти упреки, –

Все люди несчастны и все одиноки,

Как ты, одиноки все люди на свете.
Мария Сергеевна испытывала отвращение при одной мысли о том, что ее стихи будут править безликие и бесталанные сотрудники редакций. Была и еще одна существенная причина, о которой она сказала: «Я не носила стихи по редакциям. Было без слов понятно, что они «не в том ключе». Важно было одно – писать их»:

 

Мы начинали без заглавий,

Чтобы окончить без имен.

Нам даже разговор о славе

Казался жалок и смешон…

 

В 1933 г. она познакомилась с Анной Ахматовой: «Пришла к ней сама в Фонтанный дом. Почему пришла? Стихи ее знала смутно. К знаменитостям тяги не было никогда. Ноги привели, судьба, влечение необъяснимое… Пришла как младший к старшему». Прочла ей свои первые стихи. Ахматова отнеслась к ним без особого энтузиазма, так показалось Марии. Спустя некоторое время в комнате общежития, где она обитала, появилась комендантша, сказала, что к ней пришла какая-то женщина. Мария Сергеевна решила, что это кто-то из родни, вышла, в чем была. И обомлела, узнав Ахматову. С этого дня и началась их многолетняя дружба, продолжавшаяся до самой смерти Анны Андреевны. Петровых была и ее помощницей, и доверенным лицом, и близким другом.

Мало кто через эти 30 лет, в 1963-м, сказал бы о великой Ахматовой так уважительно, емко и кратко:

 

Ты сама себе держава,

Ты сама себе закон,

Ты на все имеешь право,

Ни за кем нейдешь вдогон.

Прозорлива и горда,

И чужда любых иллюзий…

Лишь твоей могучей музе

По плечу твоя беда…

 

В 1934 г. поэт и критик Георгий Шенгели, который заведовал переводами в редакции «Литература народов СССР», привлек Марию Петровых к переводческой работе. Оказалось, что не только поэтом, но и переводчиком она была Божьей милостью, с полной самоотдачей работала над поэтическими переводами много лет. А собственные ее стихи продолжали лежать в столе.

В июне 1937 г. муж Марии, библиограф и музыковед Виталий Дмитриевич Головачев был арестован, осужден к 5 годам лагерей и умер в спецлагере в 1942 г. Через 25 лет она смогла написать:

 

Судьба за мной присматривала в оба,

Чтоб вдруг не обошла меня утрата.

Я потеряла друга, мужа, брата,

Я получала письма из-за гроба.

 

Она ко мне внимательна особо

И на немые муки торовата.

А счастье исчезало без возврата…

За что, я не пойму, такая злоба?..

 

Трудно представить, что эта маленькая хрупкая женщина с негромким голосом обладала таким гражданским мужеством, имела такой внутренний стержень, чтобы в годы репрессий посметь написать:

 

Есть очень много страшного на свете –

Хотя бы сумасшедшие дома,

Хотя бы искалеченные дети,

Иль в города забредшая чума,

Иль деревень пустые закрома,

Но ужасы ты затмеваешь эти –

Проклятье родины моей – тюрьма…

 

…Конечно, страшны вопли

дикой боли

Из окон госпиталя – день и ночь.

Конечно, страшны мертвецы

на поле, –

Их с поля битвы не уносят прочь.

Но ты страшней, безвинная неволя,

Тебя, как смерть, нет силы

превозмочь.

 

А нас еще ведь спросят – как могли вы

Терпеть такое, как молчать могли?

Как смели немоты удел счастливый

Заранее похитить у земли?..

 

Нетрудно предположить, что ожидало бы автора этих пронзительных по искренности и смелости строк, если бы их прочитали ТАМ… А ведь за четыре месяца до ареста мужа Мария родила дочь Арину. Маленький ребенок, впереди война, неизвестность, боль разлуки с любимым человеком… Как это все пережить?

Удивительны ее стихи о дочери, датированные 1937–1938 гг.:

 

Когда на небо синее

Глаза поднять невмочь,

Тебе в ответ, уныние,

Возникнет слово «дочь».

 

О, чудо светлолицее,

И нежен и высок, –

С какой сравниться птицею

Твой легкий голосок!

 

Клянусь – необозримое

Блаженство впереди,

Когда ты спишь, любимая,

Прильнув к моей груди.

 

Тебя держать, бесценная,

Так сладостно рукам.

Не комната – вселенная,

Иду – по облакам.

 

И сердце непомерное

Колышется во мне,

И мир, со всею скверною,

Остался где-то, вне…

 

С началом войны, в 1941 г., Мария Петровых с малышкой вместе с небольшим коллективом писателей эвакуировалась в город Чистополь в Татарстан. «Это было трагическое и замечательное время. Это было время необычайной душевной сплоченности и единства. Все разделяющее исчезло. Это было время глубокого внимания друг к другу», – вспоминала она об этом времени.

Борис Пастернак организовал там вечер поэзии Марии Петровых. Ее стихи произвели огромное впечатление на слушателей. По рекомендации известных литераторов она вступает в Союз писателей. Друзья убедили ее сдать в издательство небольшой поэтический сборник – и он получает четыре отрицательные рецензии («современная поэзия должна быть созвучна эпохе» и т. п.). Это надолго отбивает у нее охоту пытаться печатать свои стихи, но в стол она писать продолжает – настоящий поэт не может без этого.

Указанной в рецензиях тематики, «созвучной эпохе», Петровых продолжает избегать. Евгений Евтушенко впоследствии написал о ней: «Со своей строгой челкой и некрасивой красотой слегка грубоватого и в то же время отнюдь не простоватого, а волевого чеканного лица – она жила отдельно от так называемой общественной жизни, оставаясь одним из загадочно выживших сильных характеров».

Ходить по редакциям, нарываться на глупость, безразличие, стеклянные чиновничьи глаза, просить, добиваться чего-то для себя было для нее невыносимо. Она не любила выступать с чтением стихов, часто сама отказывалась от их публикации. Как будто какое-то целомудрие заставляло ее хранить свои заветные, выстраданные творения в их неповрежденной чистоте.

Официальная власть многие таланты недооценила, но поэтам предоставила лазейку для публикации – позволила им печататься в качестве переводчиков. Вынуждены были зарабатывать на жизнь переводами Пастернак, Ахматова, Самойлов, Левитанский, Тарковский, который однажды горько сказал: «Эта работа трудная и зачастую неблагодарная. Заткнули поэтам рты и радуются, что у нас возникла первоклассная переводческая школа!»

В «Краткой литературной энциклопедии» Мария Петровых предстает миру, увы, только в качестве переводчика многочисленных стихотворений поэтов народов СССР и редактора книг этих переводов.

Мария Сергеевна переводила и армянские, и польские, и еврейские, и литовские, и болгарские стихи; я насчитал, что, пользуясь подстрочниками, она переводила с 14 языков! Переводила замечательно, тонко чувствуя оригинал и передавая не только его содержание, но и настроение, ритм, музыку стиха. По словам Давида Самойлова, она всегда любила того поэта, которого переводила, и очень бережно относилась к тексту.

Ни в коем случае не мысля равнять себя с переводчиком такого уровня, могу уверенно подтвердить на собственном опыте: переводить стихи автора, который не нравится, невозможно – свое собственное отношение к нему и его стихам очень мешает и сразу ощущается в переводе; поэтому я никогда не перевожу то, что не мое.

Язык Мария Сергеевна знала до таких невыразимых тонкостей, что равных ей не было даже среди ее друзей – таких мастеров поэзии, как Арсений Тарковский и Давид Самойлов. С особым трепетом прислушивалась к ее мнению Ахматова, говоря «Маруся знает язык как Бог». Однажды Анне Андреевне прислали верстку последней прижизненной книги «Бег времени», но она, нарушая принятый порядок, не отдала ее в печать, объяснив: «Мария Сергеевна еще не видела…».

Кроме собственной переводческой работы, Петровых вела переводческие семинары, много и успешно занималась редактированием работ других поэтов и переводчиков. Она была доброй (но не добренькой!), искренне радовалась удачам, твердо давала оценку тому, что ей не нравилось, не обижая при этом автора. Петровых не терпела искажений оригинала и отсебятины, болела за каждую строку так, как будто бы написала ее сама:

 

Такое дело: либо – либо…

Здесь ни подлогов, ни подмен…

И вряд ли скажут мне спасибо

За мой редакторский рентген.

 

Борюсь с карандашом в руке –

Пусть чья-то речь в живом движенье

Вдруг зазвучит без искаженья

На чужеродном языке.

 

Мария Сергеевна действительно боролась за это, не жалея сил и времени, хотя формально могла бы не обращать внимания на вроде бы мелочи (ошибок нет – и ладно). Но она сама себе не могла это позволить.

Особенно много переводила Петровых армянских поэтов. Ее голосом говорили Сильва Капутикян, Маро Маркарян, Геворг Эмин. Она впервые приехала в Армению в конце войны и навсегда нежно полюбила эту древнюю прекрасную землю. Тогда же превосходный портрет Марии Петровых написал замечательный художник Мартирос Сарьян.

Прекрасно описала эту работу в своей статье Наталья Вознесенская: «С полотна куда-то вдаль смотрит худенькая женщина с тонкими чертами лица и копной темных вьющихся волос. В ее облике – воздушность и в то же время строгость. Лицо непроницаемо и загадочно. Но чем дольше всматриваешься в это лицо, тем больше понимаешь, что это не простая женщина, что она несет в себе дар Божий, талант».

Именно в Армении вышел единственный прижизненный сборник ее стихов «Дальнее дерево». Автор смогла взять свою первую книгу в руки в возрасте – вдумайтесь! – 60 лет! Издание организовал известный армянский писатель, литературный критик, литературовед, теоретик художественного перевода Левон Мкртчян. Он чуть ли не силой заставил Марию Сергеевну вынуть стихи из стола. Половину книги занимали переводы, но все же в ней было много оригинальных стихотворений поэта. Вышедшая небольшим тиражом книга мгновенно стала библиографической редкостью. Армения и ее люди на всю жизнь остались любовью Петровых: «На свете лишь одна Армения, / она у каждого – своя, / Моя далекая, желанная, / моя земля обетованная!» – писала она.

В Армении она получила премию Союза писателей республики и звание «Заслуженный деятель культуры».

Но вернемся к поэзии Марии Петровых. Если стихи не писались, она мучительно переживала – и в то же время признавала, что именно после поэтического молчания стихи становятся особенными, и в конце жизни советовала молодым авторам поступать так, как делала всегда она сама:

 

Одно мне хочется сказать поэтам:

Умейте домолчаться до стихов.

Не пишется? Подумайте об этом,

Без оправданий, без обиняков.

 

Но, дознаваясь до жестокой сути

Жестокого молчанья своего,

О прямодушии не позабудьте,

И главное – не бойтесь ничего.

 

Только очень смелый человек мог позволить себе так сказать. А ведь для Марии Сергеевны стихи были единственным источником существования во всех смыслах. И при этом она требовала – и прежде всего от себя самой! – домолчаться до настоящего стихотворения.

Окончание следует

Михаил ГАУЗНЕР, Одесса