На краю прогресса

 Часть II. Развитие.

Сколь веревочка ни вейся, все равно совьешься в кнут.

В. Высоцкий.

Веревка, вервие простое.

И. И. Хемницер

Ибо в существительном «развитие» прячется раз-витие веревки, каната, разделение толстого каната на множество мелких независимых веревочек. Подобная процедура разматывания, раз-вития единого троса на мелкие канатики прекрасно иллюстрирует усложнение исходной системы, развертывание простой веревки во множество «под-веревочек». Так что веревка, суть, вервие не простое, в противоположность тому, что думал об этом Иван Иванович Хемницер. Итак, отметим первый родовой признак развития, прогресса: превращение простого в сложное. Таким образом понимаемый прогресс системы и есть ее усложнение. Мы отказывается от идеи мерять прогресс тоннами чугуна и стали на душу населения или IQ среднестатистической души, но говорим нечто принципиально иное, прогресс, развитие есть усложнение, переход от простого к сложному.

Но как охарактеризовать, обмерить и исчислить сложность? Как перевести представление о «сложности» на язык математики? По-видимому, единой меры сложности нет. Профессор MIT Seth Lloyd пытался коллекционировать меры «сложности» и быстро выяснил, что под сложностью мы понимаем совершенно различные вещи. Мы полагаем предмет сложным, если:

1. его трудно описать (гениальная Колмогоровская сложность)
2. его трудно создать
3. если его организация, структура сложны.

Мы, выбирая последнее определение в качестве рабочего, будем понимать под сложными сущности, объекты, организация которых неоднородна и иерархична. Так биологическая ткань сложнее клетки, ибо ткань состоит из множества клеток и межклеточного вещества. Клетка, в свою очередь, сложнее молекулы, а молекула сложнее атома. Волчья стая сложнее волка-одиночки, человеческое общество сложнее индивидуума. И если мы всерьез задумаемся о прогрессе, то поймем, что под развитием мы часто понимаем именно переход от простого к сложному, структурированному, дифференцированному, разветвленному. Регресс же, напротив, означает упрощение. Примером крайнего регресса является смерть человеческого тела, распадающегося на молекулы. Регресс – это упрощение организации системы.

Прогресс всегда сопровождается возникновением нового уровня иерархии системы. Здесь я опираюсь на труды моих любимых авторов: Валентина Федоровича Турчина и Пьера Тейяра де Шардена.^1,2 Имя Турчина ничего не говорит молодому читателю (я почему-то иррационально верю в то, что он существует, молодой читатель), а ведь Валентин Федорович был автором и редактором культового сборника «Физики шутят». Эта книга была для моего поколения больше, чем литературой, она задавала стиль речи и мышления; разговаривали мы примерно так: «Если разговор о футболе, – язык рафинированно-интеллигентен. Например: «In vino veritas» – сказал бы великий Аристотель, глядя на правого защитника. Если речь о науке или искусстве, – язык принижен, грубоват, опрощен. Например: «Ты же сожжешь квантовый генератор, дура, параметроны-то нынче подорожали. Это тебе не лазер с подкритичностью кси, балда». Или: «А Сартр-то с его экзистенциализмом железно облажал этот Нобелевский комитет…» Непременным в обращении должно быть дружественно-фамильярное слово «старик» – независимо от пола, возраста и вероисповедания. «Стариками» можно называть друзей, родителей, шефов, детей. Например, жену: «Старик, ты уже давала грудь Алешке?» (О том, как писать об ученых вообще и о молодых физиках в частности, Вл. Владин, сборник «Физики шутят»). Валентин Федорович был великим ученым и вольнодумцем, и в 1977 году СССР закономерно изверг его из своих недр. Хорошие были времена, вегетарианские (а мы думали «застой»). Сегодня ему пришлось бы отведать «Новичка». Регресс налицо.

Взгляды физика-вольнодумца Валентина Федоровича Турчина и иезуита Пьера Тейяра де Шардена на прогресс и развитие загадочным образом совпадали. Из их идей нам важно следующее: сложное непременно иерархично, нарастание сложности сопровождается возникновением нового уровня в иерархии системы, канат, свитый из множества веревочек – хороший пример иерархической системы, при развитии каната система распадается, на два, как минимум, иерархических уровня: «Любая сложная система, возникшая в процессе эволюции по методу проб и ошибок, должна иметь иерархическую организацию …не имея возможности перебрать все мыслимые соединения большого количества элементов, природа перебирает соединения из нескольких элементов, а найдя полезную комбинацию, размножает ее и использует как целое в качестве элемента, который может быть связан с небольшим количеством других таких же элементов. Так и возникает иерархия…. Всякая сложная система, как возникшая естественно, так и созданная человеком, может считаться организованной, только если она основана на некой иерархии или переплетении нескольких иерархий. Во всяком случае, до сих пор мы не знаем организованных систем, устроенных иначе».¹ И верно, не знаем.

Итак, развитие суть нарастание сложности, сиречь иерархии. Причем в неживой природе эволюционные процессы идут по той же схеме: эволюция Вселенной, сопровождается ее структурированием, созданием новых иерархий. В теории Большого Взрыва ранняя Вселенная представляет собою высокооднородную и изотропную среду с необычайно высокой плотностью энергии, температурой и давлением. Эта среда бес-структурна, безвидна и потому проста, никаких уровней организации в ней нет, иерархии нет.  В результате расширения и охлаждения во Вселенной произошли фазовые переходы, аналогичные конденсации жидкости из газа, но применительно к элементарным частицам. Именно на этом уровне возникает иерархическая структура мироздания, которая со временем усложняется, развивается, прогрессирует.  Возникают протоны, нейтроны, затем ядра дейтерия, гелия-4 и ещё нескольких лёгких изотопов.³ Затем возникают молекулы, принципиально новый иерархический уровень организации материи.

В этом плане, эволюция живой материи мало отличается от развития неживой природы. Загадка происхождения жизни на Земле остается неразрешенной, но мало сомнений в том, что жизнь в ее современных формах проходила через иерархические скачки, среди которых главными были следующие уровни иерархии: органические молекулы, клетки, живые организмы. Эволюция, прогресс, развитие сопровождались нарастанием иерархической сложности живых существ. Может ли иерархическая сложность возрастать бесконечно? Если ли пределы у прогресса-раз-вития? Этого мы не знаем.

***

Сейчас мы сделаем небезобидный логический скачок и попытаемся применить обрисованный выше подход к социологии, науке об обществе.  Поговорим о дурно нам знакомом Средневековье. В школе нам вдалбливали представление о темном, мрачном, фанатичном средневековье, в котором войны сменялись эпидемиями, усеивавшими горами трупов поля Европы. Это все верно, но после ХХ века с его двумя мировыми войнами, ГУЛАГом, Голодомором и Холокостом нам не пристало глядеть на темное Средневековье свысока. Сейчас мы обратимся к моему любимому автору Йохану Хейзинге и его гениальной книге «Осень Средневековья».⁴ Нам важно, что средневековое общество было в высшей степени иерархично, структурировано. «Однако речь идет о чем-то гораздо большем, нежели поверхностный лак (иерархий,- прим. Э. Б.). Идея сословного разделения общества насквозь пронизывает в Средневековье все теологические и политические рассуждения. И дело вовсе не ограничивается обычной триадой: духовенство, аристократия и третье сословие. Понятию “сословие” придается не только бóльшая ценность, оно также и гораздо более обширно по смыслу. В общем, всякая группировка, всякое занятие, всякая профессия рассматривается как сословие, и наряду с разделением общества на три сословия вполне может встретиться и подразделение на двенадцать. Ибо сословие есть состояние, estаt, ordo [порядок], и за этими терминами стоит мысль о богоустановленной действительности. Понятия estаt и ordre в Средние века охватывали множество категорий, на наш взгляд весьма разнородных: сословия (в нашем понимании); профессии; состояние в браке, наряду с сохранением девства; пребывание в состоянии греха (estаt de péchié); четыре придворных estats de corps et de bouche [звания телес и уст]: хлебодар, кравчий,  стольник,  кухмейстер;  лиц,  посвятивших  себя  служению  Церкви (священник,  диакон,  служки  и  пр.);  монашеские  и  рыцарские  ордена.  В средневековом мышлении такое понятие, как “сословие” (состояние) или «орден» (порядок), во всех этих случаях удерживается благодаря сознанию, что каждая из этих групп являет собой божественное установление, некий орган мироздания, столь же существенный и столь же иерархически почитаемый, как небесные Престолы и Власти».⁴

Обратим внимание на тончайшую мысль Хейзинги: иерархия есть порядок, порядок есть иерархия. Порядок (order) и орден – однокоренные слова. Но дело не только в том, что «иерархическое» – упорядоченно, не менее важно, что «иерархическое» – устойчиво. Почему? Дело в том, что иерархическая структура обеспечивает задержку сигналов при их переходе с низшего уровня иерархии на верхний. И в том числе сигналов опасных, вредоносных, грозящих разрушением всей системы. Это сегодня известно любому специалисту-кибернетику. Но живое устроено в точности так же. Благодаря иерархической структуре организма, гибель клетки, не означает автоматически наследующую этой гибели, смерть органа, травма, повреждение органа не всегда влечет за собой гибель организма. Иерархическое устройство больших систем обеспечивает их жизнеспособность и стабильность.

Французская Революция покончила с иерархическим, кастовым, сословным устроением общества. Покончила необратимо. Покончила, несмотря на террор, заливший Францию кровью. «Огромное, подавляющее большинство французов не сочувствовали террору и ненавидели Робеспьера. Но столь же огромное их большинство помнили, что революция “сделала их людьми”, уничтожив дворянские привилегии и открыв перед всеми дорогу ко всему. Узнавая, что сын конюха стал главнокомандующим армией, а сын крестьянина – послом, “средний француз” закрывал глаза даже на террор, хоть всей душой желал его прекращения. В письме какого-то деревенского врача той эпохи мне попалась фраза (цитирую на память): “Мне жаль герцогов, отправленных на эшафот. Жаль и тех, которые бедствуют за границей. Но о герцогских привилегиях я нисколько не скорблю. Если си-деваны хотят жить с нами, пусть живут, как я. Я ничем не хуже их”  … Позднее историки говорили, что и при старом строе, особенно при Людовике XIV, выходцы из буржуазии (но не из низов) иногда достигали высокого положения. Можно добавить, что привилегии людей, которые, по знаменитому выражению Бомарше, “дали себе только труд родиться”, понемногу сокращались в царствование Людовика XVI. Однако слова “некоторые”, “иногда”, “понемногу” в 1789 году “среднего француза” удовлетворить не могли».⁵ Нам эти чувства были знакомы. Большевики победили, именно потому что стерли иерархическую, сословную структуру общества.

С сословным государством было покончено, иерархия была стерта. И именно в этом, следуя идеям Кондорсе, просвещенное общество видело прогресс (см.  https://kstati.net/na-krayu-progressa/). Очевидно, эти представления Кондорсе противоречат представлению о том, что прогресс должен сопровождаться усложнением, раз-витием структуры социума. Но прогресс, как его понимали Кондорсе и Маркс, был намертво спаян именно с уничтожением иерархически устроенного общества, с деградацией, упрощением его структуры. Нас с младых ногтей приучили думать, что сословные перегородки дурны (и вообще всякие социальные переборки дурны), что аристократия заносчива, тупа и отвратительна. В этом сходились русские классики: от Радищева до Толстого. Для Толстого «простое» и «хорошее» синонимы. Толстой полагал себя пророком праведного общества, а стал предтечей общества массового (о нем большой разговор впереди). Вот бы Лев Николаевич подивился аффектам этого массового общества, оно и в самом деле просто, но думаю, что, погостив в этом обществе с неделю, граф умер бы от отвращения к жизни. Я, загодя, скажу, что не считаю массовое общество ни «хорошим» ни «скверным», но я в нем живу, и пытаюсь его понять, пытаясь следовать завету Спинозы non ridere, non lugere, neque detestari, sed intelligere “не плакать, не смеяться, не проклинать, а понимать”. Другой среды обитания нет.

Традиции Радищева, Тургенева и Толстого продолжили братья Стругацкие. Более омерзительной карикатуры на аристократию, нежели та, что столь мастерски представлена в «Трудно Быть Богом», и представить себе невозможно.  «Румата вздрогнул и открыл глаза. Был уже день. Под окнами на улице скандалили. Кто-то, видимо военный, орал: “М-мэр-рзавец! Ты слижешь эту грязь языком! (“С добрым утром!” — подумал Румата.) Ма-алчать!.. Клянусь спиной святого Мики, ты выведешь меня из себя!” Другой голос, грубый и хриплый, бубнил, что на этой улице надобно глядеть под ноги. “Под утро дождичек прошел, а мостили ее сами знаете когда…” – “Он мне еще указывает, куда смотреть!..” — “Вы меня лучше отпустите, благородный дон, не держите за рубаху”. — “Он мне еще указывает!..” Послышался звонкий треск. Видимо, это была уже вторая пощечина — первая разбудила Румату. “Вы меня лучше не бейте, благородный дон…” — бубнили внизу. Знакомый голос, кто бы это мог быть? Кажется, дон Тамэо… Мерзко, когда день начинается с дона Тамэо…».⁶ Аристократы все, как один, тупицы, бездельники, паразиты, подлецы портят без разбора девок, и надуваются от собственной важности. Твердая линия проведена в русской литературе от барыни из «Муму» до дона Тамэо.

Аристократия была последовательно снесена, стерта, истреблена во всем западном обществе. Сословному обществу пришел конец, его сменило общество массовое, простое и бесструктурное. Это общество знает всего две формы существования: либеральную демократию и тоталитаризм. Но подчеркнем: и либеральная демократия и тоталитаризм – суть способы существования массового общества. О нем большой разговор впереди, и оно менялось за полтора века, прошедшие со времен Французской Революции. С самого момента своего создания оно оказалось неустойчивым и кровавым. Париж времен Робеспьера представлял собою залитый кровью дом умалишенных, предваряя Берлин 1933 и Москву 1937 годов. Но о герцогских привилегиях никто и нисколько не скорбел.

Иерархии вымели и вымерли. Но никакое общество не может жить лишь только разрушением. Нужна и положительная программа. Место демонтированной религии заняла наука. И здесь вот что примечательно: наука привела с собой и научную эстетику. А эстетика науки – эстетика опять же простоты. Мы говорим: «Какое красивое доказательство теоремы», имея ввиду доказательство короткое, простое. Эта эстетика науки глубочайше укоренена в бритве Оккама, предписывающей «не делать большим, то что можно сделать меньшим». Наука приносит с собой эстетику, предписывающую экономию умственных усилий. Хорошее решение – решение простое, «простые решения работают». Многому меня научивший харьковский конструктор, Анатолий Петрович Гаевой говорил: лучшая деталь, это деталь, которой нет. Она не сломается, ее не нужно смазывать и менять. Эстетика простоты, как нельзя лучше пришлась впору массовому обществу, простому и бесструктурному. Долой завитушки. За здравствует фасад из стекла и бетона. И о хорошем человеке в России говорят: «Да он – простой парень».

Сегодня на массовое общество наложились информационные технологии. Их синтез привел к совсем уж неожиданным последствиям, о которых мы поговорим далее.

Литература

1. Турчин В. Ф. Феномен Науки, Москва, ЭТС, 2000.
2. Тейяр де Шарден Пьер, Феномен Человека, Москва, Наука, 1987.
3. Сажин М. В. Современная космология в популярном изложении. — Москва: УРСС, 2002.
4. Хейзинга Й. Осень Средневековья, Москва, Наука, 1988.
5. Алданов М. Очерки, Москва. Новости, 1995.
6. Стругацкий А., Стругацкий Б. Трудно быть богом. Москва. ЭКСМО. 2008.

Эдуард Бормашенко