На краю прогресса

***

Нынешняя идея прогресса – сравнительно свежее изобретение. В классических культурах: греческой, еврейской, христианской мир упорно деградирует. Где-позади нас расположено идеальное состояние мира: сотворение мира или Синайское откровение. С тех пор мир устойчиво и непреложно ухудшается. В нашу с Вами эпоху, наследующую двум мировым войнам и Катастрофе это представление не кажется дичью и чушью. Многие культуры уютно размещались в циклическом времени, и прогрессом не были озабочены.

Современное представление о прогрессе было оформлено аббатом Сен-Пьером (священником редчайших личных достоинств, пацифистом, придумавшим слово «благотворительность» и концепцию вечного мира). Я хочу обратить внимание на то, что аббат Сен-Пьер и Исаак Ньютон были современниками, и ньютоново линейное время, как нельзя более подходило к представлению о необратимо развертывающемся во времени прогрессе. Идея прогресса была развита в «Рассуждении о последовательном прогрессе человеческого разума» Тюрго (1750) и «Очерках исторической картины прогресса человеческого разума» Кондорсе (1794). Маркиз де Кондорсе, как и многие другие жирондисты был совершенно замечательным человеком. Он разделил участь других прекрасных и даровитых жирондистов, искренне страдавших за народ; его сожрала Французская Революция/народ. На его идеях стоит остановиться подробно: Кондорсе полагал совершенно необходимым уравнение гражданских и политических прав всех людей и верил в бесконечное совершенствование рода человеческого. По-видимому, для Кондорсе второе следовало из первого, прогресс есть следствие уравнения граждан в правах.  Сегодня это не столь очевидно, но мы поговорим об этом подробнее ниже.

***

Николя де Кондорсе вряд ли думал, что ему придется стать основателем новой двуглавой религии, пантеон которой составят равенство и прогресс. Но это именно так. Успех религии прогресса обеспечили три обстоятельства: 1) умение творить чудеса. Водородная бомба, самолет, компьютер, смартфон – чудеса, явленные религией прогресса. В самом деле, что есть чудо? Чудо – это наблюдаемое явление, объяснение которого лежит за пределами моего разума. Громадное большинство населения Земли понятия не имеют что взрывается в водородной бомбе, отчего самолет летит, а крыльями не машет, и чем именно набиты кишки компьютера. Жрецы культа науки, ученые, имеют обо всем этом более или менее смутное представление. Но, так было всегда, жрецы всегда общались с божеством более интимно, нежели простые смертные. Толстовство не стало мировой религией, именно потому что не обещало пастве чудес. 2) Религия прогресса накормила золотой человеческий миллиард. Следует подчеркнуть, что кормление удалось в первую очередь в тех странах, где религия прогресса образовала счастливый симбиоз с иудео-протестантской цивилизацией. Так возникло американское чудо. Там, где она полновластвовала: в СССР, Китае, КНДР, на Кубе, там царили продуктовые карточки. Религия прогресса, как и всякая другая мировая религия агрессивна, но на первых порах ей пришлось встраиваться в протестантские США. Сейчас она вступила в период всемирного крестового похода, и ей надоели американские пасторы и раввины. Так, что американскому покупателю придется познакомиться с мороженым хеком, кальмаром обезглавленным и гнилой морковкой. Открытие Парижской Олимпиады зафиксировало гибель христианской цивилизации. Пришлось отозваться на это событие даже сверхпрогрессивному Римскому Папе (уже смешно). Заметим, однако, что ни одна делегация, ни один спортсмен Олимпиаду не покинул.

3) Религия равенства и прогресса уничтожила сексуальные табу. Это важнейший фактор ее успеха. Человечество устало от еврейско-христианской сексуальной дисциплины, и ринулось за Александрой Коллонтай и Генри Миллером. Нравы европейской богемы стали нравами просвещенного человечества. Самые посещаемые сайты интернета – порносайты.

Сами же идолы новой веры: прогресс и равенство находятся в некотором розоватом тумане (что в немалой мере обеспечивает их успех). Что именно означают слова «прогресс» и «равенство» не слишком, ясно. Нам предстоит поразмышлять именно об этом. Что есть прогресс? Для того чтобы разобраться с представлением о прогрессе, следует прояснить следующее: 1) возможна ли «мера прогресса»? Как ее определить? Всегда ли ее можно определить? 2) на каком временном промежутке мы пытаемся установить наличие прогресса (или, напротив, регресса). Каков временной масштаб прогресса? 3) выяснить связь представления о прогрессе с понятием «необратимости». Как мы покажем, эта связь имеет первостепенное значение.

Теперь по порядку. В широком, очень представительном ряде примеров разговор о прогрессе совершенно бессмыслен, ибо выработать меру, критерий прогресса невозможно. Возможно кто-то, сравнивая картины Эндрю Уорхола и Рембрандта ван Рейна и Вермеера Дельфтского, заметит прогресс изящных искусств, я же отмечу регресс и вырождение. Но это суждения вкуса, и самый разговор в терминах прогресс-регресс здесь невозможен. И в нашей жизни таких областей, где прогресс не может быть взвешен, обмерен и исчислен, – громадное большинство. Кто может сказать, что в деле осмысления жизни есть прогресс, и наша жизнь более осмыслена, нежели жизнь наших отцов и дедов? Можно ли усмотреть прогресс в музыке Битлз, при ее сравнении с музыкой Моцарта?

Но иногда нам кажется, что можно ухватить прогресс за бороду, и в ряде случаев мы имеем очень простое количественное, пифагорейское преставление о прогрессе. Например, программа «Время», десятилетиями убеждала советского человека в том, что с каждым годом на нашу полуживую, но веселую и отзывчивую душу приходится все больше чугуна и стали. Прогресс был нам, таким образом, предъявлен в пудах и тоннах. Лучше ли нам было от этих пудов и тонн; значения не имело. Подобным образом понимаемый прогресс, был опорной колонной марксистской мифологии, настаивавшей на поступательном, непрерывном и главное необратимом историческом прогрессе. Именно поэтому, СССР был обречен производить все больше стали, выпускать все больше макулатуры и завоевывать все больше олимпийских медалей. Маркс, наследуя Кондорсе и Тюрго, предложил очень стройную теорию прогресса: первобытно-общинный строй сменялся рабовладельческим, ему наследовали феодальный, капиталистический, социалистический и коммунизм. Дальше фантазия Маркса не шла. История, надругавшись над внуком трирского раввина, выкинула коленце, которое не снилось ни одному марксисту. Полуфабрикатный советский социализм сменился пещерным, диким, диккенсовским, разбойничьим капитализмом, семибанкирщиной, теперь уже с православным оттенком. Так что с необратимостью прогресса вышла незадача. В качестве компенсации за моральный ущерб, марксисты получили европейский социализм; на очереди, кажется американский. История СССР марксистов ничему не научила.

Впрочем, экологи утверждают, что от тонн чугуна и стали нам всем становится только хуже и гаже. Так что необходимо мерять прогресс как-то по-другому. Как кажется, в качестве разумной количественной меры прогресса можно выбрать средний IQ населения той или иной страны. Скажу сразу, что этот показатель сомнителен: для меня бесспорной интеллектуальной вершиной всемирной истории является семнадцатый век: время Кеплера, Галилея, Декарта, Лейбница, Ньютона, дальше начинается спуск. А ведь средний IQ населения в семнадцатом веке определить было нельзя, по простой причине: большинство населения Европы было неграмотно. Но, допустим, IQ что-нибудь, да отражает. В самом деле, с начала ХХ века IQ уверенно рос в разных частях света (это явление получило название «эффект Флинна»). Однако к концу XX века рост замедлился. А сейчас и вовсе устойчиво падает. То ли гаджеты сделали свое поганое дело, то ли умные люди все хуже и хуже размножаются. Не знаю. Но если мерять наши интеллектуальные способности IQ, то в среднем по палате имеем регресс.

Впрочем, очень проницательные наблюдатели, уловили что человек тупеет, утрачивает способность суждения давным-давно. Один из самых тонких мыслителей прошлого столетия Йохан Хейзинга в 1935 году писал «В обществе с обязательным народным образованием, всеобщей и немедленной гласностью событий повседневной жизни и широко проведенным разделением труда средний индивидуум все реже и реже оказывается в условиях, где от него требуются собственное мышление и самопроявление. Это обстоятельство принимает порой даже видимость парадокса. Во всяком случае люди обыкновенно думают, что в культурной среде с меньшей интеллектуальной интенсивностью и с менее широким распространением знаний мышление отдельного человека не так свободно, как в высоко развитой среде, будучи ограничено и определено узким кругом личного общения. Подобному более примитивному мышлению приписывают черты типичности, сходства по необходимости. Этому, однако, противоречит тот факт, что подобное мышление, всецело ориентированное на собственную сферу обитания, с ограниченными средствами и в более узких рамках, достигает известной самостоятельности, которая утрачивается затем на более организованных стадиях истории. В старые времена крестьянин, шкипер или ремесленник находил в целостности своего знания духовную схему, которой он поверял жизнь и мироздание. Он сознавал свою некомпетентность и не брался судить о том, что выходит за черту его кругозора (если только этот человек был не из породы болтунов, которых во всякие времена предостаточно). Там, где его суждение было недостаточным, он уважал авторитет. Именно благодаря своей ограниченности он бывал мудрым. И та же самая ограниченность его средств выражения, сдабриваемая изречениями из Священного писания и народными поговорками и пословицами, придавала ему стиль и подчас делала красноречивым. Современная организация распространения знаний, однако, слишком явно ведет к утрате благотворного влияния такого рода духовных ограничений. Средний житель в странах Запада сегодня информирован обо всем понемногу. Рядом с завтраком на столе у него лежит утренняя газета, и достаточно протянуть руку, чтобы включить радиоприемник. Вечером его ждет синематограф, карточная игра или компания, и это после того, как он целый день, провел в конторе или на заводе, ничему существенному его не научивших. С незначительными различиями этот образ может служить усредненной картиной жизни всякого человека от рабочего до директора (Й. Хейзинга, «В тени завтрашнего дня»)». Очевидно, что для Хейзинги, уравнение людей в правах, разрешившееся массовым обществом, не было тождественно прогрессу.

Заметьте, это написано задолго до того, как в нашу жизнь вошли телевизор, интернет и гаджеты, невероятно способствующие оглуплению населения. Обратный эффект Флинна заметное, снижение IQ, совпадает с 1975 годом. Именно в это время незваным, но желанным гостем в наших квартирах появляется телевизор, – чудо технического и научного прогресса. О том, что прогресс может запросто отуплять маркиз де Кондорсе не догадывался. Люди уравнены в правах, образование стало всеобщим достоянием, а IQ назло Тюрго и маркизу де Кондорсе, кривляясь и подмигивая, падает. Так что из уравнения людей в правах и внедрения народных школ измеримый прогресс следует не автоматически. Запишем это в наши блокноты. Но дело ведь не ограничивается оглуплением массового человека. Уравненный в правах народ, масса, охлос, не знающие своей ограниченности, некомпетентности, теперь делает политику и выдвигает народных лидеров. Гитлер, Сталин, Муссолини были именно народными политиками.

***

Итак, средний IQ рос себе рос, а по истечению некоторого времени принялся, огорчая Маркса и маркиза де Кондорсе, падать. Мы видим, что без указания временной шкалы, масштаба времени, разговор о прогрессе совершенно бессмыслен. Великий биолог Феодосий Добжанский (по случаю спасшийся от лысенковского погрома) говорил, что ничто в биологии не имеет смысла, вне и помимо развертывания во времени. И представление о прогрессе абсолютно лишено смысла, если не указан временной масштаб, на котором мы его рассматриваем. С философской точки зрения проблема в том, что мы не знаем, что есть время. «Что есть время?» — спрашивал себя Августин Блаженный и признавался: «Пока никто меня об этом не спрашивает, я понимаю, нисколько не затрудняюсь, но как скоро хочу дать ответ об этом, я становлюсь совершенно в тупик». Но, проявляя совершенно необходимую для плодотворного мышления поверхностность, оставим строгое определение времени за рамками нашего рассуждения. Предположим, мы сговорились о времени. Представление о прогрессе бессодержательно, если не указан промежуток времени, временной масштаб прогресса. Это было известно уже древним грекам. Согласно легенде, лидийский царь Крез был богатейшим человеком в мире. Он имел все основания полагать себя счастливейшим из смертных. Несметные богатства стекались в его казну. Демонстрируя греческому мудрецу Солону свои сундуки, заполненные золотом и бриллиантами, Крез спросил Солона: кто, по его мнению, наисчастливейший из людей, ничуть не сомневаясь в том, что Солон укажет на вопрошающего. Солон посоветовал Крезу обождать с ответом и потерпеть до заката его жизни. Вот там, у последней черты все и прояснится. Крез лишь надменно усмехнулся.

Затем Крез проиграл войну восходящей персидской звезде Востока Киру (в еврейской традиции – Корешу), и Кир негуманно усадил Креза живьем на костер. Крез имел четкое представление об измеримом прогрессе: его счастье росло вместе с килограммами золота в сундуках. Но он почему-то предполагал это прогресс необратимым и вечным. Солон невежливо предупредил Креза о том, что гарантий прогресса нет, а Кир еще более брутально это ему доказал. Лидерам современных США, я бы очень рекомендовал, каждый день перечитывать у Геродота рассказ о судьбе Креза. Запасники Федеральной Резервной Системы гарантируют необратимость прогресса, измеряемого в долларах, не более нежели сундуки Креза. Пока что устойчиво, упорно и необратимо растет государственный долг США, и это не нравится не только современным персам.

***

Предлагались и другие меры прогресса. Кажется, резонным измерять прогресс средней продолжительностью жизни в стране. Но, глядя на растущие, как грибы дома престарелых, переполненные дементными, беспомощными стариками, я полагаю подобную меру прогресса очень сомнительной. Марк Семенович Солонин очень резонно полагал измерять прогресс детской смертностью. Это разумный подход, но, я не уверен в том, что ее вечное и непрерывное снижение гарантировано.

***

Есть еще одно заблуждение, связанное с представлением о прогрессе: принято думать, что развитие идет синхронно в разных областях человеческой деятельности: прорыв в одной области знаний непременно ведет к развитию других. Это отчасти верно. Современная медицина в решающей степени своими успехами обязана прогрессу физики, химии и технологии. Это правда. Но очень часто, прогресс в одной общественной сфере сопровождается упадком в других. Советская экономика периода брежневского социализма отличалась поразительной тупостью: она не могла накормить, одеть и обуть население богатейшей страны. А ведь время отмороженных генсеков было периодом поразительного культурного взлета, временем: Ландау, Манина, Лотмана, Аверинцева, Мамардашвили, Трифонова, Тарковского. Тридцатилетняя война в Европе (1618-1648), погубившая от пяти до восьми миллионов человек, сопровождалась чудовищными бедствиями и лишениями; некоторые регионы Европы потеряли до половины населения.  А это была эпоха Декарта и Паскаля. Так что синхронность прогресса, как минимум, не универсальна.

***

Ну, в науке-то уж точно налицо прогресс? Все больше статей печатается каждый год. В современном мире около восьми миллионов ученых. Но спросите любого серьезного специалиста: поток информации таков, что совершенно невозможно читать уже и статьи внутри собственной узкой специальности. Громадное число статей не содержит ровно ничего нового. Я бы поостерегся говорить о том, что современная наука знает, в каком направлении ей идти. Скорее она представляет собою сорванную пушку, мечущуюся по Земному Шару (корабельная пушка, сорвавшаяся с канатов, носясь по палубе, становилась опасной не только для канониров, но и для всего корабля, потому как пушка эта могла вылететь и из лафета).

Впрочем, есть одна область, в которой измеримый научный прогресс налицо: если герой Илиады мог перебить в бою дюжину троянцев, то современный мозгляк, может нажатием кнопки истребить половину человечества. Но есть и совсем другой подход к прогрессу: качественный. И мера у него иная. Но об этом мы поговорим позже.

Эдуард Бормашенко