Мой папа

Окончание. Начало

Голос отца, нормальный: «А?.. Что? Что случилось? Где я?»

Мама: «Успокойся, Фуля. Ты кричал. Все хорошо… Ты дома. Успокойся».

Я относилась к этому равнодушно, ведь это происходило постоянно. Может, все папы кричат по ночам, откуда мне было знать.

Папа не терпел никакой грубости дома. Нельзя было говорить о ком-то «Светка» или «Витька» вместо «Света» и «Витя». (При этом меня папа называл так: «Фирка». В его устах это не звучало обидно или неуважительно. Это было для меня признаком особого доверия и любви. Если папа обращался ко мне «Фира», значит, я чем-то проштрафилась. Так же он называл своего любимчика, старшего внука: «Вовка».) Не разрешались «детские» ругательства типа «жопа» или «говно». Нет и нет. Не можешь разговаривать нормально – сиди дома. Пояснение, что все так говорят, не принималось. Все пусть так говорят, а ты не будешь.

В моих разборках с братьями частенько вылетало слово «дурак». Если папа случайно это слышал… «В моей семье дураков нет! – гремел голос отца. – Вон из моего дома! Если еще раз…»

У каждого поколения подростков есть слова-паразиты. Во времена моей юности это были совсем безобидные выражения – «классно», «законно», «железно». «Чтобы я этого больше не слышал! Разговаривай нормально!» – грозно говорил отец. Приходилось разговаривать нормально. Мне это казалось дуростью, отцовским капризом. Но с папой спорить было невозможно.

Мне со временем стали понятны причины нетерпимости к любой грубости. Наслушался, до отвала наелся мой папа унижений и хамства. Больше не хотел.

У папы не было никаких домашних обязанностей. Я ни разу не слышала, чтобы мама попросила отца сходить в магазин или принести ведро картошки. Не видела в его руках молоток, ножовку или топор. Но все мужские работы были выполнены. Отец нанимал рабочих. Все стройматериалы (гвозди, краска, доски) обязательно оплачивал и хранил квитанции об оплате.

Если мы куда-то ехали, самый тяжелый чемодан несла мама. Мама умела делать все. Она никогда не уставала, никогда не болела, никогда не плакала. Ей всегда было жарко, она не носила зимой перчаток, не закутывала горло шарфом. И не ходила на работу. Отец был категорически против. Жена должна быть дома и создавать уют.

Отец выдавал маме деньги на хозяйство. Обсуждение необходимых затрат велось на еврейском языке. Мама что-то доказывала. Отец выслушивал хмуро, смотрел в сторону, выгнув бровь и как-то по-птичьи склонив голову. Открывал потертый кожаный кошелек и медленно доставал деньги.

Мы, дети, знали, что будет по-маминому. Но субординация соблюдалась строго.

Папа был очень чистоплотным. Ногти всегда аккуратно пострижены и почищены. Лицо выбрито, волосы зачесаны.

Вообще папа казался мне немного капризным, обидчивым, нелепым и даже трусоватым человеком, далеким от жизни. Такой мечтательный ботаник, живший на облаке, небожитель. Приходя домой, папа непременно переодевался в домашнюю одежду. И нас, детей, к этому приучил. Утром умывался обязательно с мылом. Придя с работы, непременно тщательно мыл руки до локтей, тоже с мылом. Учил нас этому и проверял, как мы это делаем. Ничего особенного в этом не было. Но – восемь лет в заключении. И в каждом году триста шестьдесят пять подневольных дней, а то и больше. И ни за что. Безо всякой вины…

Для меня услышанное было, конечно, шоком.

Я как будто бежала солнечным днем по лесной поляне с мягкой травой и ударилась о невидимую прозрачную стену. Там, за стеной, продолжалась поляна, были сочная трава, птичьи голоса… Легкий ветерок шевелил листья деревьев… Но без меня. Я уже всегда буду на этой стороне. С ощущением крепкой оплеухи…

А каково же было папе?

Я осторожно подбирала вопросы, боясь обидеть. Папа начинал рассказывать, но быстро замолкал. Мама все эти разговоры пресекла. Папе будет плохо, у него будет сердце болеть, он будет плохо спать…

Думаю, она правильно поступила. Воспоминания были тяжелыми.

К моменту беседы со мной отец уже знал, что дело его пересмотрено и «производством прекращено за отсутствием состава преступления». Всю жизнь мама говорила: «Спасибо Хрущеву, он честный человек». Моя мама, у которой, как говорил отец, «не голова, а Дом советов», наверняка понимала истинные причины «честности» Н.С. Хрущева. Но нужно было как-то жить дальше, нельзя было терять доверие к власти.

Отец написал письмо в Биробиджан, в редакцию газеты «Биробиджанер штерн». Кажется, он просил прислать документы, подтверждающие стаж работы в редакции до ареста. Ему прислали на наш адрес необходимые справки и письмо от его коллег, сотрудников газеты. Письмо было написано на еврейском языке, внизу было пять или шесть подписей. Папа перевел мне текст. Это было теплое письмо, проникнутое искренним сочувствием к нелегкой судьбе отца.

Он указал пальцем на вторую сверху подпись.

– Видишь? Это он написал донос на меня.

– Но папа… Как ты можешь знать об этом?

– Мне следователь показывал письмо, я узнал почерк. Он сидел за соседним столом…

Дело по обвинению Кардонского Рафаила Исааковича было пересмотрено в областном суде Еврейской автономной области города Биробиджана 16 января 1960 года. С этого времени отец действительно стал свободным «на общих основаниях».

Впрочем, он никогда больше этого не проверял, не пытался изменить что-либо в своей жизни. Мог ли отец вернуться в журналистику, заниматься любимым делом?

Теоретически – да, конечно, мог.

А практически…

В 1957 году в журнале «Октябрь» был опубликован роман Галины Николаевой «Битва в пути».

Каким-то образом папа всегда был в курсе литературных и культурных новостей. Волжский тогда был совсем маленьким городом. Было у папы чутье, было.

На Волжском радио появился новый диктор. Послушав несколько сообщений в его исполнении, папа сказал: «Этот парень будет работать в Москве». Речь шла о будущем дикторе Центрального телевидения Евгении Арбенине.

Родители никогда не выписывали толстые журналы. У нас дома всегда были местные газеты: «Волжская правда», «Сталинградская правда». Из центральных газет – «Комсомольская правда». Как только А. Аджубей стал работать в газете «Известия», папа стал выписывать «Известия».

Роман «Битва в пути» на папу произвел сильное впечатление. Даже мама прочитала эту книгу. Вообще-то мама считала, что книги – это халоймэс (чепуха), не стоит на них время тратить. Я тоже прочитала этот роман. Но, как большинство юных девиц, «мир читаем – войну пропускаем». Меня интересовали отношения между молодой, красивой, интеллигентной Тиной и решительным, прогрессивным, очень мужским Бахиревым. Танки, тракторы, похороны Сталина для меня были лишь фоном для зыбкого изображения любовных отношений.

По этому поводу папа высказался конкретно:

– Она не должна была начинать.

Ничего себе! Почему она? Юная, неопытная в жизни Тина, которая, как раненый птенец, прислонилась к своему мужу Володе в поисках защиты. И взрослый, глубоко женатый отец троих детей, боевой офицер Бахирев. Но… Папа видел эти отношения под таким углом, и мама его поддерживала.

Отца, конечно, меньше всего интересовали личные отношения героев. Властный ретроград Вальган, его битва с хорошо образованным инженером Бахиревым. И главное – изменение общества после смерти Сталина, «великого и ужасного». Это волновало моего папу.

Через некоторое время в «Сталинградской правде», на четвертой странице, был опубликован рассказ Галины Николаевой. А может, это был фрагмент из какого-то крупного произведения? Не знаю…

Но папа… Папа решил написать телевизионный сценарий на базе этого произведения. Он попросил меня помочь ему. Я тогда не знала ничего о прошлом моего отца. Написать сценарий, моя помощь… Это было невероятно!

– Но как я смогу помочь, папа? Я же не умею, – говорила я.

– Я давно не писал ничего, кроме отчетов. Бухгалтерия выхолостила мой язык, он стал сухим. Ты оживишь его. Только ты, Фирка, маме ничего не говори. Мы ей потом скажем, когда напишем.

И работа закипела.

Я купила в газетном киоске несколько газет с этим рассказом. Папа нарезал узкие полоски бумаги, подклеивал их к базовой странице. Уже на эти полоски вклеивал кусочки текста, свои добавления. Я не помню, о чем был рассказ. По сюжету одна из героинь рассказа кого-то встречала на вокзале. Или ее встречали. Чтобы показать некоторую взбалмошность и мещанскую сущность этой женщины, отец хотел описать, как она готовится к встрече. Мы целый вечер очень серьезно обсуждали, как лучше назвать такие штучки, на которые женщины накручивают волосы для создания красивой легкой волны из волос и простых кудряшек. Выбор был между словами «бигуди» и «папильотки». Можно было, конечно, просто послать модницу в парикмахерскую. Но этот вариант папа отверг. Где же тут взбалмошность? Остановились на папильотках. Базовый лист походил уже на пухлую подушку. Я ликовала. У меня в голове вертелись фразы, мелькали картинки…

А потом обо всем узнала мама. Да уж, такое внутреннее возбуждение трудно было не заметить. Она собрала все газеты, все записи, все обрезки бумаги, сложила все в большой эмалированный таз для варки варенья и подожгла. Все это происходило в нашей главной комнате, в зале. Мы с папой стояли и смотрели на всю эту красоту. Как наши мечты, наши мысли, споры, счастливый смех сначала превратились в яркое горячее пламя, а потом осели на дне таза невзрачным пеплом и грязной копотью. У меня, слава богу, хватило ума молчать. Папа стоял, опустив голову, сцепив руки за спиной. Не произнес ни слова.

Мама указала рукой на пепел на дне таза:

– Ты обещал, Фуля. Я ничего этого больше не хочу. Ты обещал. Помни об этом.

Мы никогда об этом случае не вспоминали.

Но все-таки один раз папа блеснул. Через меня.

Наслушавшись папиных рассказов, я в какой-то момент решила, что тоже хочу стать журналистом. По совету отца я пошла в редакцию местной газеты «Волжская правда» и предложила свои услуги. Предложение мое было встречено вполне доброжелательно. Мне определили куратора. Им стал молодой журналист, старше меня лет на десять – как мои братья – Юрий Водольский. Невысокий голубоглазый блондин без особого энтузиазма проинструктировал меня: «Пиши о чем хочешь. Об всем, что покажется тебе интересным. Приноси, я посмотрю». Юрий жил в соседнем доме. И я стала писать заметки. Почему-то я постеснялась подписаться своим именем. «Эсфирь Кардонская» казалось мне звучащим очень помпезно. Я выбрала себе псевдоним: Ирина Донская. Заметки мои были, на мой взгляд, скучны и неинтересны. Через несколько месяцев мне выдали удостоверение внештатного сотрудника газеты «Волжская правда».

Я описывала какие-то незначительные события, происходившие вокруг меня. В техникуме нам объявили, что к нам приедет бывший партизан Иван Белов. Молодой парень был призван в армию, воевал, попал в плен. Оказался на территории Бельгии, после нескольких попыток удачно бежал. Нашел местных партизан и продолжал воевать, бил немцев под именем Ян Босс. Ему была посвящена целая глава в книге о партизанском движении в Европе. Я взяла в библиотеке книгу, прочитала. Готовилась к встрече с ветераном.

Иван Белов оказался невысоким худощавым мужчиной, моложе папы. Он что-то энергично рассказывал с трибуны в актовом зале техникума. Потом я в кабинете завуча задала ему несколько вопросов. Придя домой, написала заметку. Все было как-то плоско, скучно. Показала текст отцу.

– Ну нет, – сказал папа, – так не пойдет. Это никто читать не будет. Ты должна заинтересовать читателя.

– Но как? Я же написала все, что он говорил. Почти слово в слово.

– Это не так делается. Во-первых, нужно придумать хорошее название. Ты придумала?

– Нет…

– И самое главное – нужно придумать энергичное начало. Если начало будет интересным, люди дочитают до конца. Это ведь не роман и даже не рассказ. Необходимо сразу овладеть вниманием читателя. Ты говорила, что о нем книга написана. Возьми интересный эпизод, добавь что-то из его личных воспоминаний. Пиши.

После долгих размышлений написала название: «Это был Ян Босс». Папа одобрил. На следующий день после уроков отнесла свое сочинение в газету.

Юра, куратор, спросил:

– Ошибок нет?

– Не знаю, вроде нет, я проверяла.

Прошло несколько дней, моей статьи не было. Я пошла в редакцию. Юра, увидев меня, вскочил, схватил за руку, потащил за собой.

– Поговорить надо.

В коридоре редакции уселся на подоконник, закурил.

– Ну ты, мать, даешь… Предупреждать надо… Тут такое было…

Юра, мельком просмотрев мое сочинение, отнес его секретарю и занялся текущими делами. Примерно через час секретарша позвала всех на срочное совещание в кабинете главного редактора. Главный редактор хмуро смотрел на своих сотрудников.

– Вы зачем сюда приходите? Как вы пишете? – Он поднял руку с моими листочками. – Вот, девчонка написала. Не училась нигде. Вот как писать надо! Я, опытный волк, прочитавший километры вашей писанины, увлекся как мальчишка. До последней буквы прочел!

Юра с улыбкой смотрел на меня.

– А ты молодец. Не ожидал.

– Когда напечатают?

– На следующей неделе, с программой телевидения. Беги в бухгалтерию. Тебе оплатили по высшей ставке и еще премию добавили.

За эту статью я получила в кассе 5 рублей.

Я была смущена. Я просто взяла эпизод из книги, действительно очень яркий.

…Бельгия. В небольшом городке стоит немецкая военная часть. Теплым летним вечером на открытой веранде в кафе за столиками отдыхают люди. Среди посетителей – несколько немецких офицеров. В кафе зашел молодой человек в костюме, вышел на веранду, достал из-за пояса два пистолета. Прошел между столиками, пострелял немецких офицеров, вышел, выбросил оружие, ушел. Это был Ян Босс, советский солдат Иван Белов.

И дальше написала о Белове, о его семье, о его настоящей жизни.

Я рассказала обо всем папе. Он, конечно, был рад за меня. Наконец вышла газета с моей статьей. Мне выделили среднюю часть последней страницы. Через всю страницу крупными буквами было написано «Это был Ян Босс…».

Я с трудом дождалась прихода отца с работы, чтобы показать газету. Папа просмотрел всю газету, очень внимательно прочитал статью. Посмотрел на меня, глаза его молодо блеснули за стеклами очков.

Потом было много всего. Мой старший брат Виля женился. Родился первый внук – Вовка. Как сказал папа: «Мальчик! И удачный». Папа качал внука на руках, целовал маленькие розовые пяточки и приговаривал: «Майне кляйнинке ингелэ. Шенишке, шенишке ингелэ…» Я окончила техникум и вышла замуж за хорошего парня. Мой брат Сталик женился.

Прошлое догоняет нас. Фамильярно хлопает по плечу, совершенно неожиданно. В 1975 году моему мужу предложили поехать в командировку за границу на два года. Мы с мужем никогда не были практичными людьми. Головы наши были полны каких-то завиральных идей. Для меня казалось очень важным прочитать какую-то книгу или посмотреть какой-то фильм. Мой муж непонятно зачем учил английский язык. Мы дружили только с теми людьми, которые были нам интересны. Мы не были блатными. Предложению поехать за границу мы, конечно, обрадовались. Но и удивились. За что такая удача?

Воспользовавшись неформальной обстановкой, я спросила у начальника управления:

– Александр Яковлевич, почему вы предложили командировку именно Жене (так зовут мужа)? Ведь желающих много.

(Мы с мужем много лет работали в одном строительно-монтажном управлении. Я работала мастером, а муж трудился на должности заместителя начальника управления).

Ответ был, мягко говоря, неожиданным. Александр Яковлевич Лобызкин вырос и начал свой трудовой путь под Куйбышевом (теперь Самара). Вот что он мне рассказал:

– Я, Фира, в молодости много глупостей делал. Мне в жизни очень помогли два человека: Аптекарь и Иоффе. Я был в отпуске, мы встретились. Я о тебе рассказал. Фира, они сидели в лагере с твоим отцом. Сказали: надо помочь этим ребятам. И я помог.

На следующий день я позвонила отцу и рассказала новость. «Аптекаря я не помню, – сказал он. – Иоффе был. Кстати, редкая сволочь».

В апреле 2016 года мне сказали, что почти восемьдесят лет назад в газете «Биробиджан штерн» кто-то подписывал статьи Р. Донской. Может, у папы был такой псевдоним? Такой же, как у меня в юности? Возможно, это был реальный человек. Не знаю…

Папа умер 10 ноября 1980 года. Он не дожил 23 дня до семидесяти одного года. Умер он у меня на руках – в прямом смысле. Его плечи и голова лежали на моих коленях, я помогала ему пить. И он перестал дышать.

Я перегнала по возрасту своего отца. Мне бы так хотелось с ним встретиться и говорить, говорить…

Эсфирь КАРДОНСКАЯ