Мера человеческого

Наш марсианский гость, добросовестный ученый, отметит с удивлением, что старые, проверенные, традиционные мифологии бодры и жизнеспособны, их представители задорно отрезают друг другу головы, в то время как прогрессисты следят лишь за тем, чтобы не отрубали головы им самим, что ничего хорошего жрецам храма Разума не сулит. Выживать сколь-нибудь исторически значимое время, лишь только прикрывая уязвимые части тела от колотушек, невозможно.

Смешение патриархального и нового стилей бросается в глаза. Рядом с мечетью располагается напичканный суперкомпьютерами банк, муэдзин сзывает правоверных на молитву через громкоговоритель. Проповеди римского папы передаются по телевидению. Молящиеся иудеи вместо молитвенника подглядывают в мобильные телефоны.

Старый и новый стили неразделимы ни в пространстве, ни во времени, ни в сознании землян. Нобелевские лауреаты: профессор Уман – иудей, физик Абдус Салам – мусульманский сектант, а профессор Таунс – христианин. Продвинутые ученые, отринувшие и попирающие все возможные табу, бледнеют, завидев черную кошку, пересекающую тропинку университетского кампуса; когда профессоров прихватывает рак и дело идет начистоту, прячут под подушку амулеты и советуются с шаманами.

А сами пассионарные шаманы и ворожеи, наподобие Алана Чумака, вместо того чтобы трясти блестящими погремушками и плясать ритуальные танцы, рассуждают о всепроникающих полях и вплетают в заклинания загадочные слова «биоэнергетический», «инфракрасный», «спектральный», без которых пассы, которыми они осеняют паству, по-видимому, не действуют.

Наиболее загадочны прогрессивные, передовые земляне, полагающие себя незашоренными атеистами. На самом деле они верят в гуманизм и науку, не замечая того, что гуманизм и наука не сшиваются и чем дальше, тем непреложнее друг от друга отдаляются.

Первым известным землянам гуманистом был Протагор из Абдеры, говоривший: «О богах я не могу знать, есть ли они, нет ли их, потому что слишком многое препятствует такому знанию: и вопрос темен, и людская жизнь коротка». И еще он говорил: «Человек есть мера всем вещам – существованию существующих и несуществованию несуществующих» (Диоген Лаэртский, «Протагор»). Обе эти цитаты должны бы предварять конституции западных демократий. Они же составляют и конституцию постмодернизма, ведь если человек – мера всех вещей, а сколько людей, столько и мнений, то абсолютной истины нет и взыскать ее бессмысленно.

Из протагоровой максимы: «Человек – мера всех вещей» вырастают суд присяжных и демократия, доверяющие человеку с улицы, не юристу, не антропологу, не политологу, жизнь подсудимого, да что подсудимого – государства. Безбрежное распространение этого подхода непринужденно приводит к безумию, это происходит, когда человеческой мерой начинают мерить нечеловеческое: защитники прав животных, повизгивающие, приплясывающие, защищающие права грызунов и требующие прекратить опыты ученых вивисекторов на мышах, тому пример. У животных нет прав, но у людей есть обязанности.

***

До Нового времени учению Протагора не везло. Образованное человечество предпочло Протагору Платона (а необразованное кто ж спрашивал?). Платон утверждал прямо обратное, а именно существование абсолютной меры всех вещей, истины, пребывающей в Б-жественном разуме. А ученому, философу надлежит, очистив душу, созерцать величественную и вечную Б-жественную истину. Платон был очень вдохновлен успехами геометрии, являвшей несомненный пример красоты нетленных Истин, тех самых, что с большой буквы. В самом деле, тот факт, что сумма углов треугольника равна двум прямым, кажется независимым от мнений, пищеварения и зубной боли столь ненадежной меры всех вещей, как человек.

Платон органично ненавидел демократию, имея к ней личный счет: афинская демократия казнила его любимого учителя, лучшего из людей, – Сократа. Платон полагал, что «несведущий должен следовать за руководством разумного и быть под его властью».

Очень пристрастный критик Платона, Карл Поппер, возлагал на платонизм ответственность за скверный, зверский ход человеческой истории, за тоталитаризм, пуще чумы истреблявший людей, в попытке создать идеальное платоновское государство, за снобистское отношение к человечку, просто человечку, не призванному созерцать мир идей, но мудро созданному для того, чтобы от рождения и до смерти выносить за аристократами ночные горшки.

Сейчас для аристократизма настали худые времена. В моде Протагор, и человек стал-таки мерой всех вещей. Но просвещенный мир покоится не на одной черепахе гуманизма, он опирается еще и на слона науки. И скажем откровенно: без науки, без «зеленой революции», без антибиотиков, без электричества и компьютеров гуманизма было бы значительно меньше. Когда нечего кушать, не до гуманизма.

Дело, однако, в том, что современная наука все менее согласуется с протагоровым «человек есть мера всех вещей», все более утрачивает меру человеческого. Старинные меры – локти, футы, сажени – были привязаны к человеку, понятны и соизмеримы человеку и легко человеком представимы. Пикосекунды, фемтосекунды и нанометры с человеком несоизмеримы. Но мы оперируем ими, и успешно. Ландау как-то гениально заметил: «Оказалось, что мы можем понять то, чего не можем представить».

Но мы можем понять непредставимое, лишь все выше восходя по лестнице платоновских абстракций, совершенно отделенных от человека. Объекты современной физики, такие как суперструны, несоразмерны человеку. Нынешние элементарные частицы – уже и вовсе не частицы в привычном смысле слова. Мир квантовой гравитации – дистиллированный мир платоновских идей. Современная наука – условная игра условных объектов, рассказанная условным языком, кодом, почти полностью отделившимся от живого человеческого языка. И доступна эта игра лишь специалистам, готовым отдать десятки лет жизни колупанию в очень узко очерченной проблемке.

Таким образом, в науке сегодня не человек – мера всех вещей, но эксперт – мера вещей, доступных этому эксперту. И та же самая экспертизация происходит в литературе, музыке, живописи.

Это для знатоков сочиняли Пруст и Джойс, для них выходят научные журналы, пишут додекафонистскую музыку и устраивают выставки инсталляций. Нам ничего не остается, кроме как доверять экспертам. Я вот не климатолог и не могу составить суждение о том, реально ли глобальное потепление. Мне не остается ничего иного, кроме как довериться знатоку, которые, как говорил Марк Алданов, только и делают, что ошибаются, но не иначе как по всем правилам науки.

Но если так, какая уж из меня мера всех вещей? Вера в специалистов мало отличается от веры в шаманов и ворожей, в обоих случаях я доверяю слепо. Но что-то иногда и верится с трудом. Я не усердный дегустатор живописи, но врожденная жестоковыйность мешает мне поверить гурманам, что «Черный квадрат» выше рембрандтова «Возвращения блудного сына».

А для простого человека снимают сериалы про любовь, фильмы про бандитов, пишут незатейливые детективы и растекаются в сиропные лужицы попсовые певцы. И очень часто утром ты сноб, знаток, эксперт, а вечером (ну нельзя же весь день мозги сушить) включишь детективчик. То есть специалист и серый обыватель – это один и тот же человек и представляет собою очень ненадежную меру всех вещей.

Весь прогресс науки был обеспечен платониками, верующими. Ньютон, Лейбниц, Эйнштейн были верующими в платоновском понимании слова, они не изобретали Истину, но открывали ее, как скульптор, снимая драпировки, открывает статую. Статую открывают, но в ее существовании никто не сомневается. Роджер Пенроуз, быть может, наиболее всеобъемлющий ум современной науки, не скрывает своих платоновских предпочтений.

Наш марсианский гость, подытоживая отчет, заметит, что семь земных благородных искусств в ХХI веке становятся все платоничнее, они все менее человечны и измеримы мерой человеческого, а окружающий землянина обыденный мир – все вульгарнее, протагоровски пошлее и площе.

Эдуард БОРМАШЕНКО