Мечты моего детства

Вначале июля 1945 года мы вернулись из эвакуации в родные места. Мама получила вызов ЦК КПБ, и ее направили на работу в Западную Белоруссию, в Гродно, директором школы № 6. Школа была неполная средняя, и размещалась она в довоенном школьном здании на втором этаже. А на первом находилась еще одна школа – № 9. Разница была в том, что в шестой преподавание велось на русском языке, а в девятой – на белорусском.

Небольшая историческая справка.

Город Гродно, центр бывшей Гродненской губернии, входил в состав Российской империи. После Октябрьского переворота 1917 года Гродно и часть соседних районов отошли к ставшей независимой Польше. В 1939-м их, как и всю Западную Белоруссию, вернули, присоединив к СССР. Отсюда, на местном сленге, время под Польшей – «за польским часэм», а время между 1939-м и началом войны – «за советами».

Итак, двухэтажное здание построено было по спецпроекту еще «за польским часэм» для начальной школы и на частные средства. Просторные классы, прекрасный зал для уроков физкультуры, широкие коридоры. Электричество, водопровод, теплые туалеты на этажах. К зданию со стороны большого двора пристроена крытая площадка, где дети могли играть на воздухе в непогоду. Ее внутренние стены расписаны иллюстрациями к сказкам. Во дворе тоже теплые туалеты. Площадка гармонично вписывалась в архитектуру всего комплекса.

На втором этаже в отдельном крыле была директорская квартира с ванной и туалетом. А еще имелись административные помещения и комнаты отдыха для учителей. Использовалась и полуподвальная часть здания. Там находились кухня, столовая для бесплатного питания детей, а также квартира сторожа.

Во время войны немцы разместили в здании школы завод по ремонту сельхозтехники. Из классов выбросили мебель. Вырезали куски деревянных полов, залив отверстия бетоном, и установили станки. Технику для ремонта свозили со всех концов Восточной Европы. К приходу Красной армии весь школьный двор был заставлен косилками, комбайнами и еще какими-то непонятными машинами. Всё, что можно было отвинтить и отодрать, предприимчивые жители отвинтили и отодрали. Остался заржавевший металлолом.

Что же касается детской площадки, то ее немцы превратили в угольный склад. С перепачканных углем белых стен приветливо улыбались мурзатые веселые гномы, Санта-Клаус, Серый Волк, Красная Шапочка.

К нашему приезду в здании не было ни электричества, ни воды, ни нормально застекленных окон. Не было квартиры директора, столов, парт и многого другого. Разбитая снарядами черепичная крыша от дождя не укрывала.

Мы втроем – моя мама, мой старший брат почти пятнадцати лет и я, девятилетняя, – поселились в небольшой комнате рядом с кабинетом директора. На ночь брат снимал дверь директорского кабинета с петель и укладывал на сиденья двух стульев. Получалась кровать, на которой он спал. Утром дверь водворялась на свое место, и табличка «ДИРЕКТОР» как ни в чём не бывало встречала посетителей напротив парадной лестницы на второй этаж.

Мама с утра до вечера что-то организовывала, доставала, искала материалы и рабочих: до начала нового, 1945–1946 учебного года оставалось совсем немного. Брат быстро определился с друзьями-товарищами, у него появились свои дела. Я же вниманием старших не была избалована. Поэтому свои проблемы привыкла решать сама. И занялась изучением окрестностей.

Все четыре года войны мы прожили в селе Ольшанка Саратовской области. Райцентр Аркадак находился в десяти километрах, если по большаку. Большак – широкая наезженная дорога, но не мощенная. Несколько раз мы ходили в Аркадак с мамой, но вообще-то я росла на природе. Сельская жизнь меня устраивала: полная свобода, кругом все свои.

Оказавшись теперь в городе, я очень серьезно присматривалась, что, где и как. Была всегда настороже и далеко от дома-школы не отходила. Осваивалась постепенно. Сначала изучила большой школьный двор позади здания, огражденный по периметру забором. Вдоль ограды росли невысокие цветы, похожие на маленькие подсолнухи. Каждое утро я проверяла, на месте ли мои новые знакомые. Для меня было очень важно их присутствие. Они напоминали мою родную Ольшанку, где на огородах высились красавцы-подсолнухи, а за околицей раскинулись подсолнечные поля. В конце лета из семечек давили масло, его запах разносился по селу, и сердце замирало от предвкушения замечательного лакомства – жмыха.

Нагромождение странных и непонятных машин в школьном дворе не могло не привлечь меня. Я взбиралась на ободранные сиденья сеялки или комбайна, брала в руки штурвал и рулила по просторам моего воображения. Но самым таинственным было пространство перед фасадом школы.

Сам фасад, увитый диким виноградом, утопал в зелени. Вдоль ограды со стороны улицы росли кусты желтой акации и бузины. А вот между ними и фасадом зияла огромная яма от разорвавшегося снаряда или бомбы. Этот провал в земле вызывал любопытство и уважение одновременно. Выросшая среди сельской детворы, я разделяла их взгляды на рай, ад и на Божье наказание. Порой я подумывала, что где-то под дном ямы может располагаться ад. Поэтому вести себя следует очень осмотрительно, чтобы не навлечь злых духов. Ни мама, ни брат о моих взглядах на потустороннюю жизнь не догадывались. Это был мой секрет.

Осмелев, я стала выходить за калитку, на улицу. Она называлась Липовая, что оказалось для меня новостью. В Ольшанке улица на 300 изб названия не имела. Она была очень длинная, и всегда говорили: «Этот конец» или, «Тот конец». Мы жили на «этом конце», в нашем колхозе. А жившие на «том конце» входили в другой колхоз. У каждого колхоза свой председатель, своё правление, только сельсовет общий. Дети «этого конца» никогда не ходили играть на «тот конец». Даже частушку придумали:

 

Я надену бело платье

И пойду на тот конец.

Никого я не боюся,

Председатель – мой отец.

 

Улица Липовая, прямая и широкая, была покрыта небольшими круглыми камнями, плотно прижатыми друг к другу. Получалась настоящая каменная дорога, совсем не похожая на наш сельский большак. Брат объяснил мне, что это – булыжная мостовая. Почему «булыжная» и почему «мостовая», я не поняла, но переспрашивать не решилась. В Ольшанке я привыкла к мягкой, а летом просто пуховой дороге. Играть на ней и бегать босиком – одно удовольствие. Там еще перед каждой избой – амбар, а в палисадниках цветут разноцветные мальвы. А здесь… по Липовой босиком не побегаешь, но кто же летом обувается? И вообще, детей не видно, никто на дороге не играет.

Зато по воскресеньям по ней проносился кортеж из пяти-шести бричек на резиновых колесах, похожих на велосипедные, но крупнее. В гривах лошадей – ленты, цветы, под дугой звенят бубенцы. На сиденьях – нарядный жених и невеста в белом платье с фатой на голове, дружки, подружки, родители, родственники. Брат разъяснил мне, что это свадьба едет в костел венчать молодых. Каждый такой проезд я встречала как пролетающий мимо праздник. У нас в Ольшанке ничего подобного не бывало. Костела там не было, а у церкви крест давно отломали. И сидели в ней колхозный бухгалтер, счетовод да бригадиры.

А вот свадьбу я видела. В 1945 году, 23 февраля, в нашем селе. Жених пришел с фронта с изувеченной ногой, на костылях. Невеста, ее звали Нина, после окончания педучилища работала в нашей школе. Жених был первым, кто вернулся с войны домой. До этого приходили только похоронки, о которых узнавали по отчаянному плачу то в одной избе, то в другой. Тогда село замирало: кому принесут следующую? Возвращение молодого мужчины взбудоражило Ольшанку, особенно девушек и молодых женщин. Понятно, что парню надо жениться, костыли не помеха. Кого выберет? Он выбрал образованную юную учительницу.

Мы, детвора, всегда бегали смотреть похороны. Для нас самым важным в них были поминки, так как иногда разрешали доесть остатки. Чаще всего нас допускали к недоеденной картошке, соленым огурцам, квашеной капусте. Редко, но перепадали и кусочки застывшей на противнях гороховой каши на воде. Вот и сейчас мы надеялись, что на свадьбе нам тоже что-нибудь достанется. К тому же и посмотреть интересно – такое событие случилось у нас впервые за всю войну.

В избу нас не впустили, но дверь оставили открытой, чтобы дети и, главное, взрослые, которых не пригласили, могли видеть происходящее. За столами – жених и невеста, несколько мужчин, которых не призвали в армию по старости, женщины. Они что-то ели, пили из стаканов самогон, кричали «горько!». Нина сидела красивая, румяная, смущенная, ни на кого не смотрела. Жених рядом с ней молчал и всё время пил из стакана. На крики «горько!» сначала вставал, опирался руками о стол, а потом перестал вставать и не обращал внимания на гостей.

Когда всё съели и выпили, свадьба переместилась на улицу перед домом. Женщина-гармонистка играла «Барыню», остальные плясали на притоптанном снегу и кричали частушки. Частушки были на тему дня, часто с непристойными выражениями. Главное – в рифму и смешно. Солнце сияло, всем было весело. Женщины сбегали домой, надели комбинезоны, оставшиеся от ушедших на фронт мужей-трактористов, и вовсю отплясывали, изображая мужчин. Кое-кто из них засунул в ширинку морковку, а кто и огрызок кукурузного початка. И было так смешно, так весело… А что нам не досталось объедков, так тут уж ничего не поделаешь.

Я прибежала домой и поделилась увиденным с мамой и братом. Мама меня, как обычно, внимательно выслушала, но моих восторгов не разделила. Брат спросил: «Жених и невеста тоже плясали?» – «Нет! Их там и не было. Жених ведь без ноги! Как ему плясать?!»

…Улица Липовая раскрывала передо мной новый, загадочный мир.

Напротив школы, через дорогу, стояло величественное пятиэтажное здание табачной фабрики, оттуда в будни слышен был ритмичный звук работающих станков. Занимала она целый квартал. В быту о ней или уважительно отзывались: «Фабрика Шерешевского», – или просто, по-свойски, говорили: «Табачка». Построил ее в начале XX века предприниматель и меценат Иосель Шерешевский, оснастив новейшим по тому времени оборудованием. Все процессы были автоматизированы.

Но табак есть табак: при работе с ним воздух наполняет мельчайшая пыль. Встроенные в оконные проемы вентиляторы для очистки воздуха в цехах выносили табачную пыль на улицу. Тротуар перед фасадом становился коричневого цвета. Поэтому еще при строительстве фабрики вдоль тротуара высадили липы, и от них улица получила свое название. Кстати, и вертикальное озеленение школьного здания, и высаженные вдоль фасада акации и другие деревья служили защитой от табачной пыли. Мама и брат, которые рассказали мне об этом, дали дельный совет: поменьше любоваться улицей в рабочие дни.

Из разговоров старших я поняла, что где-то неподалеку есть «Угол», когда идешь в сторону Немана. Я уже ориентировалась: если выйти за калитку и направиться влево, придешь к реке. Если вправо – улица переходит в Белостокское шоссе, которое приводит к польской границе. Любопытство придало мне смелости, и, выйдя за калитку, я повернула налево.

Прошла два квартала – и оказалась совсем в другом мире. На пересечении Липовой и Лососянской стоял трехэтажный дом. Его обращенный к перекрестку угол был срезан. Парадное крыльцо с двумя полукруглыми гранитными ступеньками вело к украшавшим вход двустворчатым стеклянным дверям с позолоченными ручками. В этом месте образовалась довольно просторная площадка. Это и был знаменитый «Угол».

На пятачке перед крыльцом кипела бурная жизнь, работал маленький базарчик. Торговали в основном подростки и домохозяйки. Женщины выпекали изумительные по виду булочки из белой муки и выносили их на продажу. Целый лоток, одна к одной, с нежной коричневой корочкой! Стоили они дорого. Кто-то покупал, значит имел на что. Меня эти булочки настолько впечатлили, что я уже не могла жить без них. Денег у меня, конечно, не было, а просить у мамы мне и в голову не приходило: расходов в нашей семье хватало только на самое необходимое. И сама собой родилась мечта: вот вырасту или, может быть, найду на дороге 10 рублей – и тогда обязательно куплю одну булочку. Про две я даже и мечтать не могла.

Надо сказать, что и те, кто выпекал и продавал это чудо, тоже его не ели. Не позволяли себе. 1945 год, страна жила по карточной системе, продуктов не хватало, каждая копейка на учете. Поэтому мечта моя была не совсем примитивной. Просто я никогда не видела подобной аппетитной вкуснятины. И очень хотелось откусить хотя бы кусочек. А пока на этом празднике дразнящих запахов я была зрителем. Необычайно интересно, когда все вокруг суетятся, о чём-то говорят, делятся новостями, а ты прислушиваешься, впитываешь и прикасаешься к неизвестной, таинственной жизни.

Кроме булочек, на «Угол» приходили за папиросами. Частная торговля вообще-то преследовалась, особенно если речь шла о товарах, на которые установлена государственная монополия. Милиция устраивала облавы на продавцов. Взрослые решили эту проблему элементарно: перепоручили продажу мальчишкам-подросткам.

Покупали папиросы в основном мужчины – гражданские и военные, последних было больше. В знаках различия я тогда не разбиралась, просто видела, что в форме. А вся процедура купли-продажи представляла собой захватывающее зрелище. Внешне – никаких папирос и в помине нет. Торговля шла из-под полы. Кроме продавцов и покупателей, были еще сторожевые – мальчишки, стоявшие на шухере. Стоило им заметить приближение милиции, как тут же подавался сигнал. Пятачок пустел – все стремились по возможности скрыться. Бывало, кому-то не удавалось. Детей не арестовывали, зато отбирали товар. Потом неудачник получал от работодателя подзатыльник, а иногда и кое-что покрепче, в зависимости от объема конфискованного товара.

Откуда папиросы? Дело в том, что «табачка» работала при немцах. На ней трудились те же люди, что и «за польским часэм», и «при советах». Жить-то надо было и семью кормить. Порой руководство фабрики экономило на наличных и расплачивалось папиросами. Рабочим самим предстояло решить, где и как их реализовать. Они находили пути сбывать ценный товар и оптом, и в розницу. Понятно, что оставляли и про запас, на черный день. Не воровали – за это выгоняли с работы навсегда.

В период между отступлением германских войск и приходом Красной армии в 1944 году предприимчивые люди вынесли со складов «табачки», кто сколько смог. Еще не известно, вернутся немцы или останутся «советы», но папиросы – это всегда деньги. Точно так же тащили муку, сахар, дрожжи, из которых потом пекли булочки.

Когда я шла на «Угол», то проходила мимо небольшого загадочного дома. Он казался необыкновенно привлекательным своим названием: «ПИВО-ВОДЫ». Хозяйкой его была пани Тереза. Она разительно отличалась от тех женщин, которых я в своей жизни видела. В нашем селе Ольшанка они и выглядели не так, и говорили не так, и вообще были другими. Пани Тереза, всегда аккуратно одетая, в белом с кружевами фартуке, носила на голове шарф, красиво завязанный в виде чалмы. Я видела точно такие же у многих местных жительниц. И уже знала, что к этим женщинам надо обращаться «пани», а не «тётя», «гражданка» или по отчеству.

Пани Тереза еще «за польским часэм» продавала пиво и морс на розлив.

Пиво меня не интересовало, а вот морс – очень. На чистом прилавке в круглых сверху и суженных книзу прозрачных стеклянных баллонах переливался красным цветом таинственный напиток. Пани Тереза подставляла под краник кружку и, когда она наполнялась, передавала ее посетителю. Я никогда такого чуда не видела. И к моей мечте о свежеиспеченной булочке присоединилась мечта запить ее этим удивительным морсом.

Впечатление загадочности и волшебства усиливало еще одно обстоятельство. На ночь, по окончании работы, пани Тереза каким-то легким движением руки заставляла появиться из-под крыши щит, похожий на стиральную доску. Щит закрывал всю переднюю стену домика. Хозяйка навешивала два больших замка внизу и замыкала их на ключ. (Такие же замки висели на дверях амбаров в Ольшанке. Но на этом сходство и заканчивалось.) Утром всё происходило в обратном порядке: замки отмыкали и снимали, после чего от прикосновения руки щит, как живой, уползал под крышу в какую-то щель.

Я была очарована волшебством, которым владела пани Тереза.

Моя мечта о булочке с морсом могла осуществиться, только если я найду десять рублей! Я не раз в уме пересчитывала. Но деньги на дороге никак не попадались. Пока. Надежда меня не оставляла.

А потом… потом исчез торговый «Угол», куда-то пропала пани Тереза, а вместе с ней и ее домик, внутри которого манил меня чудесный напиток.

После освобождения Гродно табачная фабрика сразу заработала. На складах оставался первосортный импортный табак. Остались бобины тонкой папиросной бумаги, а также бумага для гильз и картон для пачек. Немцы обстоятельно запаслись сырьем. Первое время рабочие еще умудрялись вынести через проходную готовую продукцию в карманах, сумках и так далее – в зависимости от сообразительности. Потом на фабрике усилили контроль и ужесточили наказания. Торговля папиросами на «Углу» сошла на нет. Но остались в памяти лица, живые люди и особый дух послевоенного пятачка…

***

Прошло много лет. Улица Липовая изменила название на Горновых – в память о политруке, погибшем при наступлении Красной армии в 1939 году. Лососянская стала улицей Советских Пограничников, Белостокское шоссе – улицей Суворова. Снесли дом, возле которого располагался знаменитый «Угол». Но осталась и продолжает работать табачная фабрика Шерешевского. Выпускает сигареты и, конечно, не носит официально имени своего основателя. Действует и расположенная напротив средняя школа № 6.

Город разросся, многие приезжие уже считают себя старожилами. А некоторые, наоборот, в погоне за птицей счастья покинули родной Гродно. Тем приятней оказывались нежданные встречи. Например, с Лехой Алексеевым.

Был среди торговавших на «Углу» рыжеватый подросток – щуплый, невысокого роста. Поучился в школе, затем пошел на стройку. Когда-то в детстве хорошо рисовал, но война, послевоенная неустроенность всё перебили. Заработанные продажей папирос деньги отдавал родителям, поддерживал семью.

Мы встретились случайно, через годы. Он стал маляром высокого класса, очень ценным работником. Его младшая сестренка Томочка, к тому времени уже известная гимнастка Тамара Алексеева, завоевала звание олимпийской чемпионки в составе сборной СССР.

И еще встреча. Я преподавала в вечерней школе математику. Прихожу в класс, вижу нового ученика. Сидит за партой серьезный мужчина, в одной руке авторучка, другая рука в кармане. Смотрит на меня и спрашивает: «Узнаете?» Ну конечно узнала. Племянник моей учительницы Евгении Ульяновны Черевач, у которой я училась в 3-м и 4-м классах. Он был на несколько лет старше меня, продавал на «Углу» папиросы. К нему относились с сочувствием и покупатели, и продавцы: у него не было кисти одной руки. Результат взрыва мины. Нашли ее с мальчишками сразу после ухода немцев. Хотели что-то открутить, а потом решили нагреть в костре. Взрыв прогремел неожиданно: ему оторвало кисть руки, кого-то ранило, а кого-то и убило.

Я искренне обрадовалась ему, а он уточнил:

– Решил окончить среднюю школу, получить аттестат. Работа у меня интересная, уважаемая. Но требуется документ об образовании. Думаю, справлюсь.

Каждый из тех, кого кормил и воспитывал «Угол», нашел в жизни свой путь к мечте.

… А булочку с морсом я так никогда и не попробовала.

Лилия ЗЫБЕЛЬ