Крис
Помним тебя Его мнение было окончательным. Для нас. Во всем. Он был сильнее. Он был старше. Но главное – он учился в суворовском училище. С его появлением наша дворовая жизнь изменилась. Вместо того, чтобы просто сидеть вечером на детской площадке и цеплять проходящих девчонок, мы начали вникать в азы. Сначала – в преферанс. Нам было […]
Помним тебя
Его мнение было окончательным. Для нас. Во всем. Он был сильнее. Он был старше. Но главное – он учился в суворовском училище. С его появлением наша дворовая жизнь изменилась. Вместо того, чтобы просто сидеть вечером на детской площадке и цеплять проходящих девчонок, мы начали вникать в азы. Сначала – в преферанс. Нам было заявлено, что это -карточная игра офицеров ГРУ и членов Политбюро. Ну разве можно представить Президиум Верховного Совета играющим в очко?
Каждый вечер мы «писали пулю.» Другими словами, учились жить. На деньги не играли, поскольку их не было. В нашем лексиконе появились звучные слова: «вист», «прикуп», «мизер». Народная мудрость тоже не залежалась: «Нет хода – не ходи!», «Хода нет – ходи с бубей!» «Кто играет шесть бубён – тот бывает… В общем, тот бывает…» Но однажды oн принес засаленную книгу – и нас как подменили. Книга «Самозащита без оружия» A. A. Харлампиева поглотила нас. В подвале нашей пятиэтажки находилось бомбоубежище. Массивная металлическая дверь со штурвалом впечатляла. Еще больше впечатляло огромное колесо от американского бомбардировщика Б-17, стоявшее рядом у стены. Почему от Б-17– не знал никто. Но это сказала нам дворничиха. Значит, от Б-17
И дверь со штурвалом, и шина от Б-17 стали атрибутами наших тренировок. Штурвал использовался для силовой подготовки: один давил на ручку справа, другой слева. Штурвал можно было повернуть как угодно, поэтому разные мышцы работали. Так считал он, а значит, так оно и было. Шина от Б-17 использовалась для отработки ударов. Столько пыли, сколько мы при этом сьели – да зачтется нам как очистка окружающей среды. В бомбоубежище мы разглядывали фото в книге по самообороне и, кинув свои пальто на пол, обучались подсечкам, подножкам, захватам, броскам с переворотом и языку джентльменов. Обычные выражения, типа «Рога обломать?» или «А хуху не хохо?» ушли из обихода. На их место пришли изысканные «Джентльмен, по-моему, хочет в харю.” Или, «Сэр, вы позволите дать вам в ухо, сэр?»
В приказном порядке им была уничтожена наша привычка ходить в кино на утренние сеансы своим, «пацанским,» коллективом. Как он называл тех, кто так делает? Сейчас за такие определения увольняют с работы. Но, поскольку природа не терпит пустоты, oн ввел для нас, 13-17 летних, курс куртуазного обращения. Да, все это после школы. И никого не надо было упрашивать. Тянулись из соседних кварталов. Когда впервые Билл Хэйли и его «Кометы» взревели свой «Rock Around a ‘Clock» в нашем подземелье с настоящей,»штатовской,» пластинки, социалистический реализм слегка померк в наших глазах. Откуда будущий офицер Вооруженных Сил СССР знал, как «ломать» рок или, подобно Chubby Checker, двигаться в твисте – до сих пор не могу понять. А делал он это мастерски.
Потом наступил самый тяжелый период – практические навыки куртуазного обращения. В десятидневный срок мы должны были обзавестись подружками и пригласить их на вечерний сеанс в кино. Тема – отработка куртуазных манер. Тем, у кого подружки уже были, полагался десятидневный отгул за инициативу. У меня не было ни подружки, ни инициативы. Но приказ есть приказ.
Мысленное сканирование обитателей нашей пятиэтажки ни к чему не привело. Была одна, но она была недосягаема по причине ее кавалера. Он был кандидат в мастера спорта. То, что это были не шахматы, было видно по его шее. После нескольких неудач я решил попробовать абсолютно битый номер – блондинку, лет на пять старше меня, которой желали мучительной смерти все особи женского пола с нашей улицы. Она жила через три дома от моего. Мое знакомство с ней было неформальным.
«Ты чо, нажрался? Смотри, куда прешь! Недоносок!»
Было это где-то год назад. Я был уверен, что она меня помнит. Но проходил вечер за вечером, а она все не появлялась. И я проявил инициативу. Дома у меня очень удивились, когда я «пошел в школу» где-то около пяти утра. Ждал я ее возле подьезда. В очередной раз хлопнула входная дверь.
« Слышь…привет… ну… это…»
«Ты мне?..»
« Это… вот…»
«Чево еще? Рожай скорей!»
Вдруг, совершенно не я:
«Пойдешь в кино послезавтра, на 8 вечера?”
«С тобой, что ли?»
«Угу…»
Улыбнувшись:
«А шо мужу скажу?»
«Мужу?! Так я не…»
«Ладно, посмотрим…»
«Ну, я потопал…»
Пройдя несколько шагов, я слегка повернул голову – она все еще стояла и смотрела в мою сторону. Потом повернулась и быстро пошла к трамвайной остановке.
Почему-то я не удивился, когда через день в начале девятого она вышла из подъезда и подошла ко мне:
«Ну шо, идем?»
«Так…опозда…»
«Ты чево, «Вести с полей» давно не видел? Журнал пропустили… Далеко идти?»
Не знаю, чего я ждал, но выглядела она совсем не так, как обычно. Вместо гривы – хвост. И вроде ростом пониже. А когда уже в зале она надела очки, то вообще стала похожа на учительницу. Фильм был такой, что не до куртуазности. «Великолепная семерка.» Первый вестерн в нашей жизни. После фильма наше восхищение продолжилось в трамвае. Потом во дворе, сообща. Потом в подьездах, индивидуально. О чем я говорил со своей подружкой перед ее дверью? Знаменитый эпизод с метанием ножа. И в лицах. Наверняка ей это нравилось, поскольку она не перебивала. Но и не уходила. Когда же я почувствовал, что мне очень срочно надо уходить, то замолчал и: «Благодарю весьма! « – и прикоснулся губами к ее кисти. Потом повернулся и, прыгая через восемь ступенек, выскочил из подьезда. Кстати, этому искусству – спускаться с пятого до первого этажа, прыгая сразу через десять ступенек, нас научил он. Как и умению “перелетать” через любой забор, до верха которого мы могли дотянуться.
Было бы нелепо утверждать, что просмотр нашего первого вестерна мог бы обойтись без:
а) присвоения себе имен героев;
б) закупки рабочих брюк а la джинсы коричневого цвета и с «карманом для ножа.» Производство – Ханой;
в) укороченного «ежика» вместо нечесанных лохм.
Ему, главному, естественно досталось имя Крис. Остальные имена – Бритт, Винн, Счастливчик Гарри, Ли, Чико, О’Райли – были распределены в соответствии с ростом претендентов. Те, на кого не хватило имен героев, играли роль их врагов.
Я продолжал встречаться с Данутой, так звали эту платиновую соседку, по субботам в нашем бомбоубежище. Там Крис устраивал вечера джаза. Длинное помещение без окон, c двумя фильтрационными установками и с аварийным выходом в соседний квартал было выметено и вымыто до скрипа. Нами. И добровольно. Из ближайшего сквера были временно «реквизированы» четыре садовые скамейки. На стенах висели улыбающиеся Эдди Рознер, Олег Лундстрем и, совершенно обалденный, Дюк Эллингтон. Перед здоровенным плакатом с Дюком была протянута цепь, найденная на хоздворе Дома офицеров. Надпись «Не лапать!» дополняла интерьер.
Крис рассказывал нам о диксиленде, Скотте Джоплине и “Джелли Ролл” Мортоне. Мы слушали блюзы Хэнди и даже пытались вообразить, как здорово танцевать свинг. Обстановка была несколько формальная, поскольку нам не разрешалось сидеть в обнимку с подружками. Пару раз на наши посиделки заглядывали родители. Дворничиха предупредила, чтобы «блуда, как в кочегарке,» не было.
Раз в месяц происходило немыслимое. Обычно это было в субботу, поздно вечером. Притаскивался огромный трофейный приемник «Телефункен» и в помещении, рассчитанном на защиту от всех факторов ядерного взрыва раздавалось: “And now, time for jazz! This is Willis Conover! Jazz hour.”
Это был час выcшего класса. Поскольку мы не торчали в ЦПКиО на танцах и родители точно знали, что мы за стальной дверью бомбоубежища прямо под ними, то возражений против поздних сборищ не было. Тем более, что свет не выключался. Через несколько месяцев все мы могли спокойно говорить о раннем Каунте Бейси, Диззи Гиллеспли и Биксе Бейдербеке с любым, кто о джазе не имел понятия. То есть, почти со всеми.
Данута работала медсестрой. Меня мало интересовало, чем были заняты ее вечера с понедельника по пятницу, но выходные были мои. Cпустя короткое время мне было позволено называть ее Дануся. Но не на людях. Почему-то ей было интересно слушать мое покадровое воспроизведение «Великолепной семерки.» В лицах. И с музыкой. Слушая мужественный баритон Уиллиса Коновера, она, вместе со мной, подпевала «Таке “A” train» и не проверяла свой маникюр, когда речь шла о Колтрейне. Да, она была старше, но почему-то ей все это не наскучивало. Хочу верить.
Вскоре нам было предложено походить на бокс. Отговорки воспринимались с насмешками. Крис сказал, что джентльмен обязан уметь боксировать. А то во время дебатов в Палате лордов сэр из оппозиции вам слово, а вы в ответ не можете свернуть ему челюсть… Этот аргумент был решаюшим. Действительно, Палата лордов – и такой конфуз.
Мои возражения, что я занимаюсь музыкой и мне нельзя «закрепощать» кисти, Данута не воспринимала.
«Надо – я тебе наложу гипс. Я уже пробовала на манекене. Жалоб нет.»
«Но там заставляют отжиматься на пальцах, а для скрипача…»
«Ты про кого сейчас?»
«Про кого, про кого… Про Ойстраха, кого еще?..»
«Он – скрипач, ему – нельзя. Тебе – надо.»
«А чего это мне надо?»
«Ну как же… пойдем в ресторан, а там волнистый брюнет…»
Воспоминания о боксе у меня смутные. Хорошо помнится только острый запах конского пота от перчаток, гордость от сбитых костяшек на обоих кулаках и немеркнущий в течение получаса свет в глазах после левого бокового в правую скулу. Но больше всего мне нравился процесс обматывания кистей эластичными бинтами – это откладывало начало боя. Но как выросла моя уверенность в себе! Особенно в своем микрорайоне. Большинство местной шпаны иногда ходило на тренировки, и я надеялся, что в случае чего они меня признают. К счастью, случай не представился.
Отношение большинства родителей ко всем этим новшествам было насупленно-сдержанное. Кто этот хлопец и чего он это все городит? Вроде здоровый парень, а занимается фигней. В его пользу говорило то, что наши школьные дела не ухудшились. То есть его влияние было нормальным.
В какой-то степени новые практические навыки пригодились, когда мы узнали, что в город завернет настоящая рок-группа. Не какой-то там вокально-инструментальный и подстриженный, а настоящая рок-группа. С Запада. С настоящего Запада. Другими словами, из Праги. Совсем недавно отлетал первый космонавт, так что весь наш народ уже был на «ты» со всем миром. Так считал наш народ. И отсутствие электрогитар в продаже и по телевизору не смущало – жили без них до 1964 года и еще проживем. Но послушать, может – увидеть, а может даже послушать и увидеть!.. В общем, билеты на концерт даже не попали в продажу. Гастроли были заявлены на три дня. Потом сократили до двух. Билеты все равно не появились. Милиция стояла на подступах к концертному залу. Народная дружина перекрыла вход через окна женского и мужского туалетов. Шансов практически не было. Было желание.
Вместе с подружками нас было двенадцать человек. Как нам помогли уроки куртуазности! Наши девчонки оделись самым скромным образом. Данута вообще с шести вечера не снимала очки. «Шоб привыкнуть. Та и держи меня под руку, а то не вижу, куда ступить!» Мы уже знали из агентурных источников, что самый «плов» будет во втором отделении. Крис – прирожденный командир – подготовил план «А» и план «Б». План «А» провалился сразу – через окно туалета не пролезешь. Спасибо народной дружине. Оставался план «Б».
Концерт начался в 08:11. В 09:15 мы провели расстыковку. В результате: подружки сосредоточились в боковой аллее. Их спутники иcчезли из видa. В 09:35 – антракт. Был временно разблокирован главный вход в концертный зал. Зрители вышли ознакомиться с кислородом. Наши девчонки, приняв распаренный вид (это ж надо так уметь) и обмахиваясь фальшивыми программками, устало и неторопливо начали с периферии стекаться к входу. Держа в руках полуoткрытые сумочки и бесстыдно подпудривая лицa, они, достаточно громко обмениваясь впечатлениями, совершенно спокойно прошли в зал. Кто сказал, что наша милиция не самая гуманная в мире? В качестве фальшивых программок концерта были использованы меню кафе «Пупсик.» А в это время…
А в это время мы, шесть человек, быстро подошли к двухметровой стене внутреннего дворика концертного зала. Короткий разбег, запрыг на стену, подтягивание до уровня живота и гимнастический кувырок вниз. Гуляющие во дворике зрители воспринимают это все, как часть программы. Мы в зале. Еще минут пять до начала второго отделения. Я ищу глазами Дануту – мы условились, где встречаться. И тут я замечаю, что на меня как-то странно смотрят. И все. Взгляд на себя – и меня вдруг начинает укачивать. Как на катере у мыса Карабах. На руках у меня кровь и какая-то черная липкая грязь. Кровь не только на руках, но и на моей лучшей нейлоновой рубахе и брюках. Жирная липкая грязь там тоже. Звенит третий звонок. Пригнувшись, я влетаю в туалет. А здесь – все свои. Все пятеро. Иди знай, что гнида-администратор за пару дней до концерта покрыл верх стены смолой, куда закатали и битое стекло.
Кровь с нейлона смывается легко. Смола – нет. Но грохот из зала говорит нам о том, что все остальное уже неважно. В темноте усаживаемся кто где на ступеньках.
Со сцены по-русски, с западным акцентом:
«А тьеперь – для самых молодых! Знаете. кто такие «Битлз»?!
Чудовищный обвал рева в ответ. Я такого не слыхал даже на стадионе, когда наши футболисты вошли в верхнюю десятку.
Мы знали, что существуют «Битлз». Кое-кто даже слышал по «Голосу Америки». Но с помехами, немного, поздно ночью и очень негромко. А здесь – в открытую! Аудитория ревела, не переставая, с «Can’t Buy Me Love» и до 11 часов. Я видел, что на сцену полетели пропотевшие предметы туалета. Кого-то протащили по проходу к выходу. Оно, при этом, двигало штиблетами в ритме. А когда пошла «Мишель…ма бель», исполнители и зал пели вместе. Такое единодушие я видел перед этим только на съездах. По телевизору.
Я вернулся домой около двух ночи.
“ Чего так поздно?”
“ Ну… Дануту провожал…”
“Так она живет за три дома…”
“Ну, так мы же не только шли…”
“Ладно, иди спать, завтра поговорим…”
Вскоре Крис уехал. Скамейки вернули в сквер. Плакаты разобрали. Колесо от Б-17 снова покрылось пылью. Подошли выпускные экзамены, и никто не приносил больше трофейный «Телефункен» в бомбоубежище. Но и на детской площадке мы уже не сидели вечерами. Дело не в том, что стали старше – просто не могли уже так тупо, бесцельно глазеть на мелькающие ноги и травить насчет вчерашнего футбола. Появилось недовольство. Недовольство собой, физическое и интеллектуальное. Недовольство какими-то порядками, поступками. Это не был нигилизм – это было вдруг появившееся желание что-то отдать. А для этого что-то надо было иметь. И уметь.
Пару лет спустя, проходя по городскому саду, увидел Дануту. Обстоятельный мужчина сидел рядом и, судя по тому, что он не оказывал ей никаких знаков внимания, они были женаты. Она не изменилась. Я сначала увидел симпатичную блондинку. Она что-то читала. Я не смог удержаться и, проходя мимо, начал насвистывать «Таке “А” train». Она посмотрела на меня и улыбнулась. На эти несколько секунд она перестала быть Данутой, а стала Данусей, которой почему-то ну так было интересно слушать покадровое воспроизводение «Великолепной семерки.» И всего два года назад.
А спустя еще несколько лет в нашу квартиру позвонили. На пороге стояла тетя Криса – аристократического вида дама, жена не то генерала, не то генерал-полковника ВВС. Она сказала, что Крис умер. Был в колхозе, весь день помогал грузить ведра с картофелем на грузовики. По дороге в город умер, сидя в автобусе на заднем сиденье. Как заснул. Сердце у него было очень больное. Из-за чего в свое время и ушел из суворовского училища.
Орандж Каунти, Калифорния
Alveg SPAUG
