Конец этики?

«Соломон Волков. Диалоги с Евгением Евтушенко». Трёхсерийный телефильм. Режиссёр Анна Нельсон. Первый канал.

Фильм начинается с закадрового монолога Соломона Волкова. Он получил письмо от Евгения Евтушенко, «с которым знаком уже почти сорок лет»:

«Дорогой Соломон, у меня есть к тебе предложение. Я готов к разговору. Если тебя это заинтересует, наш разговор станет единственным большим интервью, подытоживающим все эти 80 лет жизни поэта, которого при жизни называют великим в разных странах. А правда это или неправда – надо ещё в этом разобраться. Вот и разберись, если, конечно, тебе это интересно. Честно говорю, что я сейчас не дал бы такого интервью ни одному человеку в мире, кроме тебя.

Твой друг Евтушенко».

В кадре Соломон Волков с чемоданом направляется в аэропорт. За кадром он объясняет, что многие годы думал о беседе с Евтушенко, «чьим стихам жадно внимали ревущие стадионы от Москвы до Сантьяго». И, хотя фильм только начинается, мы понимаем, что на вопрос Евтушенко:  «Великий я поэт или нет?» ответ будет дан положительный: «Да, великий!» – иначе  для чего же было собирать чемодан и ехать в такую даль.

Фильм называется «Соломон Волков. Диалоги с Евгением Евтушенко», и те, кто не смотрел его, могут решить, что это авторская картина, что, побывав у Евтушенко в городе Талса, штат Оклахома, Волков организовал – отобрал и смонтировал – полученный материал, и вот перед нами три серии диалогов.

На самом же деле сценарист и режиссёр фильма – Анна Нельсон. Евтушенко и Волков, судя по всему, не такие уж закадычные друзья – они просто знакомые, которые видятся редко и обращаются друг к другу на «вы». Практически никаких диалогов в фильме нет, а есть монологи Евтушенко, который рассказывает истории, читает стихи и даже поёт, а Соломон Волков время от времени подаёт реплики и вовсе не ведёт интервью, а присутствует при выступлении Евтушенко.

О чём же рассказывает Евтушенко? О своих жёнах и любовницах. О том, как КГБ подрядило какую-то литовскую манекенщицу забраться в постель к Евтушенко на предмет сбора информации и положительного влияния на поэта. А подрядив, требовало у неё отчёта и посылало ей шифрованные послания, типа: мы очень вами довольны, продолжайте поднимать ему настроение. Настроение необходимо было исправлять, поскольку Евтушенко так был расстроен советским вторжением в Чехословакию, что подумывал о самоубийстве. (Реплика Волкова: «А как собирались действовать: повеситься, таблетки принять, вены вскрыть?»)

О чём ещё рассказывает поэт?

О том, что Марлен Дитрих, явившись в гости к Евтушенко, по собственной инициативе разделась догола и забралась на стол. Для чего? Видимо, чтобы сделать поэту приятное.

О том, что Роберт Кеннеди однажды, провожая Евтушенко до сортира, вдруг завёл его  в душ и, пустив воду, сообщил, будто Синявского и Даниэля выдали американские спецслужбы. А это, разъясняет закадровый голос, каким-то хитрым образом разрушило планы «железного Шурика» Шелепина и его компании по устранению Брежнева. Разобраться в этом довольно трудно, но, по словам поэта, дело было вот как. Из ванной комнаты Роберта Кеннеди Евтушенко отправляется прямо в ООН к советскому представителю товарищу Федоренко и с его помощью отсылает в Москву шифрованную телеграмму: так мол и так, не бойтесь КГБ, не думайте, что оно всесильно, это не КГБ заловило Синявского с Даниэлем. Узнав об этом, КГБ прямо в Нью-Йорке начинает запугивать поэта, и, если бы не Федоренко, неизвестно, выбрался ли бы Евгений Александрович живым из этой передряги. В результате КГБ посрамлено, там новое начальство, Брежнев спасён, и, когда Евтушенко возвращается в Москву, в его честь закатывают банкет. И не просто банкет – а Банкет. Банкет на 500 персон. (Как тут не вспомнить Ивана Александровича Хлестакова: «На столе арбуз – в семьсот рублей арбуз»).

В другой раз тот же Роберт Кеннеди поделился с Евтушенко, что хочет стать президентом исключительно для того, чтобы найти убийц своего брата. Вероятно, Роберт Кеннеди рассказал об этом ещё кому-нибудь кроме меня, говорит поэт, потому его и убрали. (Палестинец Сирхан Сирхан, который заявил, что убил Кеннеди за то, что тот поддерживает Израиль, вообще в фильме не упоминается).

Чего только не случалось с поэтом! То он лично успокаивает Фиделя Кастро, впавшего в истерику после того, как Хрущёв, не посоветовавшись с ним, решил забрать свои ракеты с Кубы. То на его глазах вьетнамская девушка пристреливает  советского военного советника, который уселся за зенитную установку, что было нарушением правил – ведь наши советники не воевали во Вьетнаме!

То, будучи в гостях, Евтушенко «случайно узнаёт» о готовящемся аресте Солженицына. Евгений Александрович выходит на улицу, забегает в первый попавшийся телефон-автомат и звонит аж самому Андропову. «Если, – говорит он, – Солженицына арестуют, я умру на баррикадах».

Воистину: поэт в России больше, чем поэт!

Да и с самых первых дней своей карьеры, едва принятый в Союз писателей, ещё до «ревущих стадионов», Евтушенко ведёт себя настолько свободно, никого не боясь, что все вокруг думают: за ним, значит, кто-то стоит. Кто это мог бы быть? Только лично сам Сталин.

 

***

Приключениям поэта отданы две серии фильма. Третья целиком посвящена одной теме – взаимоотношениям Евтушенко с Иосифом Бродским. Тут становится понятным и выбор интервьюера: Соломон Волков – автор известной книги разговоров с Бродским.

«Отношения с Бродским стали, без преувеличения, главной драмой жизни Евтушенко, – комментирует за кадром Соломон Волков. – Судьба так распорядилась, что я оказался единственным собеседником обоих. И теперь, как некий медиум, я могу попытаться восстановить ход событий этой болезненной истории, не склоняясь ни на чью сторону».

Очень возможно, что Соломон Волков действительно не собирался склоняться на чью-то сторону. Но, хотя его имя вынесено в название трёхсерийного рассказа, у этих серий есть режиссёр, который организовывает повествование, расставляет акценты, и, в итоге, именно режиссёр подводит зрителей к определённым выводам.

О выводах мы поговорим позже, а сначала – об истории. О «болезненной истории», как она рассказана в книге Волкова и в фильме Анны Нельсон.

Утром 10 мая 1972 года Бродскому позвонили из ОВИРа. Ему предложено было заполнять анкеты на выезд. «А если я откажусь эти анкеты заполнять?» «Тогда, Бродский, – сказали ему, – у вас в чрезвычайно обозримом будущем наступит весьма горячее время».

Отъезд назначили на 4 июня. Бродский разобрался с бумагами в Ленинграде и отправился в Москву получать визу. И в Москве знакомый ему сообщил, что с ним хочет встретиться Евтушенко.

В конце апреля,  рассказал Евтушенко Бродскому,  когда я возвращался из Америки, у меня на таможне арестовали багаж. Я позвонил «своему другу, которого я знаю давно, ещё с Хельсинкского фестиваля молодёжи», и отправился к нему в КГБ, чтобы этот багаж вызволить. (Имя друга Евтушенко назвать отказался, и Бродский решил, что Евтушенко беседовал с самим Андроповым).

Друг обещает – багаж будет освобождён. «И тут, находясь у него в кабинете, я подумал, что, раз уж я здесь разговариваю с ним о своих делах, то почему бы мне не поговорить о делах других людей?»

«Как вы обращаетесь с поэтами, – сказал Евтушенко своему другу, – вот, например, Бродский».

А что Бродский? Принято решение о его выезде в Израиль.

«Коли уж вы приняли такое решение, – сказал Евтушенко, – /…/ я прошу вас – постарайтесь избавить Бродского от бюрократической волокиты и всяких препятствий, сопряженных с выездом».

Так всё это запомнил Бродский и много лет назад рассказал Соломону Волкову. Сегодня, глядя в камеру, Евтушенко подтверждает смысловую канву этого рассказа.

Не согласен он только с выводом, который сделал Бродский.

Я понимаю,  сказал Бродский Волкову,  «что, когда Евтушенко вернулся из поездки по Штатам, то его вызвали в КГБ в качестве референта по моему вопросу. И он изложил им свои соображения. И я от всей души надеюсь, что моя высылка произошла не по его инициативе. Надеюсь, что это не ему пришло в голову. Потому что в качестве консультанта – он, конечно, там был».

А дальше произошло следующее. В Нью-Йорке Бродский рассказал эту историю – вместе со своим выводом – приятелю Евтушенко Берту Тодду, декану славянского факультета Квинс-колледжа. Тодд, естественно, сообщил Евтушенко, и, появившись в очередной раз в Америке, Евгений Александрович захотел объясниться с Бродским. В результате Бродский ему сказал: хочешь, чтобы я объявил твоим корешам, будто я тебя неправильно понял? Пожалуйста, я это сделаю. Бродский с Евтушенко отправились в китайский ресторан, где их ждал Берт Тодд и ещё какие-то приятели Евтушенко. И в этом ресторане, постучав вилкой по стакану, чтобы привлечь внимание, Бродский объявляет: «Вполне возможно, что произошло недоразумение. Что я тогда в Москве Женю неправильно понял».

Но и это ещё не конец. В телефильме «Диалоги с Евгением Евтушенко» поэт рассказывает, что годы спустя на похоронах Берта Тодда литератор Владимир Соловьёв с ехидной улыбочкой передал ему копию письма, отправленного Бродским президенту Нью-Йоркского Квинс-колледжа. Закадровый голос сообщает зрителям: «Автор этого письма – Бродский. Читать его сейчас, прямо скажем, просто неловко. В нём Бродский пытается убедить президента Квинс-колледжа не принимать на работу Евтушенко, мотивируя это тем, что Евтушенко – противник Америки».

Кому принадлежит закадровый голос? Надо думать, Соломону Волкову. Но в кадре Волков, сидящий напротив Евтушенко, всё же не так однозначен. «Давайте, – говорит он своему собеседнику, – вспомним сейчас всю ситуацию с этим письмом, иначе разговор будет непонятным».

И тут выясняется, что письмо Бродского – вовсе не о Евтушенко, а о переводчике Барри Рубине, профессоре Квинс-колледжа, которого собираются уволить по сокращению штатов. «Трудно представить больший гротеск. Вы готовы вышвырнуть человека, который свыше трех десятилетий изо всех сил старался внедрить в американцев лучшее понимание русской культуры, а берёте типа, который в течение того же периода систематически брызжет ядом в советской прессе». Бродский цитирует тут стихотворение Евтушенко «Свобода убивать», но мог бы процитировать и поэму «Мама и нейтронная бомба», и немало других политически правильных стихов.

Евтушенко посвящено в письме всего семь строчек.

«Какое счастье, что при жизни Бродского я не знал об этом письме, – говорит Евтушенко. – Потому что если бы я узнал об этом, я не знаю, чем бы это кончилось, я вам честно говорю. Я может быть его ударил бы – просто по лицу».

Евтушенко обижен, оскорблён, но всё же, главный вопрос – почему, почему так получилось?

Почему?

У Вознесенского есть такие стихи, – говорит Соломон Волков, – это не о Вас ли с Бродским?

 

Почему два великих поэта,

проповедники вечной любви,

не мигают, как два пистолета?

Рифмы дружат, а люди – увы..

 

Обратите внимание: слово произнесено – два великих.

Не знаю, о нас ли, отвечает Евтушенко, и тоже цитирует стихи. Стихи Георгия Адамовича:

 

Всё – по случайности, всё – поневоле.

Как чудно жить. Как плохо мы живём.

 

Понятно, никто ни в чём не виноват. Всё происходило либо по случайности, либо поневоле.

Правда, Владимир Соловьёв утверждает, что никакого письма он Евтушенко не передавал, а на следующий день после похорон Тодда прочёл поэту касающийся его абзац по телефону.

Впрочем, не думайте, что, сославшись на неточность, я подвергаю сомнению сам факт существования письма. Альберт Тодд умер в ноябре 2001 года, двенадцать лет прошло. Да и вообще, так ли это важно – целое письмо читал Евтушенко или один абзац. Я другое хочу сказать: перед нами не свидетельство под присягой, а устный рассказ. Некий художественный жанр, и так к нему и надо относиться. Не напирая на те или иные детали, а стараясь понять сверхзадачу рассказчика.

Открывая книгу «Разговоры с Иосифом Бродским», мы знаем, что у этой книги есть автор, который организует материал в соответствии со своими идеями и представлениями. И мы верим этому автору. Но авторитет Соломона Волкова не может гарантировать достоверности того, что рассказано в фильме «Диалоги с Евгением Евтушенко» – у фильма свой автор, который строит его в соответствии со своими задачами. И, если Соломон Волков пытается разобраться в отношениях Иосифа Бродского и Евтушенко, «не склоняясь ни на чью сторону», то Анна Нельсон – склоняется, изо всех сил, стараясь представить Евтушенко если не жертвой паранойи Бродского, то уж точно жертвой обстоятельств.

Вот примеры. Дважды Евтушенко повторяет в фильме, что «Бродский был освобождён по моёму письму». Мы знаем о письме Жана-Поля Сартра, известно, что об освобождении Бродского из ссылки ходатайствовали итальянские коммунисты, но заявить, что Бродский был освобождён по просьбе Евтушенко, это, по меньшей мере, фантазия. И режиссёр не только могла, но и должна была как-то эти слова откомментировать.

Или ещё. В книге Волкова вслед за рассказом о беседе Евтушенко в кабинете большого человека из КГБ идут такие слова Бродского: «Но вот чего я не понимаю – то есть понимаю, но по-человечески всё таки не понимаю – это почему Евтушенко мне не дал знать обо всём тотчас? Поскольку знать-то он мне мог дать обо всём уже в конце апреля. Но, видимо, его попросили мне об этом не говорить».

Разве это не доказательство более тесной связи Евтушенко с КГБ, нежели та, которую он сегодня рисует? Но режиссёр и не думает включать эти слова в фильм.

Или ещё одна история, которой заканчивается в книге Волкова глава «Высылка на Запад». После того, как в китайском ресторане Бродский объявил евтушенковским приятелям, что, возможно, он Женю неправильно понял, у Волкова идёт следующий текст:

«Встаю, собираюсь уходить. Тут Евтух хватает меня за рукав:

– Иосиф, я слышал, ты родителей пытаешься пригласить в гости?

– Да, представь себе. А откуда ты знаешь?

– Ну, это неважно, откуда я знаю… Я посмотрю, чем я смогу помочь…

– Буду тебе очень признателен».

В фильме Евтушенко подтверждает этот разговор и даже прибавляет: «И я это сделал. Его мама приходила ко мне, и я дал ей письмо в КГБ, которое она отправила, но ничего не получилось».

В книге Волкова, однако, история завершается иначе:

«Проходит год или полтора, и до меня из Москвы доходят разговоры, что Кома Иванов публично дал Евтуху в глаз. Потому что Евтух в Москве трепался о том, что в Нью-Йорке к нему в отель прибежал этот подонок Бродский и стал умолять помочь его родителям уехать в Штаты. Но он, Евтушенко, предателям Родины не помогает. Что-то в таком роде. За что и получил в глаз!»

Никогда не поверю, что Соломон Волков упустил случай напомнить – по крайней мере, закадровым комментарием – об этой истории. Даже если это апокриф. Впрочем, вряд ли апокриф, ведь послесловие к первому русскому изданию книги Волкова написал именно Вячеслав Всеволодович Иванов, и он ничего не опровергал.

В фильме Евтушенко рассказывает – довольно пунктирно рассказывает – как его вербовало КГБ. Комитетчик не просил его стучать на знакомых, задачи, судя по всему, ставились более абстрактные. Евтушенко отказался, сославшись на свою болтливость – мол, не удержусь, раззвоню.

Но – не раззвонил. И сохранил телефончик. И называл того самого вербовщика своим другом (правда, до поры до времени не называя его имени). Ведь не эта же первая короткая встреча переросла в дружбу? Значит, были и другие встречи поэта-трибуна и генерала, который был заместителем начальника, а потом и начальником 5-го управления КГБ (задачей которого была борьба с «антисоветчиной»). Генерала звали – точнее, зовут (он жив-здоров) – Филипп Денисович Бобков.

«Евтушенко никогда не пренебрегал полезными контактами», – сообщает закадровый голос.

Был ли Евтушенко «консультантом» КГБ? Ну, разумеется, в его трудовой книжке не стояло такого штампа и в платёжной ведомости Комитета не числилась фамилия Евтушенко.

Евтушенко просто встречался с другом. Иногда. И, если он мог позвонить другу, то и друг мог позвонить ему. И встретиться. Для дружеского разговора.

Так уж получилось. По случайности или поневоле.

 

***

Заканчивается третья серия фильма. Вступает духовой оркестр. Родина Евтушенко – сибирская станция «Зима». Один из музыкантов объявляет: «Песня «Вальс о вальсе» на стихи Евтушенко». «Местный оркестрик трогательно дудит в честь своего поэта ржавой медью, – комментирует за кадром Соломон Волков. – Можем ли мы сказать, что Евтушенко поэт для народа, а Бродский для элиты? Да, разумеется, Нобелевская премия Бродского для многих весомый аргумент в его пользу. Да, философия Бродского многомернее, богаче, сложнее, и вряд ли кто-нибудь будет с этим спорить. Но в любом уравнении есть две стороны, и я убеждён, что даже одна по-настоящему народная песня делает её автора великим поэтом».

Соломон Волков не зря ехал в Талсу, бригада Анны Нельсон не зря тратила деньги на путешествие в Америку. Вывод объявлен. Два великих поэта – один велик по своему, другой иначе, но тоже велик.

Но, очевидно, задача фильма этим не исчерпывается. Ведь он не только о двух поэтах, но и о времени. А время, внушает нам фильм, было такое… Сами знаете – какое.

Каждый в чём-то виноват. Ведь не со зла и не корысти ради (как говаривал один бессмертный персонаж) – всё по случайности, всё поневоле.

Каждый в чём-то виноват. И, значит, не виноват никто.

Думаю, ради такого вывода Анна Нельсон и снимала свой фильм.

Вывода, с которым Бродский вряд ли бы согласился.

“Конечно, времена меняются, и кто прошлое помянет, тому глаз вон. Но «конец истории», мистер Президент, не есть еще конец этики. Или я не прав?”

Это как-раз из того самого письма Бродского президенту Квинс-колледжа.

 

Портреты Иосифа Бродского и Евгения Евтушенко работы Михаила Лемхина

Михаил ЛЕМХИН