“Каждому нужен свой Аустерлиц”
(Михаил Шишкин. «Письмовник». АСТ: Астрель, 2010) Роман Михаила Шишкина “Письмовник” (2010 г.) написан в эпистолярном жанре. Использование писем в романах словно расширяет границы времени, делает его условным, несущественным. Эпистолярный жанр стал популярен в XVIII веке. К нему обращались Жан-Жак Руссо в “Юлии или Новой Элоизе”, Гёте в “Страданиях юного Вертера”, Достоевский в “Бедных людях”. С […]
(Михаил Шишкин. «Письмовник». АСТ: Астрель, 2010)
Роман Михаила Шишкина “Письмовник” (2010 г.) написан в эпистолярном жанре. Использование писем в романах словно расширяет границы времени, делает его условным, несущественным. Эпистолярный жанр стал популярен в XVIII веке. К нему обращались Жан-Жак Руссо в “Юлии или Новой Элоизе”, Гёте в “Страданиях юного Вертера”, Достоевский в “Бедных людях”.
С первых страниц создаётся иллюзия, что это роман о любви, но она вскоре рассеивается. В “Письмовнике” идёт речь о скоротечности жизни и неизбежности смерти, о мимолётности юности и молодости, об их иллюзиях, редких моментах счастья и несбывшихся надеждах.
Письма главных героев, Саши и Володи, подробны и реалистичны, в их мыслях и мечтах узнаёшь собственные детские фантазии, порой давно позабытые, но всплывшие на поверхность в потоке памяти, под действием романа. Читаешь и видишь: вот они счастливы, вот их золотое детство, вот юность и любовь. Через несколько страниц начинаешь понимать, что герои, хоть и пишут друг другу, но словно не слышат ответов, лишь чувствуют и любят адресата, а это важней слов. А дальше? Дальше Владимир, как и пристало юноше, ищет «свой Аустерлиц», и война забирает его. Шишкин показывает войну абсурдной, лишённой смысла, жестокой, беспощадной – такой, какая она, наверное, и есть на самом деле. В этой войне нет героев, лишь замученные жертвы и стонущие раненые. Дети с отрубленными кистями рук – знак “милосердия”: убить было жалко, но причинить ужасную боль мучители были готовы во имя идеи и ради устрашения. Это было Ихэтуаньское восстание в далёком Китае, подавлявшееся русскими, американцами, французами, немцами и японцами. Ихэтуани – отряды гармонии и справедливости – убивали иностранцев, китайцев-христиан, жгли церкви. Шишкин назвал поход на Пекин “символом всех будущих войн”.
Моё глубокое убеждение заключается в том, что война бывает “своя” и “чужая”. Если за твоей спиной дом, поляны, звенящие росой, лесные тропинки, по которым ты бегал босиком, речка, песни у костра, первая любовь и первая потеря – тогда это война “твоя”, и на ней есть за что умирать. А есть “чужая” война, и эта была именно такая. Она ужасна именно своей бессмысленностью для простых солдат, которые не станут героями, если выживут и вернутся домой, не станут они героями и посмертно. В связи с этими размышлениями вспоминается “Бойня №5, или Крестовый поход детей” Курта Воннегута, этот роман тоже о “чужой” войне. Цель вроде бы понятна и ясна каждому, и в то же время, когда приходит время умирать, самое ужасное, что ты не понимаешь: за что? Это и есть бойня, а не война. Но абсурд в том, что, если нет “своей” войны, молодые ребята готовы отправиться на “чужую”, потому что, как верно подметил Шишкин, “каждому нужен свой Аустерлиц”.
И вот сначала от Володи приходят письма, одно за другим. Любовь проверяется расставаниями и расстояниями. Он пишет своей любимой о том, что он понял: “любви нужны не доказательства, но проявления”. Нужно дарить девушкам цветы, сумочки, серёжки, колечки, а он никогда не делал этого, думал, что это глупости, “только здесь (на войне) пришло понимание, почему так необходимы ненужные вещи!”. А потом Саша получила похоронку… но письма не прекращаются, и уже не разобрать, на бумаге ли они написаны или ветром в пыли степных дорог. Пусть души временно и в разных мирах, но это не важно, “…не слушай Демокрита! И тела могут соприкасаться, и нет никакого зазора между душами. А люди становятся тем, чем они всегда были, – теплом и светом”.
Весь роман состоит из мелочей, удивительно точно, легко и интересно описанных. Даже серьёзные, важные, драматичные и страшные события настолько детализированы и охарактеризованы такими неожиданными моментами, что само событие растворяется в них и предстаёт перед читателем в другом свете. Вот что делает главная героиня, Саша, получившая похоронку – она продолжает писать погибшему возлюбленному: “Ты знаешь, наверное, так – вот есть порог боли. Человек теряет сознание, чтобы не умереть. А есть порог горя – вдруг перестаёт болеть. Ничего не чувствуешь. Вообще ничего. Сидишь и пьёшь чай с сушками.” И ведь это правда… Когда читаешь “Письмовник”, то волей-неволей признаёшься сам себе, что жизнь – она такая короткая, и оборваться может каждый миг. Но когда она оборвётся, письма будут приходить всё равно – это, наверное, самое главное.
Одна мелочь цепляется за другую и читатель оказывается в потоке сознания главных героев. Поток сознания – излюбленный приём у Марселя Пруста, и любопытно отметить, что описание детства героев Шишкина и в “Письмовике”, и в “Венерином волосе”, перекликается с описанием детских воспоминаний в романе Пруста “В поисках утраченного времени”. Самые ранние, самые первые запомнившиеся образы из детства так часто похожи у, казалось бы, разных людней.
“Письмовник” – непростой роман, он оставляет мрачное послевкусие. Он о том, о чём люди стараются не думать слишком много, потому что радоваться жизни и думать о смерти – слишком несовместимые вещи. Если верить автору, человеческая жизнь словно катится под горку. Радость и счастье заканчиваются вместе с молодостью, а дальше начинается взрослая жизнь, состоящая из горестей, а счастье – оно лишь воспоминание. А ведь самую сильную боль нам причиняют именно воспоминания и привязанности. Чем дороже привязанность, тем большую цену мы за неё платим: “Если тебе дали, то нужно отдать, чтобы что-то оставить. И чем дороже тебе человек, тем больше надо отдать.” Мы цепляемся за дорогое нашему сердцу, стараемся удержать, а оно ускользает сквозь пальцы. Но однажды, может быть, не под этим солнцем, но всё потерянное, любимое, забытое в беге времён вернётся к нам: и любовь, и молодость, и родные, и любимые. Так пишет Шишкин, и этому хочется верить. Он говорит о том, что, если не страдать, то и желаемое не получить, а страдания окупятся потом, необязательно в этом мире. “Есть целые жизни, в которых никого нет, даже живущего, он так и умирает, не проклюнувшись. Ты что, хочешь так?” – спрашивает у Сашеньки голос свыше, “весть и вестник”.
Шишкин предлагает нам своё видение человеческой жизни. Он напоминает читателю, как короток наш век и как много потерь в нём. Что же нам остаётся? Лишь беречь и ценить тех, кто рядом, и быть философами.
Екатерина ЯХОНТОВА