Иосиф Бродский – ​русский поэт

Книжка называется «Бродский. Русский поэт», в ней 450 страниц. И более или менее все эти 450 страниц потрачены на то, чтобы доказать: Иосиф Бродский был русским поэтом.

Задумайтесь, какая-то абсурдная затея – ​доказывать то, что не нуждается в доказательствах. Иосиф Бродский был русским поэтом по определению: он писал по-русски, значит, он был русским поэтом. Так же, как евреи Пастернак и Мандельштам. Так же, как чистокровный немец Афанасий Фет. Так же, как украинец Гоголь, писавший по-русски, был русским писателем, а поляк Джозеф Конрад, писавший по-английски, был писателем английским.

Однако, с точки зрения Владимира Бондаренко, писать по-русски – ​это ещё не всё. Чтобы считаться русским поэтом, полагает Бондаренко, надо обладать определёнными качествами. А именно: быть русским и быть православным христианином.

Всем этим требованиям, уверяет нас Бондаренко, кандидатура Бродского отвечает. Надо сказать, что Бондаренко демонстрирует определённую широту взгляда, беря еврея Бродского под своё крыло. Даже среди картавых, утверждает он, есть такие, которые заслужили считаться не евреями. Конечно, всё-таки не русскими (здесь ничего поделать нельзя), но как бы почти русскими, функционально русскими.

Чем же Бродский заслужил такую честь?

Бондаренко начинает с крещения и посвящает этой теме целую главу. Речь идёт о том, что в 1942 или в 43-м году в Череповце, в эвакуации, няня Бродского якобы крестила двухлетнего Иосифа. Для Бондаренко это тема чрезвычайной важности. Однако, кроме глухих каких-то разговоров, никаких фактов, подтверждающих череповецкое крещение, нет.

Крестили Бродского на самом деле или крещение – ​легенда, придуманная доброхотами, какое это имеет отношение к тому, был ли Бродский агностиком или верующим христианином, может спросить читатель.

Но такие вопросы «местечковых» умников Владимир Бондаренко не удостаивает внимания. Для него дело с крещением настолько важно, что он не поленился лично съездить в Череповец, где «выяснил абсолютно точно: в самом Череповце работающих храмов не было ни одного». Другой бы отступил. Но не Бондаренко. «Хотя в самом Череповце действующих храмов не было, совсем рядом с городом, в нескольких километрах, находится церковный ансамбль Степановского прихода, основанный ещё в ХIV веке». Раз была в пяти километрах от Череповца церковь – ​значит, крестили, – ​такова логика Владимира Бондаренко.

Обратите внимание на систему доказательств. Каждая следующая ступенька рассуждений сначала выступает в сослагательном наклонении, затем она принимается без объяснений и делается следующий шаг, тоже в сослагательном наклонении. И так далее.

Может быть, крестили (предположение). В Череповце действующих церквей не было, но в пяти километрах от города была Степановская церковь (факт). Няня маленького Иосифа Груня «скорее всего» была деревенская (предположение – ​о няне нам неизвестно вообще ничего). «Груня тоже была из деревни Степановского прихода» (фантазия). Значит, крестили в Степановской церкви (это вывод).

Восхитительно, не правда ли? Таким образом можно доказать всё, что угодно. А всего-то речь идёт о том, что якобы мама Бродского Мария Моисеевна Вольперт рассказала поэтессе Наталье Грудининой, будто в Череповце няня крестила двухлетнего Иосифа. Грудинина же якобы сообщила это Виктору Кривулину.

У Владимира Бондаренко трудная задача: он пытается нарисовать портрет поэта, который необратимо был евреем и в то же время не был… ну, произнесём это слово, – ​а оно так и просится, так и просится на бумагу! – ​жидом. Если Бондаренко упоминает чекиста Агранова, то не забывает отметить, что звали его «Яков Саулович», если говорит о том, что еврейские интеллектуалы разуверились в коммунизме, то немедленно прибавляет: «к которому были более чем причастны». А то ни к селу ни к городу сообщает, что Анатолий Чубайс признался в своей ненависти к Достоевскому. «Впрочем, этим Чубайс себя и выдал. Не обладая, подобно Бродскому, русским менталитетом, он готов подчиниться любым указаниям из-за океана». Проще говоря, Бродский всё таки не жид, потому что «обладал русским менталитетом».

«Хотя и происходил Иосиф родом из галицких Брод, но от своих местечковых предков он ушёл далеко», ушёл от этих Брод, где «культура была другая, а проще говоря – ​никакая».

«Осесть в своём этническом еврейском углу он категорически не желал, выбивал из себя местечковость всеми возможными способами – ​любя славянских и европейских женщин, устремляясь душой и телом на Север и Запад: любой Восток, в том числе и еврейский, был для него чужд».

«Он осознанно не хотел быть евреем в литературе, еврейским поэтом, поэтом для евреев». «И еврейскость в свою культуру он не пустил».

Вот такой портрет. Во-первых, был крещён, во‑вторых, не хотел, как все прочие евреи, сидеть в этническом еврейском углу, в‑третьих, выбивал из себя местечковость, а еврейскость в свою культуру не пустил (хотя никакой культуры в этой еврейскости и не было).

Правда, остаются некоторые тёмные места. Например, что значит «быть евреем в литературе»? Или как это – ​быть «поэтом для евреев»? Впрочем, возможно, что это такой кодовый язык единомышленников Владимира Бондаренко и посторонним его не понять.

Короче, рассмотрев дело Бродского И. А., Владимир Бондаренко вынес приговор: считать Бродского И. А. условно русским.

А как же насчёт православия? Здесь у Бондаренко тоже есть что сказать.

Во-первых, уже упомянутое крещение.

Во-вторых, весьма удобный аргумент: «Может ли такие стихи – ​(«Рождественская звезда» – ​М.Л.) – ​написать неверующий, законченный атеист? Или человек иной конфессии, нежели христианская?» Звучит примерно, как если бы, вертя в руках толстую книжку под названием «Анна Каренина», Бондаренко воскликнул: «Может ли такой роман написать мужчина?»

И в третьих, свидетельство самого поэта:

«Судья Савельева весной 1964 года спрашивала его: «А кто это признал, что вы поэт? Кто причислил вас к поэтам?» Бродский отвечал: «Никто. А кто причислил меня к роду человеческому?» Судья: « Не пытались ли вы окончить вуз, где готовят поэтов?» Бродский: «Я не думал, что это даётся образованием. Я думал, что это… от Бога».

Правда, в Америке Бродский сказал: «Такую фразу может позволить себе даже тот, кто не верит в Бога». Но мало ли что он ещё сказал в Америке, где его жизнь, по Бондаренко, была сплошным кошмаром – ​он так и прожил здесь 24 года, боясь сказать слово правды.

«…В Америке поэту объяснили, что надо хотя бы в жизни соблюдать политическую осторожность, если хочешь добиться успехов «как нью-йоркский элитарный интеллектуал», и поэтому он в многочисленных интервью уже отмалчивался или острил по поводу своего христианства, но в стихах оставался прежним».

«В интервью он отмахивался, особенно а Америке, от пристававших журналистов, халтурил, говорил всякую чепуху. Хотите узнать правду – ​читайте его поэзию».

«Как всегда, чтобы понять сущность Иосифа Бродского, надо не лезть в его американские посленобелевские интервью, когда он вынужден был, как в разговоре с судьёй Соловьёвой, политкорректно облекать свои мысли в какие-то общечеловеческие сентенции. Скажу честно, я такого Бродского не люблю. Да и не Бродский это вовсе».

Фамилия судьи, правда, была не Соловьёва, а Савельева, но не будем придираться. Интересно другое: кто же вынуждал Бродского говорить неправду? Христианам не дают Нобелевских премий, это хочет сказать Бондаренко? Пусть так, но Бродский уже её получил. Кого же теперь он мог бояться? Бондаренко выяснил – ​Бродский боялся «мировой закулисы».

Не может быть, скажете вы, неужели и до этого дошло?

Дошло, вот пожалуйста:

«…Экуменистические поддакивания – ​всего лишь дань всесильной мировой закулисе: что поделаешь, не хотел он жертвовать своим относительно спокойным и благополучным житьём отшельника»…

…Боюсь, что, добравшись до «закулисы», читатель решит: «С Бондаренко всё понятно – ​он нуждается в помощи психиатра, это клинический случай».

Я, однако, думаю, что психиатр здесь не поможет. Мне кажется, что Бондаренко действует совершенно сознательно, либо подтасовывая факты, либо запутывая своих читателей, сбивая их с толку.

Если это подходит к выдвигаемому тезису, например, что лучшие свои стихи Бродский сочинил в деревне, то можно сказать, что «Большая элегия Джону Дону», была создана «в северной ссылке». Хотя под стихотворением стоит дата 7 марта 1963 года, а Бродский оказался на севере ровно через год.

Или: «…Киев для него был «матерью городов русских». Поэтому так остро, болезненно реагировал Бродский даже в далёком Квинсе на «незалежность» Украины». Квинс? Бродский сроду не жил в Квинсе. Большую часть своей нью-йоркской жизни он прожил в Манхеттене, пока в начале 1993-го года не переехал в Бруклин-Хайтс.

При этом Владимир Бондаренко хочет произвести впечатление скрупулёзного исследователя и даже походя корректирует разных мемуаристов: «Платил Иосиф за аренду зимника по тем времена недорого, 100 рублей (после денежной реформы сумма превратилась в десять рублей, поэтому везде и пишут про десятку)». Речь идёт о избе, которую Бродский снимал в Норенской. То есть о 1964–65 годах. А денежная реформа была проведена в 1961 году. Так что платил Бродский не сто рублей, а именно, как «везде пишут», десятку.

Если Бондаренко готов пренебречь фактами даже ради минутной и совершенно незначительной цели, то уж когда речь идёт об идеологических построениях, сам Бог велел на такие мелочи плюнуть.

Рассуждая о стихотворении «На независимость Украины», Бондаренко пишет: «Поэт рискнул прочесть его публично – ​(на литературном вечере в Квинс-колледже – ​М.Л.) – ​после того как в феврале 1994 года Украина стала участницей программы НАТО «Партнёрство ради мира».

Бондаренко хочет нам внушить: Бродский, в унисон с Путиным, возмущается тем, что НАТО тянет свои грязные лапы к самой границе России!

И не важно, что из спрaвочника Валентины Полухиной «Иосиф Бродский. Жизнь, труды, эпоха» любой интересующийся может узнать, что Бродский читал это стихотворение публике двумя годами раньше. Полухина в своей книге даже специально отмечает чтение этих стихов 30 октября 1992 года в Пало-Алто Jewish Community Center перед несколькими сотнями слушателей.

Ещё один способ селективного отбора информации, придуманный Бондаренко – ​сортировать произведения и интервью Бродского по признакам откровенности и искренности. При этом где и когда Бродский был откровенен и искренен, решает именно Владимир Бондаренко.

Где-то в середине книги Бондаренко вдруг заявляет: «Естественность и искренность поведения были заложены в нём с детства, стали его позицией, и нынешним исследователям не приходится отделять его искренние стихи от стихов, написанных в угоду властям или кому бы то ни было/…/ с уверенностью можно цитировать его стихи и высказывания, как истинные мнения самого поэта, какими бы политкорректными или неполиткорректными эти высказывания ни были».

А в другом месте: «Иосиф Бродский на самом деле написал много лишнего».

Как это понимать? Лишнего с точки зрения Бондаренко?

Лишне, видимо, вот это:

«В военные годы в его подземелье (речь идёт о Преображенском соборе – ​М.Л.) размещалось одно из бомбоубежищ, и мать держала меня там во время воздушных налётов в большом ящике для поминальных записок. Это то немногое, чем я обязан православию…». Эссе «Полторы комнаты».

Несомненно, «Представление» тоже лишнее:

«Входит некто православный, говорит: «Теперь я – ​главный.

У меня в душе Жар-птица и тоска по государю.

Скоро Игорь воротится, насладится Ярославной.

Дайте мне перекреститься, а не то – ​в лицо ударю.

Хуже порчи и лишая – ​мыслей западных зараза.

Пой гармошка, заглушая саксофон – ​исчадье джаза.

И лобзает образа

С плачем жертва обреза…»

Похоже, что дай Бондаренко волю, он бы стёр и слова Бродского о православии из эссе «Полторы комнаты», и эти стихи. И уж без сомнения он бы стёр вот эти слова из беседы Бродского с Адамом Михником:

«Нельзя быть евреем большим, чем я. Отец и мать – ​никаких сомнений, без капли примеси. Но я думаю, что я еврей не только поэтому. Я сознаю, что в моих взглядах присутствует некий абсолютизм. Если же взять религиозный аспект, если бы я сам себе формулировал понятие Высшего Существа, то сказал бы, что Бог – ​это насилие. Ведь именно таков Бог по старому Завету. Я это ощущаю очень сильно. Именно ощущаю, без каких-либо доказательств».

Над Анатолием Найманом, старым ленинградским другом, который крестился, Бродский иронизировал в каждый его приезд в США:

«Когда в Нью-Йорке в первый день мы вышли из дому, он сказал: «Сейчас я вам покажу кое-что, про что вы только читали», – ​и он по карточке получил деньги из уличного банкомата. Когда пачка долларов поползла из стены, прибавил, ухмыляясь: «Силой молитвы – ​если объяснять на понятном вам языке». И заговорил: «Зачем я крестился? Зачем в церковь пошел? Бог, вера, религия – ​всё это так, но «господи-исусе» зачем хором? И с кем хором-то, кто они мне?..»

А вот одно из последних, если не последнее, интервью Бродского за десять дней до кончины поэта. Вопросы задавали преподаватели и аспиранты Южно-Техасского университета:

« – ​Хотелось бы спросить о вашей религиозной принадлежности.

– По правде говоря, моя религиозная принадлежность… я бы сказал, её никогда не существовало. Она у меня отсутствует /…/ Поскольку вы спросили меня о моей религиозной принадлежности – ​не принадлежности, но склонности, – ​я поговорю об этом, но неохотно. Я бы сказал сейчас, сегодня, что считаю себя кальвинистом: то есть тем, кто склонен сам наиболее сурово судить собственные взгляды и стремления».

Кажется, здесь всё сказано недвусмысленно и определённо, однако Бондаренко сознательно пытается запутать читателя, внушить ему, что Бродский просто скрывал свои религиозные убеждения и лишь «незадолго до смерти, в январе 1996 года, Бродский написал, подводя итоги сделанному им: «В общем, мне кажется, что моя работа по большому счёту есть работа во славу Бога… Не важно, что я там провозглашаю в каких-то заявлениях. Ему это по душе».

Подводя итоги?..

Не совсем так. Бродский никогда не писал этих слов. Они взяты из беседы Бродского с Дэвидом Бетеа, состоявшейся не в январе 1996 года, а в 1991 году. Там же можно прочесть и вот это: «Что касается христианства, то я воспринимал его с лирической точки зрения, поскольку иудаизм говорит «мы», а христианство – ​«я». И это весьма любопытно, поскольку здесь есть параллель с Древней Грецией, где до Пелопоннесской войны Перикл тоже говорил «мы, афинский народ», а после войны Сократ говорил «я». То же самое в музыке. Мессы Баха говорят «мы». Моцарт – ​это «я», которое всегда на грани этики и лирики. Здесь напрашиваются интересные выводы, но это уведёт нас в сторону от нашего разговора».

Любой человек, умеющий сложить два и два, поймёт, что христианство Бродского вовсе не религиозное, а культурное.

Конечно, тем, кто не читал Бродского заморочить голову можно, но для чего? Нормальный человек от этого отвернётся, а ненормальные – ​ну, завербуете вы в свою шайку ещё десяток тронутых, неужели для этого нужно было сочинять полную подтасовок и вранья* книжку в 450 страниц?

Портрет Бродского работы
Михаила Лемхина

 

*Я привёл лишь несколько примеров, их можно было бы привести в три раза больше, но кому интересно читать реестр вранья? Бондаренко доходит даже до того, что приписывает Бродскому какие-то графоманские стишки. Делается это со ссылкой на некоего Боброва, который Бродского ругает, но «сам же в книге своей и опровергает себя, приводя в пример стихи того же Бродского: «Вот пророческие  стихи, чисто имперские:

Лучше быть голодным и усталым,

Чем холопом доедать объедки,

Лучше быть в Империи капралом,

Чем царём – в стране-марионетке.

 

Как это злободневно звучит сегодня, по отношению ко всем странам, тявкающим на Россию! Но Бродский в нелепой кофте из местечкового фильма никогда бы не написал таких строк…»

Кто этот Бобров и про какой «местечковый» фильм он говорит – этого я не знаю. Одно понятно – литератор из одной с Бондаренко компании.

Михаил ЛЕМХИН