Гений из Дрогобыча

Вечерний визит

1

Праздничный шум пасхального воскресенья 1933 года, начавшийся колокольным перезвоном варшавских костелов, теперь, во второй половине дня, постепенно затихал – даже здесь, в самом центре польской столицы. Мужчина, двигавшийся по тротуару вдоль улицы Новы Свят, был явно не местным. Он заметно нервничал, напряженно вглядывался в номера домов. Заметив число 33, остановился как вкопанный. Устремил взгляд на изящно выполненную табличку: «Пансионат Розы Гросс». Постоял несколько секунд, сделал глубокий вдох, потянул дверь на себя и стал подниматься по лестнице.

В небольшом холле за гостиничной стойкой сидела Магдалена Гросс, дочь Розы. Напротив, на диванчике, устроилась поселившаяся здесь несколько дней назад юная гостья. Они оживленно переговаривались, обсуждая последние новости, когда звякнул колокольчик на открываемой двери, и перед ними возникла невзрачная мужская фигура. Посетитель был невысок, худ и прижимал к себе портфель. И хозяйке, и ее собеседнице показалось, что он выглядит испуганным. А может, это была просто застенчивость? Во всяком случае, он сделал несколько шагов вперед, и тогда Магда спросила:

– Кто вы такой?

– Меня зовут Бруно Шульц.

Среди заказавших комнату такая фамилия не значилась.

– С какой целью вы сюда пришли, пан Шульц?

– Видите ли, я учитель. В гимназии. В Дрогобыче. Я написал книгу. Разные истории. И привез ее сюда.

– Вы приехали поездом?

– Да.

– Вы считаете… вы считаете, мы можем вам чем-то помочь?

– Дело в том, что я хочу передать свою книгу Зофье Налковской.

Магда хмыкнула. Налковска в литературном мире – звезда первой величины.

– Интересно, и как вы собираетесь это осуществить?

Шульц впервые взглянул ей прямо в глаза:

– Судьба моей книги зависит от вас, пани Магдалена. Мне сказали, что вы – подруга Зофьи Налковской. И если вы позвоните ей и попросите встретиться со мной, она вам не откажет. Пожалуйста, сделайте это. У меня совсем мало времени, обратный поезд отправляется вечером.

Его голос звучал просительно и в то же время доверительно, как обращаются к хорошо знакомому человеку. Магда вдруг представила себя на его месте, в такой же позе, и волна понимания и сочувствия подняла ее со стула. Она направилась к находившемуся в углублении, за ее спиной, телефону и набрала номер. После двух-трех обязательных фраз изложила суть дела. Как она и предполагала, Налковска взвилась: ее письменный стол завален рукописями непризнанных гениев, которые, по их мнению, заслуживают немедленной публикации. И если она будет читать творения всех этих ненормальных, ей некогда будет заниматься собственным писательским трудом. Магда смягчила голос до предела:

– Ну Зофья, ну ради меня. Прочтешь только первую страницу – и тебе все станет ясно. И ему объяснишь.

В холле разговор не был слышен. Бруно положил портфель на столик и стоял рядом с ним, ожидая решения своей участи. Переговоры затягивались. Когда Магда, наконец, вышла из укрытия, на ее лице было написано: «Победа!»

– Пан Шульц, немедленно берите такси! Налковска ждет вас через полчаса.

Бруно рванулся к выходу, за ним – остальные. Отворив дверь, он пропустил дам вперед, но уже на лестнице вдруг схватился за голову: «Моя рукопись!» Пришлось бежать за портфелем. Он был бледен, руки дрожали. На улице Магда положила ему на ладонь бумажку с адресом и зажала его пальцы в кулак. Подъехало такси.

Бруно вернулся через час. Внешне он казался почти спокойным:

– Налковска предложила мне прочитать ей несколько первых страниц. Потом прервала меня и попросила покинуть ее на некоторое время. А рукопись оставить. Я хочу дальше почитать сама, сказала она.

Бруно замолчал и потом с печальной улыбкой добавил:

– Это была встреча кометы с Солнцем. Комета сгорела…

В помещении повисла напряженная тишина. Шульц сел, безразлично полистал какой-то журнал, отложил его в сторону. Посидел молча. Магда предложила ему чаю. Он отказался. Потом встал и, не глядя по сторонам, стал мерно вышагивать по единственно возможному маршруту – вдоль стойки. Туда. Обратно. Туда. Обратно. Каждый его проход электризовал пространство все сильнее и сильнее. Внезапно раздавшийся звонок бросил Магду к аппарату. Она появилась минут через десять и произнесла извиняющимся голосом:

– Мой знакомый…

Потом был еще один фальстарт. Налковска позвонила после семи. На сей раз разговор длился недолго. Когда Магда вышла к Шульцу, у нее был несколько ошарашенный вид. Две пары глаз встретили ее: одна – с естественным любопытством, другая – с тревогой и почти обреченностью во взгляде.

– Зофья сказала: я прочитала всего 30 страниц, отдельные моменты не поняла, что, впрочем, не имеет никакого значения. Главное – это наиболее сенсационное открытие в нашей литературе! Завтра я иду в издательство R-j, чтобы эта книга была напечатана как можно скорее!

Бруно замер, словно пораженный шоком, не в состоянии вымолвить ни слова. Свидетельницы его триумфа стали тормошить его и поздравлять…

 

2

Вот такая сцена. Я написал ее, отталкиваясь от эпизода, изложенного в книге Ежи Фицовского «Регионы великой ереси и окрестности». Это он после войны вернул польской литературе и читателям уже забытого Бруно Шульца. Тогда, в 1933-м, Шульц сразу стал известным и даже знаменитым после публикации его первой книги «Коричные лавки». Вскоре он выпустил еще один небольшой томик, как бы продолжение предыдущего. А потом – трагическая гибель. После 45-го в новой, рабочей Польше о нем не вспомнили. И молодой поэт Ежи Фицовский посвятил всю свою жизнь, чтобы восстановить творческое наследие дрогобычского прозаика. Результаты своих поисков излагал в статьях, собранных впоследствии под одной обложкой. Надо отдать ему должное: сегодня имя Шульца стоит в одном ряду с выдающимися европейскими писателями XX столетия.

К Фицовскому я обратился не сразу. До этого были появившиеся на рубеже веков на русском обе книги Бруно Шульца. И я прочитал «Коричные лавки» (в переводе Асара Эппеля) и «Санаторий под клепсидрой» (в переводе Леонида Цывьяна). И встретился с совершенно необычной прозой – как по содержанию, так и по образному строю. Удивительные герои, сочный язык, своеобразная метафоричность – все это побудило меня обратиться к оригиналам. Текст на польском звучал, конечно, органичней, как всегда бывает с подлинником. Но русские переводы выглядели очень достойно. Иными словами, оба переводчика замечательно справились со своим заданием.

А еще я заглянул в некоторые польские источники и узнал, что в 30-е годы в Польше три человека считались бесспорными лидерами авангарда. Прозаик и драматург Витольд Гомбрович, драматург и художник Станислав Игнацы Виткевич и Бруно Шульц. Они непосредственно общались между собой и переписывались. Шульц как художник оформил первую книгу Гомбровича «Федидурке», вышедшую в 1938 году и наделавшую много шума. Более того, написал отличную рецензию на нее. А Виткевич в своей статье с восхищением отозвался о творчестве Шульца.

Так началось мое знакомство с блестящим и оригинальным писателем. По мере неспешного, шаг за шагом, проникновения в необычный и трагический сюжет жизни Бруно Шульца он захватывал меня все больше и больше. В то же время, как, наверное, всегда в таких случаях, стали возникать вопросы. Например, Фицовский сообщает, что об описанном выше варшавском визите учителя из Дрогобыча ему рассказала в письме Алисия Джангранде, давняя подруга Магдалены – именно она и была той самой гостьей, сидевшей в холле.

Безусловно, происшедшее в пансионате – решающий момент в судьбе никому до тех пор не известного автора. И роль трех участниц этой истории необычайно велика. Не откликнись на его просьбу Магда, окажись безразличной или завистливой Зофья Налковска, и, скорее всего, просто не было бы имени Шульца в литературе. А если бы случайная наблюдательница не рассказала об этом событии спустя много лет, в его биографии был бы серьезный пробел. Но вот вопрос: почему эти отзывчивые люди, несомненно понимавшие уровень таланта своего знакомого, не подняли его на щит после освобождения Польши? А куда пропали Гомбрович и Виткевич? Почему взялся за это дело никогда не знавший его прежде энтузиаст? И вообще, почему о знаменитом писателе так быстро забыли?

Ответов на этот и другие вопросы у Фицовского я не нашел. Но они казались мне важными для понимания Шульца как человека и творца. Значит, предстояло разобраться, проследить многие судьбы и события.

Итак, первая из них – Алисия Джангранде. Фамилия эта зацепила меня сразу – она никак не вписывалась в атмосферу и специфику пансионата Розы Гросс.

Я начинаю поиск, и он выводит меня на статью известного израильского писателя Давида Гроссмана Age of Genius («Эпоха гениев») в журнале New Yorker от 18 июня 2009 года (перевод с иврита на английский). Она о Шульце, и Гроссман, в частности, приводит в ней в своем пересказе тот же самый эпизод из Фицовского, который я описал выше. Но появляются интересные детали.

В холле сидит еврейская девочка лет двенадцати, из Лодзи. Родители отправили ее в Варшаву на время школьного праздника. Зовут ее Jakarda Goldblum. «Спустя годы, когда она вырастет, она покинет Польшу, уедет в Аргентину и возьмет себе имя Алисия. Она станет художницей и выйдет замуж за скульптора Сильвио Джангранде. Она расскажет эту историю газетному репортеру во время своего визита в Израиль 60 лет спустя». Так пишет Гроссман.

Прекрасно, все становится на свои места. Хотя… Хотя у Фицовского – «старая подруга Магды». А тут ей всего 12. К тому же в таком возрасте эта история вряд ли могла захватить ее настолько, чтобы вспоминать о ней через десятки лет. И еще: первое издание «Регионов великой ереси» вышло в 1967-м, значит, Алисия прислала свое письмо Фицовскому намного раньше, чем беседовала с израильским репортером.

То, что сразу после статьи казалось ясным и однозначным, через пару дней уже таким не кажется. Призываю на помощь Google и ввожу поиск на Jakarda Goldblum. Компьютер в недоумении и отвечает вопросом на вопрос: «Может, вы имеете в виду Джакарта?» Это уже слишком, Индонезия мне ни к чему. Значит, тупик?

Собственно, ничего иного и быть не могло – я совершенно точно знаю: нет такого имени, Якарда, ни в польском, ни в идиш.

Обращаю свой поиск снова на Alicia Giangrande. Попадаю на рассказ пожилого американца, как он ездил в Аргентину. Ему хотелось установить контакт с одним из популярных испаноязычных писателей. Для начала он встретился там со своей знакомой, Наташей Гутман. Поскольку ее родители из Одессы, а семья американца из-под Киева, Наташа, полная доброжелательности, повела его в гости к своей подруге Алисии Джангранде. И тут в своей статье американец вскользь замечает: она из Польши и вышла замуж за моряка – капитана.

Здравствуйте, приехали! Так кто же ее муж: скульптор или капитан?

Двигаюсь дальше. Алисию Джангранде представляют несколько аукционных сайтов. На них можно купить ее картины. На одном из них, кратко, – ее биография. Из Польши попала в Бразилию, где 5 лет училась живописи. Переселилась в Аргентину. Училась там, потом в Париже. А главное – годы ее жизни: 1916–1999! То есть Давид Гроссман прав – она художница. Но! в 1933-м ей было не 12 лет, а 17! Существенная разница. В 17 лет уже чувствуют и понимают.

Все эти свидетельства и разночтения ставят передо мной жесткое требование: нужен документ. Только он, только безупречное доказательство может открыть истину. Пробую выловить в интернете бразильский след Алисии, и тут мне откровенно везет: удается выйти на Национальный архив Бразилии и его иммиграционную картотеку. Найденные документы касаются не 40-х годов, но их вполне достаточно.

Передо мной разрешение на въезд в Бразилию, выданное 8 августа 1956 года Генеральным консульством Бразилии в Буэнос-Айресе гражданке Аргентины Jadwiga Rosa Alicia Goldblum de Giangrande. Характер пребывания в стране – временно. Семейный статус – замужем. Профессия – artista Pintora, что в переводе с португальского означает «художник». Ниже – паспортные данные, подписи Алисии и генконсула. И еще три документа: такое же разрешение на въезд в Бразилию в 1962 году и две учетные карточки. В итоге можно получить довольно полное представление о гостье варшавского пансионата 1933 года.

Имя – Ядвига, Ядя, широко распространенное в Польше. Давид Гроссман родился в Израиле, польского не знает (репортер, скорее всего, тоже). И ничего не говорящее им Ядвига где-то по пути из записей в печать исказилось и превратилось в Якарду. А жила она действительно в Лодзи с родителями. Отец – Игнатий Голдблюм, мать – Мария Слонимска. Все понятно, но откуда же потом взялась целая связка имен?

Дело в том, что в испанской традиции детям дают два имени и, кроме того, две фамилии: отца и матери. Очевидно, став аргентинкой, Ядвига решила не акцентировать внимание на своем польско-еврейском происхождении и быть такой, как все. Взяла себе еще одно имя – Алисия, а вместо подозрительной фамилии матери – нейтральное Rosa, которое имеет латинские корни и вполне подходит испанскому. Когда же вышла замуж, добавилась еще и фамилия мужа. Так образовался этот «поезд из пяти вагонов» – Jadwiga Rosa Alicia Goldblum de Giangrande.

Но как уже повелось, сюрпризом для меня стала дата рождения Ядвиги-Алисии, наконец-то точная, потому что по паспорту: 6 мая 1915 года. Что означает: на той случайной встрече с Бруно Шульцем ей было даже не 17, а уже 18.

Вроде бы эпопея с уточнением личности подошла к концу. Но ведь главное – проследить, что было дальше. И поскольку я теперь во всеоружии, перебираюсь в Аргентину.

Довольно скоро нахожу полнометражный художественный фильм, драму на документальной основе Gombrowicz, o la seduccio («Гомбрович, или Соблазнение»), снятую в 1986 году аргентинским режиссером Альберто Фишерманом. В одной из ведущих ролей – Алисия Джангранде. Это уже кое-что, хотя кино мне не нужно.

И на самой финишной прямой – бесценный подарок: уругвайский сайт espaciolatino.com представляет очерк Хуана Карлоса Гомеса «Витольд Гомбрович и Алисия Джангранде». А в нем – самое ценное, ради чего я вел поиск.

Лишь теперь, опираясь на книгу Е. Фицовского, статью Д. Гроссмана, дневник В. Гомбровича, очерк Х.К. Гомеса и мои собственные разыскания, я могу воссоздать неординарную историю этой женщины.

Неожиданный визит Шульца в пансионат на улице Новы Свят стал знаковым и в ее судьбе. Она с детства была знакома с Магдой, их семьи связывала давняя дружба. Художественная натура, Ядвига остро воспринимала все, что происходило вокруг, и мечтала о жизни в искусстве. В том году она как раз закончила школу, но, уступая настойчивым советам родителей, поступила в Варшавский университет на факультет права. В 1938-м получила диплом юриста. К этому времени уже прочитаны книги Шульца. Его взгляд на мир стал для нее открытием, разрушил стереотипы и поразил воображение.

1 сентября 1939 года немцы врываются в Польшу. Ядвига бежит из страны и после долгих перипетий и мытарств оказывается в Бразилии. Университетский диплом упрятан подальше – она намерена стать художником. Долгая упорная учеба у известных мастеров в Латинской Америке и в Европе – и выбор своего пути. Нет, это не традиционный реализм – воздействие шульцевской философии не прошло даром. Она работает в модернистской манере. Ее замечают.

В 1953-м – первая персональная выставка на новой родине, в Аргентине. В том же году министр образования Бразилии спонсирует ее выставку в Рио-де-Жанейро. В 1956-м небольшая группа ведущих аргентинских художников представляет свою страну на бьеннале в Венеции. Среди них – Алисия Джангранде. Затем – персональная выставка в Париже. И всюду – теплые отзывы критики.

К этому времени Ядвига-Алисия – уже не одинокая женщина. Она вышла замуж, ее избранник – отставной капитан итальянских военно-морских сил Сильвио Джангранде. А еще в 1950-м году у нее произошла удивительная встреча. В одной компании обосновавшихся в Буэнос-Айресе польских эмигрантов ее представляют… Витольду Гомбровичу…

… Ставший в одночасье известным после своей стартовой повести «Фердидурке», молодой прозаик намерен был совершить блестящую карьеру в Польше. А пока летом 1939-го поднимается на борт круизного корабля Chrobry («Бесстрашный»). Судно идет в Южную Америку, рейс полностью девичий, а Гомбрович при нем в качестве журналиста. Война застает их на рейде аргентинской столицы. Возвращаться некуда. Сначала ютились в каютах, потом Витольд перебирается в город. Чужая страна, чужой язык, жить не на что. Балансировал даже не на грани нищеты – скорее, на грани смерти. После окончания войны стало немного легче – поляки создали частный банк, и писателя взяли туда клерком. Вечерами Гомбрович ведет дневник, куда записывает главные события своей повседневной жизни: «Сегодня купил рубашку»…

Между тем выясняется, что муж Алисии все предыдущие годы занимался совсем не тем, о чем мечтал. А ему очень хотелось создавать скульптуры. Теперь, наконец, мечта сбывается. Он высекает несколько работ из камня, а потом его увлекают композиции из железа. Успехи семейной пары позволяют им сделать солидное приобретение – ранчо Piedra Amorosa («Любящий камень») в 20 километрах к западу от столицы.

Большие деревья, белый одноэтажный дом и черные лохматые собаки. Здесь часто отдыхал и работал Гомбрович. Однажды провел там чуть ли не месяц – писал свою новую книгу «Космос». К началу 60-х он уже известен в Европе. В 1963-м, после 23 лет изгнания, он уезжает в Париж. Здоровье подорвано, и ничто, даже слава, даже молодая жена не могут помочь. Еще шесть лет – всего шесть лет, и он умирает на юге Франции. Его переведут на 35 языков и признают одним из самых ярких писателей в истории литературы – за философию, психологизм, методы конструирования текстов, за воздействие его языка.

А ранчо Piedra Amorosa становится притягательным центром для творческой интеллигенции Буэнос-Айреса. Хуан Карлос Гомес (Juan Carlos Gomez) пишет, что хозяйка организовала там «легендарные литературные дискуссии». Собирались прозаики, поэты, критики. На каждой встрече – новая тема.

Одно из таких собраний Алисия посвятила Бруно Шульцу. И рассказала, как весной 1933 года никому не известный дрогобычский учитель появился в пансионате Розы Гросс. Это было одновременно знакомство и обсуждение, благодаря чему Шульц попал в Аргентину еще до того, как в Польше вспомнили о нем и началось его триумфальное возвращение в литературу. Потом будет письмо Алисии Фицовскому и уже на склоне лет – интервью иерусалимскому репортеру.

Так отозвалась на разных континентах благодарная память молодой женщины о человеке, которого она видела один раз в жизни. А сделать это сразу же после войны в Польше она, конечно же, не могла. Как и Гомбрович.

 

3

Я слегка покривил душой, когда, вслед за Фицовским, написал, что Алисия была старой подругой Магды. На самом деле, когда Ядвига появилась на свет, Магдалене было уже 24 года. Тем не менее они действительно дружили. И теперь наш разговор – о второй участнице незабываемого визита Бруно Шульца, которая уговорила именитую литературную даму принять безвестного автора.

Магда не была служащей небольшого отеля своей матери, как можно было бы подумать, исходя из ее позиции за стойкой. Наоборот, она принадлежала к кругу весьма утонченному и изысканному. Магдалена Гросс была скульптором. Причем хорошим. За ее плечами были обучение в Варшаве и Флоренции и созданная ею галерея бюстов известных особ, включая и политиков.

В 1929-м произошло знаменательное для варшавян событие: открылся зоопарк. Успешная портретистка не преминула побывать там, и… уже со следующего года ее творчество повернуло совсем в другую сторону. Трудно сказать, что ею двигало: то ли любовь к животным, то ли она решила, что лучше изображать зверюшек, чем политических деятелей. Она мастерски улавливала характер своих новых моделей, статуэтки отличались большой выразительностью. В 1937-м на Международной выставке техники и искусства в Париже получила за них золотую медаль.

И все было бы замечательно, если бы не война. Убежать на Запад или на восток, в СССР, удалось немногим. Сотни тысяч остались в своей стране, дома. И получили вместо дома гетто. Среди них были и Магдалена Гросс с мужем Павлом Зелинским.

Уже первые бомбы, сброшенные на Варшаву, попали и в зоопарк. Некоторые животные погибли, часть разбежалась. Самых ценных немцы отобрали и увезли в разные города Германии и Вену. Затем пришла очередь остальных. В ночь на Рождество 1940 года гитлеровцы устроили охоту на все, что еще дышало и двигалось за металлической оградой. После чего часть территории отдали под свиноферму.

Директор зоопарка, доктор Ян Жабински, с болью смотрел на то, что происходило здесь, в живописном уголке на восточном берегу Вислы. И принял очень опасное, но мудрое решение.

Его тоже заставили работать на ферме. Он выпросил себе должность снабженца и под этим предлогом получил пропуск в гетто – собирать на корм пищевые отходы. Встретил там много своих старых знакомых. И стал поодиночке выводить их и прятать в своем зоопарке. Пустые клетки, фазаний питомник, все, что было вдали от глаз, стало постепенно заселяться. 12 человек нашли убежище в его собственном доме. С целью конспирации реальные имена людей не употреблялись: каждый проходил под кличкой одного из животных – обитателей зоопарка.

Когда замечали опасность, жена Яна, Антонина, садилась за рояль, и звучали мелодии из оперетты Оффенбаха «Прекрасная Елена». Это был сигнал тревоги. Все бросались прятаться – в шкафы, кладовки, тупики, погреба, в туннель между погребами. В одном из подвальных помещений располагалась мастерская Магдалены Гросс. Ей доставляли материалы, она работала. И все же долго держать массу беглецов, прятавшихся в одном и том же месте, было опасно, их надо было рассредоточить. Не сразу, но находили для каждого более надежное укрытие. Магдалену взяла к себе одна католическая семья.

Она выжила. Увы, ей было отпущено немного. Многолетняя гипертония, инфаркт – и в 1948-м ее не стало.

Ян Жабински состоял и в подпольной Армии Крайовой, которой руководило из Лондона польское правительство в изгнании. Участвовал в известном Варшавском восстании 1944 года. После его разгрома попал в лагерь. Ян и Антонина Жабинские стали праведниками мира в 1965-м. По разным оценкам, они спасли от гибели от 100 до 300 евреев.

И тут самое время коснуться острого момента в истории Катастрофы. Сначала мир не знал о массовом уничтожении евреев нацистами. Первыми сообщили об этом главам воюющих с Германией государств поляки. Реакции не последовало. Тогда польское эмигрантское правительство в Лондоне 4 декабря 1942 года создало организацию «Жегота» (Żegota). Главные подпольные центры – в Варшаве, Кракове и Львове. Задачи: помогать в обеспечении узников гетто едой, лекарствами, одеждой; организация побегов и поиски укрытий. Самое существенное – вся эта работа финансировалась. Например, Жабински сначала тратил на спасение людей собственные средства, потом ему помогала «Жегота».

Итоги впечатляющие. Только одних документов, подтверждающих, что их податели – христиане, было выдано около 50 тысяч. Число выживших в укрытиях превысило сто тысяч, а так или иначе участвовали в спасении около 350 тысяч человек. Не менее пяти тысяч поляков расстреляны за помощь евреям. Широко известно имя Ирены Сендлер (правильное написание фамилии, по-польски, – Сендлерова). Руководитель одного из отделений «Жеготы», она, в сотрудничестве с Матильдой Геттер, настоятельницей монастыря сестер-францисканок под Варшавой, вывезла 2500 детей из Варшавского гетто. Их прятали в сиротских домах и приютах этого ордена, а также в других монастырях.

Неслучайно именно Польша имеет наибольшее число праведников мира. Причем, что удивительно, – наряду с традиционным польским антисемитизмом. Но зададим себе простой вопрос: была ли еще хоть одна страна, кроме Польши, которая во время войны создала бы специальную действующую организацию для спасения евреев?

Мы знаем ответ.

 

4

А теперь о фигуре, сыгравшей главную роль в судьбе Бруно Шульца. Его первая книга увидела свет благодаря Зофье Налковской. Благодарный автор переплел один экземпляр в шелк, снабдил дополнительными рисунками и с восторженным посвящением преподнес своей благодетельнице.

Надо сказать, Зофья Налковска была далеко не простой особой. На литературной арене Польши межвоенных лет она выделялась не только талантом и общественной позицией, но и смелостью суждений и поступков.

Выросла в состоятельной, родовитой семье, в 14 лет опубликовала первое стихотворение, в 19 – первый рассказ. Романтически настроенная, она видит в мужчинах силу и благородство. И в 20 лет, в 1904-м, выходит замуж. Ее избранник, Леон Рыгер, – прозаик и поэт. В том, что с ним ее ждет немыслимое семейное счастье, она не сомневается. Ведь она, кроме всего, еще и красавица. Постепенно, однако, выясняются некоторые детали. Весьма слабый поэт, ее муж с энтузиазмом проявляет себя в другой области – в покорении женских сердец. Причем изменяет жене со всеми подряд – от прислуги до подруги. Но при этом умеет делать комплименты. Возвращается, к примеру, домой под утро и так проникновенно говорит своей Зофье: «Ты – такая атласная, от тебя пахнет ландышем и весной – совсем не так, как от той, с которой я час назад…» Ничего не оставалось, как расстаться с дорогим Леоном.

В 1918-м Польша становится независимой, и Налковска, уже зрелый литератор, работает в правительственных учреждениях. Но романтика еще не полностью выветрилась из ее головы. Она знакомится с полковником Яном Юр-Горжеховским: героем войны, рослым, мужественным – вполне в ее духе. Это – любовь. Ян приставляет пистолет к виску – между прочим, не к своему, а к ее виску – и говорит: «Или будешь моей, или я тебя убью!» Свадьбу сыграли в 1922-м, и семья переехала в Гродно, куда полковника направили начальником жандармерии. Вояка, он и в доме вояка. Стоило Зофье опоздать на полчаса с обедом, как она получила строгий выговор по всем армейским правилам.

Казалось бы, что может быть общего между грубым солдафонским характером второго мужа и тонкой поэтической натурой первого? Выяснилось, что общего больше, чем можно было бы ожидать: полковник тоже был не дурак по женской части и к тому же имел на стороне детей. В 1926-м Налковска прощается с семейной жизнью и уезжает в Варшаву. Все. С иллюзиями покончено.

А поскольку она была оптимисткой по натуре, не подверженной унынию, то тут же совершила поворот на 180 градусов и объявила о праве женщин на свободную любовь. Чем они хуже мужчин? Вскоре, благодаря своему творчеству, Зофья Налковска стала широко известна в Польше. Ее избрали членом Польской академии литературы, куда до нее входили только мужчины. В то же время ее волновали и другие проблемы, в частности, репрессивная политика правительства по отношению к национальным меньшинствам. А это и украинцы, и белорусы, и, конечно, евреи, которых в стране было более 3 миллионов, десятая часть населения.

Такой была неординарная дама, которую восхитила рукопись Бруно Шульца. Изданием книги, однако, дело не кончилось. Зофья пригласила Бруно приехать на пару дней в Варшаву. Познакомила его с видными писателями и поэтами. Затем он гостил у нее в семейном имении «На горках». Между ними даже возник мимолетный роман, инициатором которого была она, хотя внешне он не походил на ее любимых героев. Зато его блистательный ум покорил Налковску навсегда. И в дальнейшем она не упускала своего талантливого коллегу из виду и во время немецкой оккупации готовила его побег из гетто. Который, увы, не состоялся.

Почему она после войны не занялась восстановлением его наследия? Ситуация изменилась. В просоветской Польше такие авторы, как Шульц, не поощрялись. А Налковска стала деятелем, ее в сейм избрали. Наверно, не хотела рисковать. Да и дни ее были сочтены: в 1954-м – кровоизлияние в мозг.

Самуил КУР

---

Продолжение