Где же гены деда?
В мир живописи Израиля меня ввел Шмулик.
Летом 91-го, через полгода после репатриации, в русской газете обнаружилось объявление: “Требуются художники”.
Шмулик приехал на следующий день. Привез 10 рамок с натянутым шелком, краски и образцы творчества.
Через неделю приехал с инспекцией, по результатам которой выгрузил из машины и оставил у нас 100 рамок.
Поначалу это выглядело настоящим издевательством – забирая очередную партию работ, он платил на месте наличными 4 (четыре) шекеля за картину.
Светка, с ее перфекционизмом, не могла и мысли допустить, чтобы из-под ее кисти вышло что-либо несовершенное и рисовала всего по две картины в день.
Темы задавал Шмулик.
– Марокканцам нужны оранжевые закаты, – демонстрировал он тонкое знание вкусов ценителей живописи, – а европейцам – более холодные тона.
Через месяц началось взаимное сближение позиций.
Шмулик, оценив качество, повысил ставку до 6 шекелей за картину, а Светка, поскольку невинность уже все равно была утрачена, засучив рукава, взялась за малярные работы.
Она выставляла в ряд 10 рамок и на всех делала фона.
Потом на всех – корягу.
Коряга на берегу безбрежного океана в лучах оранжевого заката – это для марокканцев. Для европейцев – озерко с одинокой лодкой, мостик через речку, болотце, цапля серая, камыши…
Шмулик продавал картины по 120-150 шекелей при себестоимости рамки с шелком в 25 шекелей.
Были и особые заказы. За портрет рава Овадии Йосефа он заплатил по-царски. То же и за четыре картины “под Моне”
(года через два нас пригласили на день рождения во французский ресторан “Лукулус” в Нетании, где на стенах обнаружился наш “Моне”. )
– Хочешь, я возьму тебя с собой на продажу? – спросил Шмулик как-то.
Мои тогдашние представления о географии Израиля не дают утверждать, но мне кажется, мы поехали в Нешер.
Ходили по квартирам с огромными баулами.
Шмулик светился от куража.
У меня есть легкие сомнения в том, что он читал Карнеги, но…
– Господи, какой у вас изысканный вкус! – витийствовал он, – можете мне поверить, я обошел все квартиры в районе, и такого, как у вас, даже близко ни у кого нет…
– Ой, какой мотек (honey)! – радовался он вошедшему в комнату ребенку.
Снимал со стен хозяйские картины, вешал свои (посмотрите, насколько стало светлее).
Никогда не называл сумму. Доставал калькулятор:
– Так… четыре чека по 35 шекелей…
Торговля шла бойко.
Погодите-ка, – осенило меня через несколько дней, – я ведь и “сам могу прекрасно справиться с его делом”.
Заказал 30 рамок, купил шелк, натянул…
Жена вложила душу, там были действительно симпатичные работы – улочки Яффо, клезмеры, влюбленные под зонтиком…
Наступил вечер, когда я с двумя баулами вышел на дело.
– Тмунот аль ha-бад меши (картины на шелке), – скороговоркий выдавал я заученную фразу, если мне открывали дверь.
– Н-н-не нужно?… Извините пожалуйста…
Я оказался совершенно бездарным продавцом…
Ну, что ж я за дебил, – думал, – ведь не было ни одной квартиры, куда бы Шмулика не пустили, как не было и ни одной квартиры, откуда бы он вышел без проданной картины.
Где же гены деда? У меня был совершенно гениальный дед.
До 40-го года у него был магазин тканей в Кишиневе.
Когда пришли Советы и освободили их, как он говорил, от хорошей жизни, он заплатил милиционеру 5 рублей, и тот ходил, стучал всем в окна и говорил, что все должны идти в магазин к Маркусу, покупать кумач и вывешивать красные флаги.
Ну, и где же это все у меня?!
С картинами дальше было, как у Довлатова с носками – мы их дарили и завешивали ими трещины на стенах съемной квартиры…
За год работы со Шмуликом, Светка нарисовала больше двух тысяч работ, под всеми стоит подпись Шмулик Прайс. Это было условие. Ну, кроме Моне – те, по-видимому, выдавались за подлинники.
Я знаю, по крайней мере, еще о пяти-шести рабах в тот год…
Вижу, как искусствоведы, историки и исследователи Эрец Исраэль грядущих поколений, с благоговением передают из уст в уста легенды о чрезвычайно плодовитом художнике конца ХХ века…
Израиль
Валерий Айзенштейн
