Ее последний мужчина

В свои пятьдесят четыре Валерка выбрал ровесницу. Ну или почти ровесницу. Во всяком случае, Юля не выглядела младше его. А может быть, он и вовсе не выбирал. Подвернулась подходящая женщина, вот Валерка и решил с ней связать свою судьбу вдовца. Не одному же, в конце концов, быть в его возрасте? Мужик же еще отнюдь не старый. Да и тот фактор, что Юля была нашей соотечественницей, вероятно, тоже сыграл определенную роль. Со своими оно как-то проще. Одинаковые воспоминания о прошлой жизни, ассоциации, опять-таки, похожие. Ведь и фильмы смотрели в свое время одни, и одну музыку слушали. Да и в Америку Юля и Валерка перебрались примерно в те же самые годы, оба хлебнув сопутствующих трудностей на первых порах.

Надо отдать должное, избранница моего приятеля оказалась дамой весьма неглупой и образованной. Но была не синим чулком, а человеком, чья эрудиция позволяла и беседу умную поддержать, и вовремя высказаться по делу. А иногда и вовсе могла попасть своим замечанием в самую точку. Да и внешностью Бог Юлю не обидел. На таких женщин, ярких и привлекательных, невозможно не обратить внимание. Они манят. Одним словом, интеллектуалка-сексуалка. И манеры ее не подкачали. За столом Юля уверенно орудовала ножом и вилкой, а когда гости единодушно изъявили желание пить водку, она поддержала компанию, чем после пары рюмок всех к себе расположила. Валерка, осунувшийся после смерти своей супруги и тяжело переживавший эту утрату, ныне выглядел вполне счастливым, и я от души был рад его преображению.

Расстались они через шесть лет. Юля бросила Валерку. А спустя какое-то время она вдруг позвонила мне, уже не практикующему психологу.

«Неужели ей нужна помощь мозгоправа?..» – удивился я, услышав в телефонной трубке знакомый голос. А собственно говоря, чему было удивляться? Осведомленности Юли о том, как приятель ее мужа добывает свой хлеб насущный? Так из этого я тайны и не делал. Впрочем, Юля раньше никогда не заговаривала о каких-то своих душевных проблемах или об испытываемом дискомфорте, который мог бы ее тревожить. Да и тревожил ли? Сомневаюсь. И хоть виделись мы изредка, определенное мнение на ее счет я все же успел составить. Наши нечастые встречи обычно происходили вполне традиционно: на семейных торжествах общих с Валеркой друзей. То есть шансов сблизиться у нас как бы и не существовало. Во всяком случае, поводов я не подавал, не флиртуя с ней и воспринимая ее не более, чем как супругу приятеля – объект табуированный и потому недоступный. Переспал бы я с Юлей? Да. Без колебаний! Она была в моем вкусе. Однако с ее стороны интереса к себе я не замечал, а стоит мне ощутить равнодушие, как тут же возникает такое же ответное чувство. И вот зачем-то я теперь ей понадобился…

Юля. Она оказалось штучкой. С такими особами мне точно иметь дело не приходилось. Ни как с женщинами, ни как с пациентками, а последних, самых разных, я повидал немало. И воспринимал я Юлию теперь уже не как жену приятеля, а как просто знакомую, потенциально возможную для близких отношений. Уж слишком велико было подсознательное к ней влечение, которое я не забыл. Вообще-то я не бабник, и мой донжуанский список настолько скромен, что иногда мне даже неловко перед собой. После развода с женой были две связи, но непродолжительные. Обе барышни, каждая в свое время, существовали для меня не более чем как постельные партнерши, и я вовсе не сожалел, что с ними распрощался. То, что Юля – женщина непростая, я понял уже довольно скоро. И да, у нее возникла потребность разобраться в себе. И я стал кем-то вроде душевного лекаря, который ее устраивал. Уж и не знаю, почему она выбрала меня. Наверное, ее привлекла моя способность к эмпатическому слушанию, вероятно, отмеченная ею ранее. Или то, что мы говорили на одном языке? Пойди объясни англоязычному все тонкости своего состояния. Как бы то ни было, Юля позвонила и, не смущаясь, заявила, что с ней что-то не так и что она хочет перемен, но не знает, в чем эти перемены должны заключаться.

К сожалению, в кабинете, арендованном раньше в уютном здании, расположенном в Беверли-Хиллз, принять Юлю я не мог. Во-первых, там я уже не работал, а во-вторых, уже не работал вообще. Свой нынешний статус не занятого полный день психолога, но еще и не пенсионера меня устраивал. Финансовое положение, слава богу, позволяло стать таковым, да и ежедневные жалобы пациентов на то, как они не в ладах с самими собой, тоже изрядно надоели. Юля обратилась ко мне как к специалисту, и я, право, не сразу нашелся, что ответить. С одной стороны, срок моей лицензии давно истек, а значит, вести профессиональную деятельность было для меня чревато неприятными последствиями. Но с другой… Ей явно требовалась помощь. И она о ней просила. Отказать? Сослаться на обстоятельства, которые здесь, в Америке, оправдывают такое решение? Несмотря на испытываемые мною колебания, я согласился. Почему, не знаю. Наверное, из сострадания? Из чувства долга? Или по какой-то иной, тогда неведомой мне причине? Впрочем, ничего от Юли я скрывать не стал и как на духу объяснил сложившуюся ситуацию. Так, мол, и так, по законам штата, не обновив лицензию, лечебной практикой заниматься не могу, но сделаю для нее исключение и приму ее у себя дома.

Пожалуй, это было единственное, что я мог ей предложить. Ну не ехать же к ней, ей-богу. Где она жила после развода с Валеркой, я не знал, но предполагал, что на съемной квартире, и это место никоим образом не подходило для разговора, в котором Юля остро нуждалась. Условия в моем доме мне виделись достаточно приемлемыми, тем более что одна из комнат не то чтобы пустовала, но атмосфера в ней располагала к доверительной беседе. Там я уединялся, когда хотел побыть в тишине. И интерьер ее к тому же был вполне нейтральный: зашторенные плотной тканью окна, мягкий ковер на полу и даже кушетка в сочетании с двумя креслами. Ну и диплом психолога на стене в рамке. Одним словом, все чин чинарем. Единственное, что меня смущало, так это кушетка. Выглядела она здесь несколько двусмысленно.

«…Господи, – подумал я, критически оглядывая этот предмет мебели, – совсем как та, в кабинете у Василия…»

Был у меня такой друг-эскулап, которому кушетка на ночном дежурстве в больнице часто служила для отнюдь не медицинских целей. Он так и называл ее – ложе Эроса, приспособив для своих развлечений то ли с молоденькими разбитными сестричками, то ли с коллегой – одинокой докторшей.

«…Но ведь и в Беверли-Хиллз подобная стояла у меня в кабинете, – успокоил я себя, отогнав невольное видение фривольной сцены. И почему-то на этой злосчастной кушетке я вдруг отчетливо представил именно Юлю. Полураздетую и готовую отдаться. Более того, поймал себя на мысли, что мне бы этого хотелось. – …А ведь я любовался ее соблазнительной фигурой. И вообще, если бы не Валерка, то и не отказался бы стать ее сердечным другом», – в своих воспоминаниях мне не хотелось кривить душой.

«…Да, было дело. Чего уж там греха таить?..»

Юля приехала раньше назначенного времени. Извинилась за вторжение и пообещала не задерживать меня слишком долго. Очевидно, ей не терпелось выговориться, и свой рассказ, а скорее исповедь, она решила вести начистоту, без всякой к себе снисходительности:

– Наверное, в моей жизни было больше мужчин, чем у тебя – женщин, – с нескрываемым сарказмом начала она.

Это признание, звучащее уничижительно, я предпочел пропустить мимо ушей.

«…Уж не примеряет ли Юля на себя лавры Мессалины?» – невольная ирония меня даже развеселила, и если раньше на посиделках с друзьями я не преминул бы отпустить ей в ответ какое-нибудь провокационное замечание, то теперь сохранял необходимую профессионалу дистанцию.

Свою историю Юля не старалась приукрасить. Не порицала никаких событий, но и не преподносила их в выигрышном свете. В основном она говорила об отношениях с мужчинами. Четыре брака, включая последний с Валеркой, какое-то безумное количество бойфрендов и случайные короткие романы – она действительно обошла меня по количеству постельных партнеров. Куда там мне тягаться? Я слушал Юлию, желая лишь одного – ее искренности и полноты признаний. Ей следовало рассказать обо всем, не утаивая абсолютно ничего, что могло бы тяготить. Рассказать правдиво, без обиняков, чтобы для начала облегчить душу, а уж потом принести туда необходимое ей равновесие и покой.

– Ты меня осуждаешь? – спросила она, как бы примеряясь к моей реакции на ее бурную жизнь с многочисленными любовными похождениями, сменявшими одно другое.

– За что? – удивился я. – Не мне быть судьей твоих поступков и уж тем более выступать поборником догматической нравственности. Я и сам не праведник, но хочу понять, почему ни один мужчина так и не смог тебя удержать рядом с собой? Умную и красивую женщину.

– Они пытались, – равнодушно ответила Юля, – но полагаю, что все были слабее меня.

Она без обиды делилась причинами расставаний с каждым из мужей и даже открыла мне глаза на не устроившие ее особенности характера моего приятеля Валерки, о которых я даже и не подозревал. И по своим бойфрендам нелестно прошлась, припомнив то, чем те ее не устраивали. В итоге я слушал Юлю около двух часов, а когда она закончила, вопрос, возникший у меня еще в первые минуты нашего сеанса, уже висел на кончике языка:

– Юля, что тебя гнетет?

Ее смятение трудно было не заметить.

– Я безумно устала. Устала менять мужчин, – она тяжело вздохнула, – устала разочаровываться в каждом, с кем была. Сколько же можно? И мне не хочется в конце жизни остаться одной, как это обычно случается с такими, как я.

В глазах Юли промелькнула тень отчаяния, словно судьба ей отказывала в счастье любить и быть любимой, а только неумолимо преследовал по пятам жестокий и злой рок – бросать, бросать, бросать…

Юля хотела выговориться, и это у нее получилось. И мне было над чем поразмыслить. Наверное, ее мужчины и не догадывались о том, что их ждало с Юлей. Ни мужья, ни бойфренды, ни даже те молодые люди, которые посвятили ей свои первые высокие чувства. Каждый из них был обречен рано или поздно потерять эту женщину. И не по своей вине! И очевидно, что они Юлю действительно любили. Но любила ли Юля кого-то? О том я ее и спросил. Она задумалась и честно призналась:

– Не знаю.

Передо мной сидела уже немолодая, но сохранившая свою привлекательность женщина, и, ей-богу, я посочувствовал ее мужчинам. И даже немного позавидовал блаженству, испытываемому ими, когда они обнимали Юлю, целовали ее. Спали с ней, лаская ее тело и вдыхая его упоительный запах. И наверняка у них голова шла кругом от обладания этим сокровищем. И они страдали потом, однажды оставшись без него.

Последнее, что можно было бы о ней подумать, так это то, что она нимфоманка. Юля не испытывала эмоциональной напряженности, и секс ее интересовал постольку-поскольку. А в том, что ей его хватало с избытком, я не сомневался. Уж ее мужчины старались уделить ей достаточно внимания. В постель с ними она ложилась скорее по другой причине, и в этом была вся суть. Но ни один из них так и не постиг главного, не разгадал ее, и потому к каждому из своих мужчин Юля рано или поздно просто начинала терять интерес. Он угасал, более не подпитываемый пониманием ее естества. Таял, как крепкая глыба льда, сверкающая сперва под солнцем и стекающая прочь под его горячими лучами обыкновенной мутной водой. Юля постоянно остро нуждалась в свежих, не надоевших ей ощущениях, начинавшихся с импульса потребности нового знакомства. И она поначалу, увлеченная им, искренне верила в то, что именно с этим мужчиной ей будет суждено состариться. Она старательно думала, что долго и счастливо проживет с ним жизнь и будет ему верной спутницей. Но проходили годы, и то сияние последнего увлечения, которое было ярче предыдущего и которое ее поманило, вдруг незаметно начинало блекнуть. Огонь очередного обманчивого чувства постепенно тускнел, как свет лампочки карманного фонарика при умирающей батарейке, пока окончательно не гас. И это был конец отношениям и неизбежный разрыв.

Своими выводами, к которым было прийти несложно, я поделился с Юлей, и она, оглядываясь на прошлое, с ними согласилась. Валерка ей наскучил, как и его предшественники, хотя я уверен, что он себя проявил и как хороший муж, и как умелый любовник. Однако дело было не в нем и не в его личных качествах, а в Юле. В ее натуре!

«…Несчастная баба, – подумал я, сопереживая ей, – где ж найти того единственного, на которого она будет постоянно смотреть, открыв рот? И как отыскать того сумасшедшего, который будет жить под постоянным дамокловым мечом – страхом однажды надоесть ей?..»

Одним визитом дело не ограничилось. Очевидно, Юле требовалось не столько переварить сказанное мною, сколько найти реальный выход из своего подавленного настроения. И, наверное, она ожидала подсказки. Или хотя бы совета, как подобраться к той заветной подсказке. Но, увы, я не Господь Бог, чтобы в мгновение ока изменить ее натуру. И не в моих силах переделать то, что создала природа. Единственное, в чем я мог ее убедить, так это в том, что она никогда по-настоящему не любила.

– Да, милая. К сожалению, это так. Есть мудрая еврейская пословица: «Если любовь закончилась, она и не начиналась». Это про тебя. И теперь тебе нужно полюбить. Отдаться этому великому чувству с потрохами. Не только телом, но и, главное, душой. Другого не дано, – мой вердикт, наверное, звучал бескомпромиссно, и я увидел, что он Юлю разочаровал. По сути дела, я предлагал ей опять то, чего она боялась: новые отношения, которые могли закончиться точно так же, как и все остальные. И Юлю это страшило предсказуемостью их невеселого финала. Не говоря уже о том, что найти такую любовь невозможно по требованию. Ведь она не лекарство, прописанное доктором, и это Юля прекрасно понимала. Она скептически скривила губы, и на том мы закончили.

– Я могу прийти завтра? – неуверенно полюбопытствовала Юля уже в дверях.

– Ты этого хочешь? – откровенно говоря, я был несколько удивлен. Все точки над i вроде как были расставлены, и я полагал, что мои функции мозгоправа на том завершились. Однако Юля, похоже, думала иначе.

– Я расскажу тебе обо всей моей жизни, – робко попросила она. И я не смог отказать. Или не захотел?

В итоге наши беседы растянулись на целую неделю. Они были долгими. Юля вспоминала мельчайшие подробности из своего прошлого, на первый взгляд, совершенно отвлеченные и не связанные ни с ее мужьями, ни с прочими кавалерами. Детство, школьные годы, студенчество. Даже поведала о первой любви, укоризненно при этом заметив:

– Любила! Как ты говоришь, с потрохами…

Время с ней пролетало незаметно. Я поил ее чаем, а однажды она принесла суши для нас двоих. Правда, обошлась без традиционного сакэ, что никоим образом не повлияло на удовольствие от них. И вообще, Юлина компания мне все больше и больше нравилась.

– Гастрономический оргазм, – сострил я по поводу угощения.

– О да! – засмеялась она. – Это я умею. В смысле оргазма.

Ханжество было чуждо Юле, и это меня, безусловно, подкупало. Я уже смотрел на нее другими глазами, позабыв не только о том, что она бывшая Валеркина жена, но и что чья-то бывшая еще. И даже испытывал некое подобие ревности к ее возможным нынешним ухажерам, отмечая странные перемены, происходящие со мной. Думать о Юле уже вошло в привычку, и я ждал, когда она придет. Но самое неожиданное заключалось в том, что ее воспоминания о своих бывших мужчинах меня в какой-то степени даже возбуждали…

Через неделю я уезжал в Карпинтерию, где во время последнего кризиса мне удалось приобрести квартиру. Цены тогда здорово упали. Вложение средств оказалось удачным, и теперь я ее сдавал в наем. Но, как это иногда бывает, возникли некоторые проблемы с квартиросъемщиком, не решаемые без моего присутствия. Вот и приходилось туда отправляться. О своей поездке, которая могла затянуться, я решил предупредить Юлю. Она тут же оживилась:

– Какое совпадение! И я тоже собираюсь в Санта-Барбару.

– Даже так! – воскликнул я и вдруг совершенно неожиданно для себя предложил: – А может быть, вместе поужинаем? От Карпинтерии до Санта-Барбары всего ничего, и там я знаю неплохой ресторан на набережной. Как вы, милая, относитесь к средиземноморской кухне?

– Ты меня приглашаешь? – игриво отреагировала она. – Свидание?

Юля поощрительно засмеялась, дав понять, что абсолютно не против.

Ужин прошел великолепно. И бутылочка шампанского отнюдь не помешала. Мы сидели на открытой террасе ресторана, откуда открывался чудесный вид: океан, яхты в местной марине, лениво фланирующая публика – одним словом, фестиваль радости бытия. Юля, слегка захмелевшая от шампанского, насколько я мог судить, пришла в себя, выплеснув, не без моей помощи, тяготившие ее эмоции. Она заметно успокоилась и не стеснялась расспрашивать меня о моей жизни, ведь о ее я уже все знал. Ну, или почти все.

Теплый сентябрьский вечер окутал набережную невероятными красками. Такие богатые по гамме бывают только в Южной Калифорнии. Они медленно темнели, словно наливаясь густотой, и приобретали мягкие полутона, свойственные нюансам живописи на картинах кисти старых мастеров. В воздухе, достаточно теплом днем, а сейчас уже прохладном, повис едва заметный туман, скрывающий силуэты пальм. Их неподвижные кроны едва угадывались. Лишь пирс светился яркими фонарями, словно подвешенный между густой мглой неба и чернотой океана. Он манил к себе желанием вдохнуть запах воды, нечаянно спугнуть уснувших на кнехтах чаек и слушать их сердитое ворчание. Ну и как было отказать себе в том, чтобы прогуляться по его дощатому настилу? Я взял Юлю за руку и повел за собой. И это было очень символично.

Там, на пирсе, уходящем в мрак ночи, мы поцеловались. Нас настойчиво влекло друг к другу. Я вдруг отчетливо и ясно осознал, что уже люблю эту женщину. И понял со всей неотвратимой очевидностью, что не смогу без нее. Она стала смыслом моего существования и тем ориентиром, по которому я уже буду сверять свою жизнь.

– Любимая, – прошептал я Юле, обхватив ее ладонями за плечи. Она стояла у самого поручня, оперевшись руками о него, лицом обращенная в непроницаемую мглу. Где-то внизу плескалась невидимая нам волна, вспыхивали сигнальные огни буев фарватера, и душу охватывал восторг единения с этим дивным вечером, подарившим столь волшебное настроение. – Я долгое время никого так не называл, – мое сердце переполняла нежность к Юле, неповторимое чувство, не испытываемое мной уже много лет. – Обожаю тебя! – продолжал горячо я шептать ей, – обожаю!

Мне хотелось прижать Юлю к себе и уже не отпускать. И поведать ей то, что вдруг само собой стало для меня очень важным:

– Ты знаешь, ведь я уже и не помню, когда произносил эти слова, но сейчас я их говорю тебе. Тебе, моя дорогая девочка.

Юля резко повернулась, и в ее глазах блеснули слезы.

– Я хочу, чтобы ты стал моим последним мужчиной, – сказала она неожиданно серьезно, – именно ты, первый, кто сумел понять, что со мной происходило все эти годы.

…Прошло несколько лет. Юля, казалось, была счастлива со мной. Во всяком случае, мне очень хотелось в то верить. Ведь я полюбил ее. И был даже готов к переменам в собственном образе жизни, жертвуя чем-то устоявшимся. Ради Юли. Не особо жаловавший джазовые клубы прежде, я в угоду ей их теперь посещал не реже раза в месяц. И мне нравилось, как она с удовольствием готовилась к походу туда: прихорашивалась, тщательно делала макияж, наряжалась. По дороге в клуб мы каждый раз живо обсуждали всякие разности, и я видел, с каким неподдельным интересом она меня слушает. И там, в клубе, в баре за стойкой ее рука всегда лежала в моей – теплая, с удивительно мягкой кожей. От Юли исходил аромат ее любимых духов, подаренных мною, и пользовалась она теперь только помадой того цвета, который выбирал я. Она была моей женщиной. Любимой женщиной! Я, что называется, потерял от нее голову. Тем не менее не обходилось без терзаний. Мои сомнения имели свойство вибрировать ровно настолько, чтобы от них не отмахнуться, как от докучающих болезненных фантазий:

«…А любит ли она меня? Или мое присутствие в ее постели для Юли – лишь плата за необходимый ей всплеск ощущений? Да, она призналась, что хочет, чтобы я стал последним в ее жизни мужчиной, но верит ли она сама тому признанию?..»

Я часто вспоминал все, чем Юля со мной делилась как с психотерапевтом, когда мы еще не были близки, и невольно задавался одним и тем же вопросом: она травмировала многих, и не постигнет ли меня их грустная участь?..

О том я гадал каждый раз, засыпая с ней и переживая трепетный восторг от ее присутствия рядом. Ах, Юля. Встреча с ней принесла мне неожиданное беспокойное блаженство. Страдал ли я от дурных предчувствий? Нет. И я не ощущал обреченности наших с Юлей отношений. Скорее, мое состояние виделось мне неизбежным результатом понимания ее натуры. Оно, томившее меня мучительным предвидением, ныло, как душевная рана каждого из Юлиных мужчин, которым эта женщина причинила боль. Но эта боль была уже моей – и была сладкой. Я опьянел от Юли, а как известно, протрезвеет опьяневший от вина, но никогда – опьяневший от женщины.

В тот раз выбор программы музыки в клубе был моим, и я повел Юлю на вечер памяти Джона Колтрейна. Его джазовые композиции мне всегда нравились, а особенно My One And Only Love. Обычно я слушал этот шедевр в одиночестве, но сейчас, рядом с Юлей, он звучал еще пронзительнее. Мне захотелось заглянуть ей в глаза, как бы удостовериться в единении наших душ под эту музыку, но она смотрела куда-то мимо. Оборачиваться я не стал, но потом увидел, что в той стороне, куда был обращен Юлин взгляд, за барной стойкой сидел незнакомец – мужчина примерно моего возраста, о которых говорят: он нравится бабам… А когда мы уходили, она ему томно улыбнулась и, подняв руку, кокетливо помахала пальцами. И я подумал: «…Наверное, она когда-то с ним здесь уже встречалась?..»

Я часто открываю Библию. Время есть. Да и, наверное, пришло время к ней обратиться. Библия – моя настольная книга. Особенно меня привлекают послания апостола Павла. Да, того самого воинствующего фарисея-иудеянина Савла. В своем послании к коринфянам он писал: «…Помните: кто скупо сеет, тот скупо и жнет, и кто сеет щедро, тот щедро и жнет…»

Я посеял щедро, всецело посвятив себя Юле. И, не поскупившись, безоглядно отдал ей свое сердце. Но кто ведает, что мне суждено пожать?

Виктор БЕРДНИК