Джефф

Ритмическое буханье в голове прекратилось. Это означало, что студенты-китайцы за стеной сделали перерыв и выключили видеoприставку. Звукоизоляция комнаты позволяла мне точно сказать, водят они машину по треку или охотятся на зомби. Они обычно начинали играть, когда я приходил с ночной смены, и играли где-то до двух часов дня. Потом – перерыв. А потом я уже уезжал на работу.

Два часа дня. Пора открывать глаза. Сегодня это было легко. Я не смог дождаться выходного и, придя с работы, дочитывал книгу, которую начал несколько дней назад.

Последние пару месяцев чтение не укладывалось в образ жизни. Шла перегрузка реактора. Недостаточно осведомленные люди считают, что перегрузка ядерного реактора заключается в замене старого топлива на новое. Это правда настолько же, насколько женитьба предполагает только медовый месяц. Помимо замены части топлива на новое на всей станции проводятся ремонтные работы. Участвуют все. Мы работали в режиме 12 дней по 12 часов, один день отдыха. И – опять. Пока все не кончится. Смена начиналась интересно, в 5 часов дня. И оканчивалась не менее интересно, в 6 часов. Но уже утра. Потом – всякие мелочи типа пересменки, похода до парковки – где-то 20 минут в гору. А потом еще минимум час в диком трафике по дороге домой. В 8 утра – дома. Затыкаешь уши, зажмуриваешь глаза и ждешь. Обычно минут через десять невнятные восклицания за стеной быстро утихают, и на смену им приходит умиротворяющее буханье охоты на зомби. Или на вампиров. Или на немецкие танки. Звук один и тот же.

В этом графике чтению негде протиснуться. Но примерно неделю назад произошла любопытная вещь. В выходной день, а он попал на субботу, после смены заснуть я не смог. А вернее, не дaли. Оказалось, что как раз сегодня – китайский Новый год. Несмотря на мои заверения, что я не китаец, мои соседи-студенты посчитали некультурным не пригласить меня на празднование. У них все было красиво, много еды и китайских студенток. Меня хватило минут на 20. Я старался есть то, что не подавало признаков жизни. Другими словами, не шевелилось. Желание спать ушло, и, бродя по улице, я зашел в книжный магазин. Меня с детства привлекали толстые книги. Я считал, что чем толще, тем умнее. Началось это с «Тайны двух океанов». Ничего не знаю толще. И сейчас, двигаясь вдоль полок, я остановил свой взгляд на очень толстой книге. Блеклое название Life and Fate сильно напомнило «Отцы и дети» или «Война и мир». Это практически отвернуло меня от книги. Зацепила фамилия автора. Точно слыхал, но не в школе. Облокотился о стену и начал небрежно перелистывать. Потом, чего вообще никогда со мной не случалось, начал читать с предисловия. Затекла шея, что-то многогранное давило в копчик. Поменяв положение, вскользь заметил, что уже не стою у стены, а сижу по-турецки, облокотившись на нижний ряд книг. У кассы я стоял, уткнувшись в окончание третьей главы, и был остановлен на выходе продавщицей, поскольку забыл забрать от кассы свою кредитку.

Оторвался я от книги на шестой день. Когда она закончилась. Закончилась она четыре часа назад. В голове у меня было чисто и сухо. Но откуда-то вдруг появилась злость. Не конкретная, а просто большая злость. На все. На что все?

В мою пустую голову зашло и осталось «за все». Зло сменилось желанием спать. К счастью, уже надо было выезжать. Понимая, что погода в ближайшие два дня не изменится, я прямо дома влез в желтый водонепроницаемый резиновый костюм и уже спокойно вышел на улицу. Дождя не было, был ливень. Он шел, не прекращаясь, почти неделю. Умные говорили, что это из-за глобального потепления. Остальные знали, что в этих широтах это явление происходит регулярно каждые несколько лет. И с одинаковой свирепостью. Ливень был с ветром. Включать дворники смысла не было. По фривэю трафик двигался с комфортной скоростью не более 10 миль в час. И если сквозь одеяло воды, хлеставшее по машине со всех сторон, были видны тормозные огни впереди, то можно было расслабиться и начать бриться. Что я и сделал.

Минут через 50 я уже шел в толпе таких же «бананов» к проходной. Вода доходила до щиколоток. Внутри ботинок. Tемпература тела становится равной температуре окружающей воды. Толпа ссутулившихся под шквальным ливнем «бананов» растекается по своим рабочим местам. Особенно удачливые, и я среди них, взбираются по мокрым железным лестницам на высоту 70 футов, где расположена наша рабочая площадка. Ее главное отличие от всех остальных в том, что над ней нет крыши.

Ливень быстро смыл мысли о законченной утром книге. Было потно, холодно, гриппозно. В желудке ворочались сосиски из сои. Заскочив в трейлер, я задрал желтые резиновые штаны почти до колен и стащил разбухшие от ледяной воды ботинки. Затем оторвал от ступней размокшие ошметки газеты. С трудом шевеля пальцами ног, снова замотал их в четыре страницы объявлений о продаже домов. Стало теплее. Хватало на полчаса.

Под мокрой от пота курткой что-то пробормоталo: walkie-talkie. Я ответил, что иду, хотя ничего не понял. В ответ простуженно чихнули и отключились. На выходе из трейлера я столкнулся с бригадиром монтажников.

– Ну, поздравляю. Чего не сказал?

Понимая, с кем я имею дело:

– А чего особенного?

– Ну как, продвинули. Теперь сделай стойку и служи.

Я попался.

– Куда продвинули?

С явным удовольствием, что я попался:

– Ну как же. Мы – на галерах, в поле. А ты, смотри, уже почти сухой.

Поскольку я ничего не ответил, что было неестественно:

– Ты чего такой? До сортира не донес? Баба звонила? Или ей уже нашептали?

– Все ОК. Зашел портянки перемотать.

Вырвалось на языке оригинала. В американском адекватного нет. Бригадир среагировал сразу:

– Эй! По-английски толкуй! Что ты там на своем Mama-Russia несешь?

– Воду вычерпал. Носки повесил на просушку.

– Ну, тогда плыви на 37-ю отметку. Заглушки поставили, сейчас будем прессовать. Подпишешь не глядя? Или интересно посмотреть?

Перерыв на обед наступил через четыре часа. В очереди за лапшой с котлетой я и Джефф, бригадир монтажников, оказались рядом. За три месяца почти ежедневного общения Джефф поведал мне много интересного. Ну, например, что он ушел из университета после трех лет обучения. С философского факультета. Мой недоверчивый взгляд был встречен монологом, из которого я уловил только «Эпиктет», «Лао-Цзы», «Менкиус», «Марсель Гранэ» и «Лио Шао». Ну и что ему импонируют перипатетики. Остальное я не понял.

Меню в кафетерии не отличалось разнообразием. Нам нечего было скрывать друг от друга, и мы сели за один столик.

– Ты такой молчаливый сегодня, что можно принять за умного.

Мне не хотелось, но я огрызнулся:

– А тебя – за человека. Если уши прикроешь.

Это было не мое, и я почувствовал, что Джефф напрягся. Лапшу мы доедали в молчании. Еще оставалось минут 20 до конца обеда. Идти в ливень и воющий ветер не хотелось. Здесь было светло, тепло и слегка вонюче. Запах шел от десятков распаренных под водонепроницаемой одеждой тел. Большинство уже пообедало, и многие растянулись на лавках или просто дремали, положив голову на стол или откинувшись на стену. Было почти тихо. Как, в общем-то, и должно быть в 00:40.

Джефф потянулся, громко зевнул и уставился в ближайший угол. Другими словами, в бесконечность. Я чувствовал, что перегнул. Джефф был ни при чем. Ко мне он относился неплохо, и моё хамство было совершенно неоправданнo.

– Почти не спал. Книгу доканчивал.

Лицо Джеффа выразило преувеличенное сочувствие:

– В твоем возрасте?

– Не думал, что так схватит.

– Моей дочери 14, и она знает, что убийца – это всегда дворецкий. Или лечащий врач.

Я понял, что Джефф оттаял. Оставалось всего ничего до конца перерыва. Выговориться не получилось. Сам дурак.

– Да не, это не про шпионов.

– Ну, тогда только это, как оно… «Секс с оттенками»? А, вспомнил: «50 нюансов сек…»

– Про войну.

Джефф еще раз потянулся, глянул на висящие над конфетным автоматом часы:

– Так, пора идти пачкать руки. Это для меня, загребного с галеры. А юношам с нежным пушком на бедрах…

– Все вы, галерные, знаете. Все пробовали.

Мы оба рассмеялись, и на этом перерыв окончился.

Хуже нет, чем ничего не делать после 4 утра. Когда чем-то занят, то это просто плохо. Мозг не работает, все вялое. Есть только желание свернуться, закрыть морду пушистым хвостом и мечтать o куриной печенке. А если ничего не делаешь, стоишь, сидишь или облокотился – это спишь. И когда надо что-то сделать, то спешишь все скорее cмести под ковер – и обратно, в ступор.

Сидел сварщик и ждал, когда подготовят швы для него. Подготовили и позвали. Полез по мокрой железной вертикали и забыл, что выше 10 футов надо ремень безопасности с цепью вокруг трубы замкнуть. Сорвался на бетонный пол. Несмотря на ураганную погоду, забрали вертолетом. Сказали, что жить будет. Намекнули, что ходить – вряд ли.

Все остановилось, и набежало много народа. А он был из бригады Джеффа. Да, был инструктаж. Мы все что-то говорили. В основном о своей непричастности. В этот день смена окончилась где-то на час позже. Сообщили, что он в сознании, будут собирать по частям. И есть шанс, что не парализует.

До парковки больше мили. И в гору. Ливень слегка утих. Настроение у меня отсутствовало. Пусто. Никак. У «вертушки» на проходной я замешкался, вытаскивая свой пропуск в спецзону. Подошел Джефф со своими. Он увидел меня и замедлился, как бы что-то отыскивая по карманам. Я понял, что он не хочет разговаривать. Не о чем.

Дома я сделал себе горячий шоколадный напиток, вспомнил, что уже дней пять не вытаскивал почту, посмотрел в окно на то, что когда-то было сухим асфальтом, и всё расхотел.

Следующие четыре дня мало чем отличались от предыдущих восьмидесяти трех. Многоступенчатый процесс возвращения ядерного реактора и иже с ним в работу требовал внимания к деталям. А их было немерено. Конечно, были некоторые отклонения. Одним из них стало мое поведение. К счастью, я это заметил сам. Хотя и не первый. Появилась не свойственная мне резкость. Другими словами, потребность говорить правду. Раньше это желание я мог контролировать. Вчера сказал менеджеру инженерного отдела, что считаю их предложение бесполезным. Говорил вежливо. С ним. Получил слегка скрытое пренебрежение в ответ. От него. Ответил резко. Ему. Hаговорил лишнего, что являлось правдой. Руки дрожали еще полчаса. До конца смены работать нормально уже не мог. На меня начали посматривать с любопытством, так как o разговоре стало известно от кафетерия до парковки. Раньше такую принципиальность на площадке я проявлял только в разговорах о супружеской неверности.

Сегодня к началу смены я пришел взъерошенный и воинственный.

Мой босс был прекрасным психологом и поэтому направил меня туда, где мое настроение было очень кстати. В так называемое закрытое пространство. Это там, где почти невозможно повернуться, даже если в плавках. Это там, где если ты застрял, то нужна помощь извне. Это там, где впервые начинаешь завидовать змеям. И это там, где за хорошим воздухом надо наружу.

Побыв внутри около часа, я выбрался на волю и уселся верхом на трубу набраться кислорода. Дождь колотил по капюшону, я сидел, болтая ногами, и никаких мыслей, кроме глубоких вдохов, у меня не было.

– Кто же тебе резюме делал, вот что всех интересует?

Джефф, вообще крупный, а в желтом «банане» просто очень крупный, осторожно перелез через ограждение площадки и уселся рядом. Труба шла вдоль площадки, поэтому сидеть на ней было удобно, облокотившись усталой спиной на перила ограждения. Я искоса посмотрел на Джеффа и невольно улыбнулся, так как вспомнил: «А и Б сидели на трубе…»

– Твоя ухмылка меня успокаивает, а то прошел слух, что ты вроде стал недоволен нашим правительством. Может, тебя и зарплата в долларах не устраивает?

– Причем тут резюме?

– Ну как же. Режешь правду, и большому боссу. Значит, или берут где-то на работу, или результат недосыпа.

– А, ты об этом…

– Ну а о чем же? Ты же всегда такой неконфликтный и пушистый, что вначале думали, что ты гей.

– Да ладно. Если честно, я сам не могу понять, почему это вдруг…

– Ага, жалобы на жизнь. Хочешь, чтоб слушал, пиши мне в наряд инструктаж по технике безопасности. До получаса вытяну.

– Какие жалобы? Я уже несколько дней…

– Все, время пошло.

– Да иди ты…

Я полез обратно в «коробок». Протискиваясь между металлическими ребрами и стараясь не соскользнуть с мокрого металла, я услышал приглушенное:

– Инструктаж сорван. Как жить теперь?

Это было сказано с такой безнадегой, почти речитативом, что я прыснул. Следующие часа два мне периодически виделся Джефф в образе желтого Гаргантюа. Но Джефф накаркал, и перед концом смены нас всех собрали на внеочередной инструктаж. Оказалось, что в деревянных настилах, которые временно перекрывали большие пролеты, поселились черные вдовы. Это маленькие, но очень паскудные пауки. Кусает черная вдова тихо и безболезненно, после чего спокойно уходит. Никаких претензий и желания раздавить нет. Её укус начинает сильно болеть только часа через два. Потом начинает болеть очень сильно. Место укуса становится темно-синюшным и быстро растет. Плюс всякие реакции. Непрекращающиеся дожди загнали этих пауков во все щели. И пара монтажников окончила смену раньше. Мы все снова накинули капюшоны, подвязали открытые рукава и штанины. Потом пообещали руководству вести себя внимательно и двинулись обратно. Мы – это почти 200 человек, работающих на площадке. Я не удивился, когда Джефф оказался рядом. Мне предстояло работать с ним как минимум еще недели три.

– Ну, давай, жалуйся на жизнь. У нас еще минут двадцать есть. Все равно конец смены и уже все сворачиваются.

Я решил не придираться. Мне надо было выговориться. И уже несколько дней. Джефф всегда был неподалеку. Его слегка насмешливый и легкий характер предполагал слушателя.

– Я тебе говорил, что дней пять назад окончил книгу. Про войну.

– Опять про войну. Лучше бы жаловался на жизнь.

– Прав. Я уже начитался и насмотрелся про войну столько, что могу делиться. Но здесь не только…

– Подожди, ну я знаю, что вы Вьетконгу помогали, но сами-то не рубились.

– Вьетконг? Кого он колеблет?

– Ну не про Афганистан, надеюсь.

– Джефф, про Вторую мировую.

– Cколько можно? У вас, русских, других тем нет. Это как все время поминки справлять.

– Та подожди. Дай сказать. Я тоже считал, что сколько можно об одном и том же. У нас это все с детского сада. И почти на память. Удивить невозможно.

– Так что же ты, такой продвинутый, нашел в этой книге? Что немцы победили? А вам еще не сказали?

– Знаешь, что такое стратификация?

– Ну, когда как кожуру с лука. Типа стриптиза на полюсе. Много одежек.

– Вот в том и дело, что автор снимает слой за слоем.

– С кого?

– С кого – что?

Может, не стоило мне это начинать. Типа «Что, где, когда?» получается.

– Да ладно, нечего говорить. Просто показал он все так, как оно и было. И это настолько страшно своей обычностью, что не могу даже объяснить. Обычно, буднично – и от этого еще страшнее.

– Скучно объясняешь. Попробуй насчет гигиены труда – это твоё. Договорил или еще нужда есть?

Мне стало скучно. Зачем я начал эти вздохи на тему, которая в прошлом? Нет, Джефф реагирует нормально. Мне было бы интересно слушать про аннексию, скажем, Техаса? Или покупку Луизианы? Ложь, спекуляции, выкручивание рук и бесстыдный рэкет. Не мое. А чего же Джефф, да и кто угодно, должен переживать и сочув…

– Толстая книга?

– Да.

– Хоть на нормальном языке?

– На английском.

Джефф остановился так резко, что я налетел на него.

– Ну, чего ж ты сразу не сказал. Я их акцент не понимаю. Как будто лают через носки.

– Это не кино. Книга. Видел когда-нибудь?

Джефф, разочарованно:

– А-a, я думал, DVD.

– Книга из бумаги. Вам в университете показывали?

– С картинками? Ладно, неси. Полистаю.

За следующие три недели все то, что должно было быть разобранным, вытащенным и проверенным, уже было. Начались oкончательноe завинчивание, сборка и проверка. Когда почти все было готово, замкнуло реле, которое не сразу найдешь, даже если знаешь, где оно. Это реле замкнуло еще штук десять. Это привело к выходу из строя сначала основной, а потом и резервной системы подачи смазки. Ее выход из строя завершился большим пожаром, который бушевал недолго, но яростно. Сгорело даже то, что обычно не горит. Многотонное оборудование, уже готовое к пуску, было здорово покороблено огнем. Надо было многое восстанавливать почти с нуля. А то, что не сгорело, должно было быть вновь проверено и перепроверено. Высокая температура способна творить чудеса с изоляцией и электрическими контактами из серебра.

Полетели к чертовой матери планируемые отпуска и недельные отгулы. Все отложилось на более позднее время. Оптимисты предсказывали, что месяца на четыре. Все остальные ругались в голос. Жизнь превратилась в одну ночную смену. Усталости не было. Было как в самолете: если гудит, значит, летишь.

Мой босс оставался на недостижимой этической высоте. К ежедневным заседаниям, телеконференциям, международным звонкам, переговорам с контракторами, ответам на вопросы инженеров и интеллигенции, журналистов и наблюдателей из отдела кадров он относился корректно, по-деловому, никогда не повышая голос. Вот когда я впервые понял, что такое профессионализм. Это когда под стрессом – и все равно вежлив. Время задушевных бесед на трубе и в кафетерии ушло. Я был занят совсем другим, и с Джеффом виделся только на пересменках.

Новость о том, что пуск откладывается месяца на четыре, не вызвала эмоций. Медленно двигаясь в неизбежном трафике домой, я вдруг понял, что мне всего этого хотелось. Нет, не пожара. А вот этой постоянной напряженности, типа жизни на краю. Но как это не вязалось ни с моим характером, ни с моей жизнью. Хотелось говорить то, что думаю. А это не одно и то же. Не идти туда, куда не хочу. Не идти с тем, с кем не хочу. И, что удивляло, никто не считал это хамством. По крайней мере, я так чувствовал. Какое-то странное ощущение – не радости, нет, но свежести, легкости. Исчезло желание подтрунивать, говорить эзоповым языком, улыбаться намекам и вникать в параллели. Появилось непрео…

– Ч-черт, куда, выродок, без сигнала влезаешь?

Пикап, из которого через закрытые окна неслось бормотание западноафриканских шаманов на уровне сотни децибел, сделал вид, что меня нет, и просто въехал на мое место. Это был не подрез, а просто срез. Пикап был монстрового типа на вздыбленных амортизаторах и чудовищных шинах. Передок моей машины просто въехал под задний борт этого пикапа, как в небольшой туннель. Без контакта. Я посигналил. В ответ получил средний палец. Я посигналил снова. Когда увидел глаза водители в его зеркале заднего вида, то поднял левую руку в желтом и показал, что она оканчивается у плеча. Почувствовал себя сразу лучше.

До дома еще минут двадцать. Ливня нет, есть спокойный дождь. Хоть бы моя парковка не была занята! Свободна. Дома лезу под кипящий душ, а потом просто падаю распаренным телом на ледяную простыню. Сил расстилать постель нет уже несколько недель. Постель стоит неубранная. Так удобнее. Перед тем как впасть в ступор, слабо вспоминаю, что затычки для ушей под подушкой. И это последнее, что я вспоминаю этим утром.

Когда спустя семь часов шел к машине, то почувствовал: что-то не так. Что не так, стало ясно уже на дороге. Дождь прекратился. И не нужны больше дворники, и не нужен водонепроницаемый желтый костюм. С дороги вода исчезла быстро, чего нельзя сказать о рабочей площадке. Поскольку электричество и вода не смешиваются, пришлось сушить все то, что вырабатывает электричество. В частности, 180-тонный ротор электрического генератора длиной около 20 метров. Нет, он не лежал три месяца под дождем, но от влажной окружающей среды деться некуда. Размером с небольшие дома промышленные осушители гнали нескончаемые горячие потоки воздуха внутрь огромной водонепроницаемой палатки. А там находился этот ротор. Высыхал он долго и капризно. Проверяли его много раз и тщательно, потому что когда он в работе, то более полумиллиона домов получают электричество.

Хлюпая по лужам, я подходил к своему трейлеру, чтобы глянуть на нужный чертеж, когда, очень кстати:

– У нас уже все готово.

– Отлично.

В душе посылая подошедшего монтажника ко всем чертям.

– И Джейн уже там. Тебя ждем.

Через 10 минут я был у основания вертикальной железной лестницы, что вела на временную платформу. На ней двое монтажников должны были заменить резиновые уплотнения. В моем присутствии. А Джейн все это фиксировала для потомства. Джейн до перегрузки работала там, где выпускают красивые журналы с могучими мотоциклами на обложках. Джейн, обычно в короткой юбке, ковбойских сапогах и полурасстегнутой мужской рубахе, лихо восседала на этих монстрах. То есть числилась фотомоделью. Пошла на временную работу во время перегрузки, чтобы заработать на каникулы на Сардинии. Была назначена фотографом. Ее обязанностью было документировать фотографиями все монтажные и наладочные работы. Она уже стояла на верху платформы с камерой.

– Хэлло.

– Привет, Джейн.

И, обращаясь к одному из монтажников:

– Допуск на работу получили? Бригадир в курсе?

– Да. Oн же за тобой и послал.

– Давление сброшено?

– Та говорю ж тебе, допуск получен.

Я отошел немного в сторону.

– Джейн, тебе все видно?

– ОК.

– Ну, давайте, медленно, чтобы она все могла заснять.

Подчеркнуто медленно один из них начал раскручивать один из гибких шлангов. Тут последовал громкий хлопок, бронированный толстый шланг сорвался с резьбы и как бешеный закрутился. Улетели куда-то гаечные ключи. Рев сбрасываемого давления заглушил все вокруг. Оба монтажника, зажав уши, лежали на помосте, а над ними хлестал все вокруг двухметровый бронированный шланг. Меня вжало в перила ограждения. Я инстинктивно оглянулся и почувствовал, что у меня подгибаются колени. Джейн на площадке не было. Меня вдруг так затошнило, что чуть не вырвал.

Я уже медленно садился на платформу, когда из-за края помоста появилась верхушка защитной каски, а потом и вся Джейн. Руки у нас тряслись у обоих. Ее спасло лишь то, что она спустилась по лестнице на пару ступенек ниже, чтобы лучше снять.

Когда спустя несколько минут я был в состоянии удержать рацию в руках, вызвал своего менеджера. Слегка трясущимися губами я прошлепал о том, что произошло.

– Раненых, убитых нет?

– Нет.

– Тогда не страшно. Бывает. Проведи блиц-инструктаж с монтажниками – и работайте.

У основания лестницы, что вела на платформу, уже стояло около десятка человек. Шестеро были лишними. Джейн, достав маленькое зеркальце, что-то в нем высматривала. Она подняла на меня глаза и слегка скривилась. Я понял, что она пыталась улыбнуться. Проведя краткий разбор полетов, я объявил двадцатиминутный перекур. В основном он нужен был мне. Я ушел в самый дальний конец площадки, куда не доставал режущий свет огромных неоновых ламп. Было темно и почти тихо. Я начал понемногу отходить. Помогал холодный и влажный ветер. То, что никого не убило, было чудом. Большим чудом. Я не мог выбросить из памяти бешено хлещущий во все стороны тяжелый бронированный шланг. Таким запросто можно перерубить толстую доску. Или всю Джейн. Я мог дернуться назад и столкнуть ее с платформы. Тогда бы она расшиблась о рифленый железный пол внизу. Могло срубить голову одному из…

– Ты так никогда и не сказал, что для твоего желудка лучше: омары или овощи?

По тону и по содержанию сказанного я понял, что подошел Джефф. Работа на платформе была и его тоже.

– При чем тут овощи?

– Ну как же? Какой мне смысл тебе носить передачу, которую будут съедать другие? Меня же выпустят раньше.

– Что, уже обсуждают в верхах?

– Да нет, обсуждать будут завтра. На пересменке. Чтобы обе смены насладились. Да ладно. До пуска еще далеко, а я в тебя верю – еще устроишь.

И опять я попался.

– Устрою? Так это что, всё моя вина?

Джефф удовлетворенно хмыкнул.

– Вот это и есть твоя суть. Вроде все на себя берешь. Да, никто ни при чем и все такое. А как только слегка зацепишь – кто? Я? Да вот они, да вот он, да где был тот?.. Хорошо, что ту толстую книгу успел прочитать. Два дня назад закончил.

– Ну как тебе?

– Вот и говорю: если бы не прочитал, то считал бы, что ты такой прямой и благородный. А теперь всю вашу суть понял.

Мысли о шланге и переломанной пополам Джейн стали уходить за горизонт. Тон Джеффа изменился. Похоже, он говорил серьезно. Случалось редко.

– Так как тебе книга?

– Как книга? Где книга? Где ты увидел книгу?

– Подожди, ты же сказал. Не пойму, ты чего, аммиаком надышался?

Джефф замолчал. Но я чувствовал, что ненадолго. Слова подыскивает? Не похоже на него, обычно идут водопадом.

– Ну, не хочешь говорить, кто тянет? Ну, прочел, букву «А» подчеркнул на каждой странице…

Слегка отвернувшись от меня, Джефф сплюнул, а потом вдруг с чем-то похожим на злость:

– Да говорю тебе, не книга это. Это больше. Как зеркало. Чем больше смотришь, тем больше бесит. Себя видишь. Сечешь? Себя. И без пижамы.

– Бесит? Тебя взбесило что?

– C тобой говорить…

Я вдруг почувствовал, что он не шутит.

– Ты чего?

– Да вы же нелюди. Я даже не представлял, что до такого можно дойти.

– Да, немцы хорошо поработали. Миллионы убитых, разорванные жизни.

– Да причем тут убитые, причем тут немцы? Вы же сами…

Вдруг он замолчал.

– Так, перекур кончается.

Но меня уже зацепило.

– Что «вы же сами…»? Сплюнь уже, чего во рту держишь?

Молчание. А потом Джефф заговорил спокойно, монотонно, как-то даже отстраненно:

– Тяжело читать. Полно ваших имен, фамилий, как вYellow Pages. Какие-то семейные неурядицы. Непонятно. То там дела, то в другом месте.

– Так а что…

– Дай досказать. А потом начало цеплять понемногу. И когда начало доходить, что…

Джефф сделал паузу. Я молчал.

– Ты посмотри, что ваши, военнопленные в концлагере, своего же подставили. Своего. За что? Я несколько раз перечитал, пытался понять. Понял. За это? Они же все в концлагере, и вот так, своего. И только за то… Ладно.

Он сплюнул. Снова молчание, мы уже медленно идем к рабочим местам.

– Вот человек там. По характеру – наш. Этот, ну как его, ну… командир танкового полка. Новиков? Правильно сказал? Прямой мужик. И вот эта сука, шваль, этот политкомиссар при нем. Он же не наци. Он хуже. Он же грязная, подлая сука. Сука с властью. Даже над такими, как этот командир-танкист.

Я таким Джеффа не видел раньше. Он, который всегда шутил или насмехался, сейчас почти захлебывался от какой-то дикой злобы.

– Как, я спрашиваю, как можно вообще было выиграть войну? Войну не с немцами, а такими, как этот? А тот атомщик, перед которым прогнулись все? И почему? Да не потому что он что-то знает, а потому что сам Дядя Джо позвонил ему. И сразу все. Как ничего и не было. И он же продолжил работу. А как ее, Женя, ну, которую командир-танкист ждал? Как ее вертело? Ну, не должны были вы выиграть ту войну. Не должны были.

– Ну не все же такие.

– Ага, a еще инженер. Где мозги? Вон, в том танковом полку, сколько там людей? И одна тварь, которая решает, кто прав. И вся ваша страна такой была.

– Да ладно, не гни.

– Что вы сами со своими людьми сделали? Немцы? Да вы же хуже их к своим. Они чего, солдаты, пришли, зашли, потянули, что можно, пристрелили, кого хотели. Всегда так. Ну, всегда уродов полно. О немцах мне еще в школе мозги залили, мол, наци, убийцы. Все так. Не могу понять, как вообще можно было ту войну выиграть. Теперь я понимаю, почему у вас миллионы погибли. Да потому что вам свои же в ничто. Подумаешь, сотня тысяч туда-сюда. Как почитал про все вот эти атаки…

– Джефф, уже пришли.

– Да что меня затыкаешь? Немцы пришли. Их погнали. Так было и с войсками Птолемея. И Ксеркса. И Дария. И Искандера. Не надо. А вот так мордовать своих? А ну давай один пример из истории, чтобы так. Надо заставить всех учить эту книгу по главам. На память.

– В общем, понравилась.

Со злостью:

– Понравиться может барбекю. Или баба. Да, просили дать почитать. Не против?

– Да нет.

Я уже спускался по лестнице к злополучной платформе, когда Джефф сверху, через перила ограждения:

– Да, вот еще. Автор всего этого. Фамилия у него… Гофман? Нет. Гризман? Как?

– Гроссман.

– А, вот, Гроссман. Это разве русская фамилия?

И, поскольку я промолчал:

– Ну конечно русская. Кто еще, кроме русского, так о своих напишет?

Фото автора

Alveg SPAUG