Два Грозных

Из цикла «Неизвестные истории об известных евреях». Марк Антокольский

 На этот раз ему не повезло с натурщиком. Выбранный им на базарной площади мужичок оказался бездельником и выпивохой, а потому, получив выцыганенную монету, явился только на третий день, в стельку пьяным. Тимоха, так звали его, уселся на предложенное ему место и начал заунывно попрошайничать, чем, скорее всего, в обычной своей жизни и занимался.

– Помилосердствуй, барин! – стонал он. – Мы люди бедные, больные, нам на снадобья целебные не хватает, изнуряем себя тяжкой работой и муками адовыми…

Марк нахмурился. Он хотел сделать много достоверных набросков, прежде чем приступить к скульптуре, но сейчас сомневался в правильности выбранной натуры: уж очень не похожи они были – сидящий перед ним человечек и тот, которого он собирался изваять. А внутреннее сходство, как правило, ведет и к внешнему. Так их учили в Академии. Во второй половине девятнадцатого века были свои правила.

– Кого ты нашел? – заглянул к нему в мастерскую Виктор Васнецов, приятель-художник. – Неужели эту образину ты хочешь взять для Грозного?!

– А чем мы не грозные?! – обиделся мужичок, жадно прислушивайся ко всему, что происходило в помещении. – Я очень даже бываю сердитый, если что не по мне, или работу норовят не оплатить.

Васнецов рассмеялся.

– А ну-ка замри! – прикрикнул на Тимоху Антокольский, и стал поспешно набрасывать на бумагу приглянувшийся ракурс.

– Замри – отомри, игры себе нашли, – ворчал тот, но продолжал послушно стоять в найденной позе, сохраняя то же незамысловатое выражение лица.

– Может и получится, – прикинул Васнецов, зайдя за спину товарища, и наблюдая за его работой. – Подмечено удачно.

– Еще десяток таких находок, и можно начать работу над скульптурой, – добавил Марк. – Да стой ты спокойно, руку обратно отведи.

Последние слова относились к натурщику, который уже не мог больше находиться в неудобном для себя положении.

Когда подуставший, но довольный Тимоха ушел, унося с собой очередную монетку, – и кто даст гарантию, что завтра придет? – Васнецов подошел к стене, где были прикреплены с десяток изображений.

– Напрасно ты взялся за царя Ивана, – посетовал он, – слишком сложная фигура, слишком разные мнения.

– Грандиозность и привлекает, – ответил Антокольский. – Когда чувствуешь в себе силу, ты способен на многое. А я всегда работал только над тем, что интересовало в первую очередь меня, а уже потом… широкую публику.

Они рассмеялись. В Академию, на разные праздники, любил заходить один из мелких меценатов, купец второй гильдии Ерофей Маслянников. Он с пониманием относился к труду живописцев и скульпторов, при этом весьма скверно разбираясь в искусстве. Маслянников любил брать кого-нибудь из студентов под руку, отводить в сторону, и мучить нравоучениями – простыми и незамысловатыми. «Вы уж порадуйте народ, – говорил он, – не побрезгуйте широкой публикой!» При этом другой рукой купец поглаживал свой выпирающий из сюртука животик, веско иллюстрируя свои слова.

… – Личность слишком масштабная, – продолжал свой монолог Васнецов, – за ней и лютая опричнина с варварскими набегами, и стремление создать сильное, независимое государство, и до сих пор спорные и приводящие к различным вопросам реформы. Беда в том, Марк, что у каждого из твоих зрителей, а пуще всего, ценителей, в голове уже есть свой Иван Грозный, его видение, его облик, и он навряд ли совпадет с твоим. А от несовпадения мнений, как известно, все наши беды.

– Лишь бы он совпадал с моим пониманием, – улыбнулся Антокольский. – Да и не о чем еще нам говорить: тут пуд работы – начать и кончить.

 

* * *

 

Тимоха приходил каждый день, и скоро вся противоположная стена мастерской была увешана рисунками и набросками. Но скульптор все еще не «видел» своей работы, не мог найти нужное сочетание. И чем старательнее он искал, тем больше находилось вариантов. Неужели прав был Васнецов?

Проще было пойти по проторенной дорожке и представить на обсуждение «широкой публики» какого-нибудь маленького человека с его радостями и фантазиями. Ведь у художника это раньше неплохо получалось, потому его заметили и оценили. Но нет, захотелось подобраться вплотную к Ивану Грозному. Уж слишком много читал о нем, и чтение это захватывало дух…

В сумерках стало совсем плохо видно, и он положил на стол свой последний рисунок, над которым задумался.

И тут серая тень мрачно отделилась от стены с набросками и вышла на середину комнаты.

– Ты, что ли, меня изваять задумал? – с укором поинтересовалась она.

Марк опешил.

– Я, – еле слышно ответил он.

– А силенок хватит? – усмехнулся царь. – Это тебе не дурачка Тимоху живыми картинками мучить, тут особый секрет дан.

– Какой? – спросил Антокольский.

– Сякой, – будто передразнивая его, покачала головой тень. – Двое нас, Грозных, владык и повелителей. Два человека одному смертному дарены были. На одного люди молились, а кое-кто и сейчас молится, а другого – проклинали и имя его детям своим повторять запрещали. Сила или мудрость, страх или вера, ненависть или любовь… Тебе судить. Но каков будет твой выбор, такой и станет твоя судьба: правильный – слава и богатство, неверный – позор и нищета. Тебе решать, рисовальщик!

Тень исчезла, и Марк опомнился: он лежал в кровати дома, и стонал от тяжкой боли.

На шум вошел Илья Репин, с которым они соседствовали.

– Что с тобой? – спросил он, дотронувшись рукой до лба товарища. – Да у тебя жар, ты весь горишь! Надо немедленно посылать за доктором!

– Постой! Здесь только что был Иван Грозный…

– И Петр Первый, и князь Пожарский, и Ярослав Мудрый, – Репин покачал головой. – Не доведет тебя до добра работа.

– До чего-то она обязательно доведет, – вздохнул Антокольский.

* * *

 

Профессорам Академии не пришелся по вкусу «Иван Грозный». Не находили они в нем той самой венценосной державности, о которой немало было сказано. Пожилой человек с бородой сидел на троне, больше напоминая ученого, чем властителя, и трудно было сказать – в каких дебрях пребывают его мысли. Даже царский посох – элемент необходимого «обозначения», – был прислонен сбоку к трону, словно являлся тут предметом случайным, невесть кем оставленным.

Потому на официальное представление работы никто из профессуры не пришел, показывая свое отрицательное отношение к скульптуре, а заодно и к ее создателю.

– А почему бы тебе не пригласить великую княгиню Марию Николаевну? – поинтересовался у приятеля Васнецов. – Она не только президент Академии, но ей нравятся твои работы. В любом случае, ты ничего не проиграешь, потому что проигрывать уже нечего.

– Я так и сделаю, – кивнул Антокольский.

* * *

 

Александр Второй с удовлетворением осматривал статую.

– А княгиня была права, – сказал он своей свите. – Мне тоже нравится такой Иван Грозный. Почему бы нам не купить его для Эрмитажа?

– И ты был прав, царь, – шепнул куда-то в пустоту стоявший поодаль скульптор, – мне удалось сделать верный выбор.

«Иван Грозный» резко поменял судьбу молодого художника. Срочно созванный Совет Академии (состоявший из тех же профессоров), без лишней волокиты, дабы не противопоставить себя монаршей воле, присудил студенту Марку Антокольскому за представленную скульптуру высшую награду – звание академика. Бедный стал богатым, неизвестный – знаменитым. Но, несмотря на славу, талантливый скульптор, которому предстояло еще сотворить немало величественных работ, оставшихся в истории мирового искусства, продолжал, как и в далеком детстве, упорно молиться по субботам и еврейским праздникам, не изменяя ни своей вере, ни своим принципам. И кто сказал, что одно отличается от другого?

Еженедельник «Секрет», Тель-Авив (https://velelens.livejournal.com/ ), информационный партнер «Кстати»

  Ян ЗАРЕЦКИЙ