Добить дракона

Работа предстоит мелкая. Хуже вышивания. В каждом из них придётся убить дракона.

Е. Шварц, “Дракон”.

Начинается год Дракона, а значит, самое время поговорить об этом удивительном и загадочном существе.

Поразительный факт – пьеса “Дракон” была написана Евгением Шварцем в 1942-44 гг. в эвакуации. На первый взгляд, содержание пьесы, ее философская глубина совершенно не созвучны трагической героике и облегченно-плакатному пафосу советского искусства военных лет. Однако несозвучие это кажущееся. На самом деле именно то жестокое время подтолкнуло художника, размышляющего о страшной войне, о породившем ее столкновении двух тиранов, к такому емкому образу: для того, чтобы изменить мир, необходимо убить дракона в каждом из нас.

Впервые пьеса была поставлена еще во время войны и запрещена после первого же спектакля. В 1962 году “Дракона”на сцене Студенческого театра МГУ поставил Марк Захаров, но пьеса сразу же снова попала под запрет. Своего часа Захаров, наконец, дождался уже в горбачевские времена. Фильм “Убить Дракона” снимали в 1987 году – в самом начале перестройки. Сценарий, написанный Григорием Гориным, практически полностью следует пьесе Шварца. Однако в конце фильма есть небольшое, но очень существенное расхождение. Не знаю, кому – Горину или Захарову – пришла в голову эта блестящая поправка: дракона каждый должен убить в себе сам.

В финале фильма рыцарь Ланцелот находит побежденного, но живого Дракона, играющего с детьми – будущими жителями нового Драконьего царства. Ланцелот хочет его окончательно уничтожить. Дракон предлагает Ланцелоту отложить схватку из-за детей. Ланцелот настаивает, на что Дракон отвечает: «Ну, значит, теперь-то и начнется самое интересное!», вероятно имея в виду начало борьбы за новое поколение. Фильм заканчивается тем, что Ланцелот, Дракон и дети уходят вдаль. Дальнейшее предлагалось додумать зрителю.

Зрителю, однако, в те удивительные времена приходилось думать все больше о хлебе насущном, и его мало интересовало, в какую даль двинулись герои Шварца. Затем настали времена еще более удивительные, и происходящее в реальности на улицах и площадях затмило любой кинобоевик или психологический триллер, не говоря уже о захаровских философских изысках.

Но самым удивительным в тех удивительных временах было то, что зритель, посмотрев фильм и выйдя из кинотеатра, оставался зрителем и в жизни. На его глазах, как на экране, менялась эпоха, рвались и заново сплетались границы государств. Не фанерные муляжи, а всамделишные, лязгающие гусеницами, пахнущие порохом и смертью танки прямой наводкой били с моста по окнам парламента. На Кавказе лились реки не из излюбленного киношниками томатного сока, а из настоящей, теплой человеческой крови. Шло неслыханное, потрясающее своим цинизмом и масштабами, разграбление страны. Но народ-зритель смотрел происходящее, как исторический фильм. То есть на эмоциональном уровне он был причастен к действию – негодовал, смеялся, сопереживал, хлопал в ладоши, но непосредственного участия в событиях не принимал, относясь к происходящему лишь как к мечущимся по экрану цветным сполохам.

Однако искусство в очередной раз доказало свою волшебную силу, и бесплотные экранные образы оказались реальнее сидящих в зале зрителей. На глазах изумленной публики невидимые кинорежиссеры и якобы бестелесные действующие лица провели новые границы и в общих чертах закончили дележ всех мало-мальски заслуживающих внимания материальных ценностей. Зрителям в виде доли общей собственности были предложены ваучеры – что-то вроде бесплатных контрамарок на новый фильм. Их рыночная стоимость составляла примерно две бутылки водки.

Довольно быстро воровать стало больше нечего, но зато поползли вверх мировые цены на углеводороды, и действующие лица начали вкладывать свои благоуворованные миллиарды в нефтегазовый бизнес. Для воплощения своих проектов они наняли наиболее активную часть зрителей, что позволило последним жить, не испытывая чувства голода. Почувствовав тяжесть в желудках, зрители сладко задремали на задних рядах кинотеатров.

Однако ни один сон и ни один фильм не может продолжаться вечно. Один сеанс, второй, третий… Когда объявили четвертый и, предположительно, пятый – все с теми же действующими лицами – часть зрителей начала нехотя просыпаться. Некоторые даже начали посвистывать и притопывать ногами.

И тут на экране отчетливо появились те, кто ушел вдаль в захаровском фильме. Спустя четверть века они возвращаются – Дракон и тогдашние дети – ныне возмужавшие, крепкозубые обитатели нового Драконьего царства. Да и сам Дракон еще полон сил и по-своему хорош особой драконьей статью, завораживающей полусонных зрителей и крайне раздражающей тех, кто начал было просыпаться. Последних, в силу их разношерстности и для удобства обращения, Дракон окрестил “бандерлогами”. “Идите ко мне, бандерлоги!” – с грозным весельем в голосе сказал он, обозначая свое родство с семейством удавов и нимало не смущаясь тем, что бандерлоги, являясь приматами, по уровню развития неизмеримо выше пресмыкающихся.

“Кстати говоря, наступающий год – это год Дракона по восточному календарю, – добавил он. – Я родился как раз в год Дракона. Как правило, это удачные времена у нас всегда были”. Маловероятно, что он упомянул бы восточный календарь, случись ему родиться в год Свиньи, Крысы или Петуха. С другой стороны, это лишний раз доказывает, что настоящие драконы рождаются именно в год Дракона.

Тем не менее, у Дракона нынче непростые времена. Двенадцать лет – полный цикл восточного календаря – он строил новое царство, временами сверяясь с пьесой Шварца. Долгое время все шло как по-писаному: большинство жителей-зрителей принимали власть звероящера как должное, полагая тиранию национальной исторической традицией. Но для того и создаются провидческие книги, чтобы события, в них описанные, поскорее произошли в реальности и приблизилось новое – постдраконье время. Все больше зрителей стали совершать ритуальное убийство дракона в самих себе и выходить на улицы, превращаясь из зрителей в действующих лиц.

Дракону пришлось менять тактику, изворачиваться, идти на уступки, интриговать, всячески искушать неокрепшие души просыпающихся зрителей. Надо сказать, что драконы, по своей природе, умеют это делать блестяще. Зрительским массам предлагается поверить в чудесное превращение Дракона в доброго и мудрого Дракошу, заключить с ним новый договор и отправиться в спячку на очередные двенадцать восточно-календарных лет. Соблазн поверить в драконью улыбку и пойти с ним на переговоры велик. Ему поддаются даже многоопытные киноманы, не говоря уже о простых зрителях-бандерлогах.

Но каким же наивным, невежественным или малодушным надо быть, чтобы поверить в драконово преображение. В то, что он перестанет, распустив гремящие железом крылья, летать над замершей в новом приступе летаргии страной и, превратившись в воробушка, будет чирикать на заросшем ромашками лугу. В то, что он сменит свой оловянный, гипнотизирующий бандерлогов взгляд на добрую улыбку трудолюбивого дракона-реформатора. И как же надо не любить свою страну, как надо не верить в нее, чтобы всерьез считать, что нет в ней ни единого гражданина, способного заменить во власти рептилию со скользким, чешуйчатым телом и окончательно ороговевшей душой.

А в самом деле, кто бы мог победить и заменить Дракона? Где он, новый Ланцелот?

Да Бог его знает. В конце концов, это всего лишь странствующий рыцарь, то есть существо романтичное, капризное и непостоянное. Неизвестно, где, во имя какой прекрасной дамы и с какими ветряными мельницами он сейчас сражается. Однако в его видимом отсутствии нет особой проблемы. Совершенно необязательно впопыхах срочно разыскивать нового рыцаря-богатыря для очередной, якобы решающей, битвы с Драконом. Все проще: если Дракона каждый должен убить в себе сам, то для этого убийства в каждом из нас должен быть выращен и свой собственный Ланцелот.

Тем более, что Дракон сегодня настолько заматерел, что победить его в одиночку не удастся никому. Да и нет никакой гарантии, что очередной драконопобедитель не превратится в нового Дракона. В конце концов, и нынешний Дракон тоже был вначале предъявлен почтеннейшей публике как благородный рыцарь.

Созданный Шварцем образ “убить дракона внутри себя” перекликается с гениальной чеховской метафорой: “по капле выдавливать из себя раба”. “Выдавить раба” звучит даже проще, а следовательно, и доходчивее, чем “убить дракона”, но, как ни крути, кино неизмеримо массовее литературы. Не зря же основатель династии Драконов называл кино “из всех искусств для нас важнейшим”. Разумеется, он имел в виду – для нас, Драконов.

Самое разумное, что сейчас могли бы сделать просыпающиеся на галерке зрители, это выйти из всех кинотеатров на улицы и перенести выборы нового Дракона хотя бы на полгода-год. Это позволило бы появиться на свет новым рыцарям и, что самое важное, – подрасти в разбуженных зрительских душах ланцелотам-убийцам. Чтобы, наконец, добить Дракона.

Антон ГЕЙН

На снимках: кадры из фильма «Убить дракона»