День с оккупантами

Направляясь в четверг утром к нью-йоркскому Майдану, то есть к скверу Зукотти, на котором два месяца назад разбило бивуак движение «Оккупируй Уолл-стрит», я увидел первый плакат в двух кварталах от него в руках у пожилой латиноамериканки.

Подойдя поближе, я с разочарованием прочитал на нем: «Мы скупаем золото и бриллианты». Агония капитализма продолжается, подумал я.

Политические плакаты начались ближе к колыбели движения и чаще всего гласили «Мы – 99%», то есть подавляющее большинство населения. Вторым по массовости лозунгом юбилейного дня был призыв «Обложить миллионеров налогами».

Ряд плакатов клеймил нью-йоркского мэра Майкла Блумберга, который после мучительных колебаний приказал очистить сквер от его новых жителей, и начальника городской полиции Рэя Келли, притом иногда в совершенно непечатных выражениях. Например, на скамейке перед Сити-холлом сидел парень, чей плакат называл Келли блумберовской «подстилкой» (bottom bitch). Но в массе свой плакаты были, что называется, для семейного чтения.

Идеология оккупационного движения являет собой сборную солянку из требований, которые старые маркисты нашли бы чересчур скромными. Лишь изредка  вам совали в толпе листовку с призывом бороться за социализм. Я не слышал ни одного призыва национализировать заводы «Боинга» и тем более корпорации Apple, поскольку оккупанты поголовно воооружены ее айподами и айпэдами.

В подавляющем большинстве мои собеседники борются за то, что Максим Горький назвал в романе «Мать» «болотной копейкой».

Одна пригожая демонстрантка, которая представилась как фотограф, но имя назвать отказалась, недовольна, например, банковскими поборами, в частности, недавним решением одного банка взимать по пять долларов за пользование дебитовой картой. Правда, поднялся такой шум, что этот почин спешно отменили.

Она также требовала бесплатной медицины, которую ряд плакатов провозглашал «правом человека». Я спросил, как она собирается добиваться поставленных целей. Она сказала, что методами «гражданского неповиновения».

«А не эффективнее ли было бы что-нибудь поджечь?» – с простодушной улыбкой спросил я. Она решила, что я провокатор подстилки Келли, и бочком скрылась в толпе.

Другой демонстрант вручил мне прокламацию с требованием ввести эсперанто в качестве обязательного второго языка.

Многие требовали простить им ссуды, которые они взяли на обучение в колледже, а теперь не могут вернуть из-за безработицы. Другие требовали ввести в казенных вузах Нью-Йорка бесплатное образование.

Женщина средних лет раздавала клочки бумаги с изложением своих претензий к муниципальному общественному транспорту. В конце было написано, что по этой бумажке можно бесплатно проехать в один конец на метро или на автобусе.

Движение, очевидно, привлекает всех обиженных жизнью.

Несмотря на ледяной дождь и то, что в ночь с понедельника на вторник полиция выдворила из колыбели движения ее обитателей и свезла их скарб на склад управления коммунального хозяйства, где они могут сейчас забрать свои палатки, спальники, куски брезента, одеяла и книги, сквер Зукотти отнюдь на пустовал.

На нем толпилось несколько сот человек. Группка молодежи танцевала под барабаны. Один был настоящий, другой барабан был сделан из вложенных друг в друга пластиковых ведер с продетой через них веревкой для вешания на шею, третий состоял из большой железной кружки, а четвертый – из крышки от кастрюли.

Оккупанты громко спрашивали «Чей сквер?!» и хором отвечали «Наш сквер!», и делали разные добрые дела. Седовласая женщина угощала всех желающих красными яблоками, наваленными в крышку от картонной коробки, а когда яблоки кончились, насыпала в нее орехи в ассортименте. Юная активистка китайской наружности раздавала на углу Бродвея ломтики пиццы.

В одном углу сквера сгуртовались медики оккупационного движения с красными крестами из двух полос клейкой ленты на куртках. При мне к ним подбежал высокий афроамериканец и крикнул: «Там у человека припадок!» – «Так наши туда уже пошли», – возразили ему. – «Нет, тот был диабетик, а у этого припадок!» – крикнул он, и в другой конец сквера ринулась группка молодых людей с красными крестами.

Там действительно лежал на земле упитанный чернокожий парень, которому на вид вполне профессионально оказали первую помощь и даже накрыли спецодеялом, похожим издали на фольгу. Скоро его уже увезла городская карета скорой помощи.

В ответ захватчики Уолл-стрит хором поблагодарили полицию и другие городские службы. Чаще, однако, полицейских либо пытались агитировать («Мужики, вы ведь тоже входите в 99 процентов»), либо оскорбляли в упор. Рядом со мной стояли двое парней, один бородатый и уже с утра пьяный, а другой лохматый и несколько взвинченный, как от кокаина, но, скорее всего, от чего-то другого, поскольку кокаин для него был бы слишком дорог.

«Это тебе не бомжей бить! – кричали они по очереди через ограду. – Ну, скажи, сколько ты в жизни бездомных отлупил? Сколько людей застрелил?».

Полицейский по фамилии Кампос, которому были адресованы эти упреки, выглядел бесстрастным, хотя время от времени сжимал и разжимал кулаки в черных перчатках.

 

Полицейские окружили сквер алюминиевыми барьерами и стояли за ними редкой цепью в шлемах с пластиковыми забралами. Кто-то из демострантов периодически пытался свалить эту ограду, и тут же из-за углов вылетали усиленные наряды с дубинками и связками белых пластиковых наручников.

Хотя я провел с оккупантами целый рабочий день, при мне дубинку ни разу не применили и арестовали всего одного человека. Когда я не спешил очистить тротуар, полицейский толкнул меня пару раз в спину, но не очень сильно.

Днем на Майдане раздавали юбилейный 4-й номер цветной газеты «Occupied Wall Street Journal», органа оккупационного движения с его лозунгами на первой полосе: «Люди выше прибылей», «Делись! Люби! Верь!», «Мы верим: музыка нуждается в защите», «Алчность убивает», «Война классов – это война против привилегий».

Вечером перед мэрией раздавали второй номер таблоида «Occupy!». Это более новый орган движения с заголовками синего цвета. «Это что – конкурирующий орган?» – спросил я у юноши, который дал мне эту газету, сильно пахнущую типографской краской.

«Нет, – сказал он. – Но эта более глубокая, более интеллектуальная».

На первой полосе действительно красуется мудреный заголовок «Теология консенсуса». С другой стороны, первая газета тоже не лаптем щи хлебает, потому что я увидел в ней мистический лозунг «Абстракция – это власть».

В 3 часа дня движение запланировало оккупировать подземку и выбрало для этого 16 ключевых станций. Я увязался за небольшой группой оккупантов во главе с бородатым лысеющим парнем, десантировавшейся с этой целью на станции метро «Юнион-сквер».

По команде лидера захватчики сели в вагон в сопровождении большой свиты журналистов из разных стран. Они громко произнесли магическую формулу Mike сheck, «Проверка микрофона», с которой начинаются все их публичные выступления, и принялись агитировать пассажиров методом так называемого «живого микрофона»: один выкрикивает короткую фразу, а соратники ее хором повторяют.

Молодой человек громко объявил: «Я Джастин из Висконсина!», и могучая кучка оккупантов повторила: «Я Джастин из Висконсина!». Дальше оратор поведал, что у тамошних профсоюзов отобрали право бороться за свои права, и призвал всех выразить по этому поводу протест.

«Вот тоже выдумали! – пробурчала себе под нос старушка слева от меня. – И без этого голова болит». Но основная масса пассажиров никак не реагировала на речи оккупантов, хотя ехавшие с нами туристки из Скандинавии дружно защелкали фотоаппаратами.

Исключение составил один пьяный, который под конец заорал, что оккупанты «ниггеры», хотя они, как на подбор, были белыми с вкраплением студентки китайской наружности, приехавшей из Массачусетса.

Ехавшие с нами чернокожие другого слова не знают и восприняли этот выпад безучастно, но несколько белых пассажирок возмущенно зашикали на грубияна.

Я подумал, что впервые услышал это слово в устах белого нью-йоркца.

Мы высадились у мэрии и площади Фоули-сквер, на которой в 5 часов  назначили заключительную акцию дня: митинг и шествие по Бруклинскому мосту

Фоули-сквер знаменита тем, что на нее выходят все главные манхэттенские суды, загс и небоскреб, в котором находятся ФБР, служба иммиграции, «Голос Америки» и радио «Свобода». Здесь к завсегдатаям Майдана присоединились профсоюзники в белых майках и множество горожан без татуировок и колец в носах, отличающих оккупантов от основной массы обывателей. Рядом со мной стояли две пожилые мещанки с небольшими самодельными плакатиками «Мы – 99%» на груди.

В толпе было много молодых пар приятного вида.

Демонстранты забили площадь и часть широких тротуаров, отгороженных от проезжей части теми же алюминиевыми барьерами. Сразу было видно руку профсоюзов: в толпе раздавали плакаты фабричного изготовления и электрические свечи.

В темном небе ревели вертолеты. С них, видимо, можно было точнее определить численность демонстрантов, чем из толпы, но на площади определенно было несколько тысяч человек, хотя и не «десятки тысяч», как потом утверждали оккупанты.

Хотя на Фоули-сквер пришло неизмеримо меньше народу, чем стекается на Новый год на Таймс-сквер, на набережную Ист-Ривер во время салюта, на ежегодный пуэрториканский парад, шествие в День Св. Патрика и тем более грандиозный июньский марш Гомосексуальной Гордости, все равно, увидев такую толпу, я решил, что изгнание из колыбели явно не означает конца оккупационного движения.

Время покажет, совладает ли с ним Генерал Зима.

 

Владимир КОЗЛОВСКИЙ