Дело было в ЛА

Очень приятной, между прочим. Больше всего меня чаровали изящнейшие дамочки на высоких каблуках, по утрам выгуливающие на длинных поводках пуделей, прическами изрядно на них похожих. Если ты оказывался на пути какого-нибудь курчавого пацаненка, несущегося на скейте, он издалека кричал тебе Excuse me!, а когда ты давал ему проехать, то неизменно говорил: Thank you! А в субботу, глядя на мою кипу, добавлял: «Шаббат шалом!»

Кстати, о субботе. Пошли мы в Шаббат с женой побродить по кварталу. Заворачиваем за угол, а навстречу – здоровенный такой и иссиня-черный. Мы аж вздрогнули. А он оглядел нас оценивающе с дядиcтепина роста и скорее объявил, чем спросил: «Из Израиля?» Услышав в ответ наше чистосердечное признание, гигант пришел в неописуемый восторг и начал нам взахлеб рассказывать, как он ездил в Израиль с христианской организацией да какая у нас замечательная страна, да как здорово оказаться у Стены Плача…

«Погодите!» – вдруг воскликнул он и исчез в глубинах подъезда. Вернулся ровно через минуту с огромным альбомом фотографий в руках и вновь стал рассказывать…

Но это в Шаббат. А в будние дни я двумя автобусами добирался в центр ЛА, в синагогу. В автобусах, кроме меня, все до одного были либо чернокожие, либо мексиканцы. Местные белые ездят на авто. Так что насчет дискриминации не знаю, но неравенство есть – свидетельствую. При этом публика в автобусах была очень приятная, женщинам и всем, кому положено, уступали места, пьяных или наколотых не было, даже когда я возвращался назад, то есть в предсумеречное время или в начале сумерек.

И вот однажды мы с женой засиделись в гостях в центре города. На небе уже расцвел и застыл звездный фейерверк. Мы стали прощаться.

– А вы с машиной? – уже в дверях спросила Мила, хозяйка дома.

– Зачем? – весело сказал я. – Мы на автобусах доедем.

– Что?! – заорала она, буквально втаскивая нас обратно в квартиру – На каких еще автобусах?!

Я назвал номера.

– С ума сошли?! – ее крик сорвался на визг. – Вы в жизни не доедете!

– А кто нас, интересно, остановит? – спросил я.

– Черные.

Я облегченно вздохнул.

– Да не волнуйтесь вы так! – попытался я успокоить ее. – Я с этими черными каждый день в автобусах езжу. Люди как люди…

– Да поймите же, Саша, – медленно и жестко заговорила она. – Это ДРУГИЕ черные. Совсем ДРУГИЕ.

Я решил, что единственные, кто мне поможет справиться с ее психозом, это мои друзья из Калвер-Сити. Пусть сами подтвердят, что поездка нам с женой предстоит архибезопасная. К моему изумлению, когда я позвонил, реакция Дэвида была прямо противоположной ожидаемой.

– Ни в коем случае! Я сейчас сажусь в машину!

– Зачем, Дэвид? – недоумевал я. – Я же каждое утро…

– Так то утро! – орал он точь-в-точь, как только что Мила.

Они договорились передать нас с рук на руки на той самой бензоколонке, где обычно я делал пересадку.

По дороге Мила объяснила нам, что ЛА днем и ЛА ночью – это два разных города, по крайней мере когда речь идет об определенных районах, что да, всякая селедка – рыба, но не всякая рыба – селедка, и хотя «рыб» во много раз больше, но и «селедок» пруд пруди. И вообще, есть черные и черные.

– А полиция? – робко спросил я.

Гомерический хохот был мне ответом.

…Наша пересадка на бензоколонке была похожа на военную операцию. Мы приехали немного раньше, чем Дэвид, и попытались выйти из машины с тем, чтобы отпустить Милу.

– Сидеть! – рявкнула она.

Мы послушно замерли и в таком состоянии дождались появления Дэвида.

– Бегом! – прошептала Мила, отворив двери. Мы начали с ней прощаться. – Бегом! – повторила она.

Мы бросились к Дэвиду в машину. Обернувшись, чтобы помахать Миле рукой, я увидел буквально прячущегося за бензинной стойкой белолицего полицейского и подумал: он не знает ни великого Мартина Лютера Кинга, ни даже интеллигентов из Калвер-Сити. Всякий раз, выходя на дежурство, он видит ДРУГИХ черных. Как тут крыше не поехать!

Эту историю я вспомнил при виде омерзительной вакханалии, которая в эти дни транслируется из Америки на наши экраны.

Не знаю, которая экспертиза правильная – государственная, показавшая, что Флойд умер от сердечного приступа, или независимая, показавшая, что полицейский задушил его. Ясно, что полицейский озверел, и ясно, что озверел он не случайно, не знаю, насколько в этом плане Миннеаполис отличается от ЛА. Дело явно непростое, его должен разобрать суд, и попытка подменить суд манифестациями, так, будто дело давно разобрано, – это гнусность. О погромах я уже молчу.

В Калвер-Сити я в эти дни не звонил, надеюсь, у ребят все в порядке. А позвонил я в НЙ, то бишь в Нью-Йорк, своему другу, живущему на Верхнем Манхэттене. Там я в свое время нагляделся на всяких черных, в том числе и на таких, что, накачавшись вискарем прямо на улице, размахивают бутылкой перед носом у прохожих…

– Да нет, – возмутился мой друг. – Это все в Даунтауне. Там магазины громят. Что?! При чем тут наши черные?! Ньюйоркцы в этом ВООБЩЕ не участвуют. Сюда из других мест завозят автобусами. Представляешь, сколько денег в это вложено! Это попытка переворота. А красные во все времена использовали люмпенов!

Вот теперь все встало на свои места. Такое было и у нас год назад во время «эфиопских» протестов, в которых засветилось и левачье, и нанятые ими мигранты. Я писал тогда:

На банды черных пацанов

Взирая, обыватель злится.

Увы! Сценарий сей не нов,

Ведь кукловоды белолицы.

Тогда была неудачная попытка подставить подножку Нетаниягу. Сегодня – попытка подставить подножку Трампу. Надеюсь, с тем же результатом.

Понятно, что и на Флойда, и на реальные нужды черного населения тамошним кукловодам плевать с Эвереста. А какого цвета виновники – белые, черные или, как сказал мой друг, красные – мне безразлично. Почему? Отвечу словами А. Галича:

А потому что грязь есть грязь,

В какой ты цвет ее ни крась!

Александр КАЗАРНОВСКИЙ, Израиль