Чутье

Мама держала картонку, на которой тремя цветами было написано, что жить негде, есть нечего, подайте, кто сколько может. Неподалеку стоял папа. Коренастый, улыбчивый, в ковбойской шляпе и с аккордеоном.

То, что он играл, а играл он хорошо, я бы назвал попурри из попурри. Это была талантливо аранжированная смесь. Чего тут только не было! «Венский вальс» Штрауса, In the Mood, Pennsylvania 6500 Гленна Миллера, темы из многих вестернов, полонез, Ciao Raggaci Челентано и еще много такого, чего я не знаю по названиям, но точно слыхал раньше. Он не повторялся. Я остановился, чуть послушал, показал два больших пальца и пошел в магазин. И тут он заиграл «Прощание славянки».

Это было удивительно, так как я не сказал ему ни слова. Минут через двадцать, когда я вышел из магазина, семья была всё там же и папа играл всё новые мелодии. Я подошел к нему, поставил сумку с продуктами на землю и решил сделать заказ. Он как почувствовал это, повернул ко мне улыбающееся лицо и вопросительно поднял брови. При этом он продолжал играть, но слегка тише.

– Вы играете здорово!

– Спасибо,

– А вы знаете «Хатикву»? – спросил я, не понимая, зачем. Наверное, хотел из принципа заказать что-то, чего он не знает. Не знаю, что я знал, но он ее заиграл. Сложно описать состояние, когда играют гимн Израиля на аккордеоне в десяти временных поясах к западу от Иерусалима. И у входа в супермаркет. Мне почему-то стало стыдно. Как если бы под конец свадьбы в одном из русских ресторанов один из гостей в лучших традициях «Песни про зайцев» выполз к микрофону и прохрипел «Хатикву» через усилители в зал. Профанация.

Выслушав гимн, я положил в картонную коробку, где лежал десяток 25-центовых монет, пять долларов и пошел к машине. Мне вслед снова грянула «Хатиква». Уезжал я с парковки под гимн Израиля. И почему-то мне вспомнился эпизод, вроде никак не связанный с этим. Вроде.

Было это несколько лет назад. Вечер. Мы с женой вышли пройтись после дневной парилки. В темноте чуть не споткнулись о средних лет женщину, сидевшую на небольшой коробке неподалеку от входа в магазин. Одета скромно, аккуратно. Рядом с ней плакат, на котором написано, что муж болеет, все деньги ушли на лечение, на еду средств нет. Помогите.

Я жене:

– Подожди, я сейчас.

– Куда тебя несет?

– Та пойду чего-нибудь куплю этой, что сидит.

– Дурак, врет она.

– С чего ты взяла?

– Забыл уже парочку с ребенком, что ты хотел подвезти? Ребенок – это была кукла. Стопроцентная подстава. Ты когда-нибудь поумнеешь?

– Ну-у, это когда было. И в другом штате.

– Я была права?

– Была, впервые.

– Впервые? Ну ладно, наступай на те же грабли. Тебя не переучишь.

Я купил в магазине свежайшую французскую булку. Обращаясь к сидящей:

– Вот, возьмите. Хоть что-то.

Она вяло пробормотала «спасибо» и продолжала сидеть, как-то неестественно держа булку на чуть вытянутой руке.

– Так, а теперь идем на ту сторону улицы, и надень очки, – это жена мне.

Мы перешли через дорогу и стали в стороне от уличного фонаря.

– Ну, смотри, как твоя благотворительность будет работать.

И я увидел. Через короткое время та женщина, убедившись, что рядом никого, поднялась и пошла через парковку, по дороге бросив булку в мусорный ящик.

– Нет, не снимай очки, я думаю, что это еще не все.

Жена была права. Это еще было не все. Перейдя парковку, женщина подошла к большому motorhome, который стоял у самого въезда в парковку, зашла в него, вскоре вышла в куртке и бейсболке и направилась в магазин.

– Доволен?

– Ну и ну. А как ты догадалась?

– А нечего догадываться. Там их несколько человек, в том трейлере. Уже неделю здесь крутятся. По очереди. Я ее видела несколько раз. Машина-то с луизианским номером. Через всю страну на нашу несчастную плазу.

– Да… Ну, а если бы увидела ее в первый раз, как и я, то тоже бы не поверила?

– Не-а.

– Но почему?

– Не знаю. Ну, как я тебе не верю, когда ни с того ни с чего вдруг приносишь цветочки. Раз цветочки, значит нашкодил.

– Нашкодил? Это твоя мама тебя…

– А при чем тут моя мама?! Опять начинаешь?

Дальше все понятно.

А уже совсем недавно еду в дождь через центр города. На углу у McDonalds, у самой проезжей части, стоит молодая женщина с двумя детьми. Детям лет по пять. Дождь поливает. Ни зонта, ни плащей. Не помню, был ли какой-нибудь плакат. Конечно, всякое бывает. Но не могу себе представить, чтобы McDonalds не позволил детям переждать дождь внутри. Но сцена выглядела как один из оживших плакатов Кетте Колвиц.

Пыхтя от возмущения, рассказал это жене. Она совсем не удивилась.

– А что, собственно, тебя так возмущает? Дети под дождем? Так не сахарные, не растают. Мы не в Гренландии. Она же не случайно там стала, эта баба. Ты что, думаешь, она не знает, что такое зонтик?

– Не понимаю, откуда в тебе такой цинизм?

– Оттуда же, мой бесценный, откуда и твоя наивность, граничащая с…

– Короче. По существу.

– А по существу вот что. Этой бабе нужны деньги. Деньги дают, когда сочувствуют. Это если не взаймы. Она все сделала правильно. Ей нужно сочувствие. Поэтому и дети, и без зонта. И дождь вымолила. Вот тогда и дают деньги. И не встала она у французского ресторана. А у забегаловки. Вот если бы ей действительно было плохо, то, конечно, она бы детей так не выставляла. Если она мать, а не взяла детей в аренду. Все продумано. Компрене ву?

Нет, я не компрене. После стольких лет в этой стране я так и не научился отличать мнимое от настоящего. И это касается не только сидящих на бордюрах у входа в магазины.

Alveg Spaug©2021