Чтение газеты ночью под фонарем

Не знаю, чем я его привлекал, но отношения между нами были самыми дружескими и теплыми. Уже значительно позднее, вспоминая этого человека, я понимал, что он был наделен многими талантами. Один из них состоял в том, что, казалось бы, при внешней обоюдной открытости друг другу я абсолютно ничего не знал о нем, в то время как он все знал обо мне, бывал у меня дома, познакомился с некоторыми из моих друзей. То, что я о нем практически ничего не знал, не вызывало у меня ни малейшего ощущения дискомфорта, необычности наших отношений.

Сопоставляя отдельные фрагменты воспоминаний, я не могу сказать, учился ли он в школе, но точно помню, что еще во времена нашей дружбы понимал, что он живет один, без родителей. Я никогда не имел дела с крупными авантюристами. Вернее, несколько раз имел, но это были какие-то доморощенные авантюристы, какие-то оскопленные Мефистофели. А Ося в моих глазах предстает ярчайшим образцом прирожденного авантюриста-профессионала, обладающего глубокими познаниями в области человеческой психики. Понял я это, конечно, значительно позднее.

У Оси была очень красивая подруга его лет, по виду украинка. При том, что девушка была живая и разговорчивая, она находилась у Оськи в безусловном подчинении. Часто втроем по воскресеньям мы ездили на пляж. Обычно за день до этого Ося спрашивал, есть ли у меня деньги. У меня какие-то, небольшие, деньги всегда водились. Спрашивал он у меня таким тоном, будто предлагал мне выпить холодного лимонада в жару, не глядя загребал все деньги, включая мелочь, которые я доставал из карманов, и, сделав пару шагов в сторону, не поворачивая головы в мою сторону, спрашивал, пойду ли я с ним. Как правило, я отправлялся с ним, поскольку это сулило кучу необычных впечатлений. Вот один из примеров Оськиной деятельности.

В те далекие времена только-только начинала пробиваться в народ западная или же околозападная музыка. В большом разнообразии продавались малоразмерные пластинки с самым разнообразным репертуаром, начиная от танго и фокстротов 20–30-х годов, чего-то напоминающего джаз в исполнении строевого оркестра и кончая ритмичными и очень оптимистичными по настрою песнями новых горластых народных любимцев. Все это, разумеется, преломлялось через призму дефицита.

В те времена универсальным эпистемологическим критерием советского человека была дихотомия: «более дефицитное» – «менее дефицитное». Появилась публика, которая очень серьезно воспринимала эти обглоданные косточки, выискивая среди них перлы ненашенской музыки. Обычно Ося «работал» в бакинском универмаге, расположенном недалеко от бульвара. Он заходил в музыкальный отдел, покупал не глядя одну-две-три пластинки и со скучающим видом замирал, облокотившись о стену рядом со входом. Держал он эти пластинки в руке таким образом, чтобы создавалось впечатление, что он боится, чтобы его не заграбастали в милицию за спекуляцию. Я стоял где-нибудь неподалеку или прохаживался взад и вперед, делая вид, что я с ним незнаком. Я чувствовал, что это не совсем порядочно, но сама мысль, что кто-то из знакомых поймет, что я – косвенный соучастник этих спекулятивных действий, была для меня абсолютно недопустимой.

Вскоре к Осе подходил первый потенциальный покупатель и спрашивал, что он продает. Ося, не глядя не него, сквозь зубы выдавливал:

– Джаз!

– А что за джаз?

– Фокс (он произносил это слово как «фОкыс»).

– Ну и что, фокс, фокс. Что за фокс?

– Сакс!

– Ну что ты мне: фокс, сакс. Что за пластинка?

Тогда Ося поворачивался лицом к покупателю, окидывал его скучающим взглядом и произносил:

– Проходи, ты не купишь.

– Почему я не куплю? – горячился покупатель.

– Потому что это на знатока.

Короче, кончался этот диалог тем, что Ося продавал плебею джаза пластинку в два-три раза дороже, чем ее можно было купить в магазине буквально в двух шагах. Иногда такой покупатель брал два экземпляра «дефицитной» пластинки. Процедура облапошивания значительно варьировалась в зависимости от личности облапошиваемого. Практически всегда, когда к нему подходил покупатель, Оська смотрел в сторону от него. Но он точно знал, кто именно из посетителей универмага к нему подойдет. Вычислял он своих фраеров за 10–15 шагов до подхода.

Продав первую партию, Ося заходил в магазин, покупал на вырученные деньги новую партию пластинок и вновь замирал у входа. Через час Ося прекращал торговые операции, делал мне знак на выход и на улице быстро подсчитывал выручку. Все заработанные честным трудом деньги Ося тратил на пляжные поездки, никогда не утаивая ни копейки.

Однажды Ося позвонил мне и сказал, что сегодня вечером он приглашает меня в ресторан «Интуриста», где он будет со своей девушкой, и назначил место встречи около бульвара. Все это было очень необычно. Ресторан был очень дорогой, «Интурист» был гостиницей в основном для иностранцев, а иностранцы в Баку были иностранцами вдвойне, если не втройне. Я слегка растерялся, но Ося, мгновенно уловив мои колебания, сказал: «Мы тебя ждем» – и повесил трубку.

В ресторане все было по высшему разряду: с икрой, коньяком, хорошим люля-кебабом. Мы сидели и болтали на разные темы. В середине ужина мимо нашего стола прошел плотного сложения парень в хорошем костюме, который вдруг остановился, посмотрел на Оську и развел руками с приветливой улыбкой на лице. Похож он был на азербайджанца, но «привет» произнес с каким-то ненашенским акцентом. Оська с ним поздоровался за руку, усадил его за стол и познакомил со мной и со своей девушкой.

В разговоре выяснилось, что парень из Ирана и уезжает домой через пару дней. Он неплохо говорил по-русски, правда, с сильным акцентом. У меня была слабость ко всему иранскому. Мой отец и дядя привозили из Ирана кое-какие сувениры. Два мячика из Ирана, которые мне подарили в детстве, произвели на меня невероятное впечатление. Они были так изящно расписаны, что я не играл ими, а только любовался. У меня была чудесно изданная поэма Алишера Навои «Фархад и Ширин» с такими изумительными персидскими миниатюрами, что я мог смотреть на них часами, вовсе не отрываясь. Словом, мне очень приятно было познакомиться с первым иранцем в моей жизни. И хотя я стеснялся активно вступать в разговор, мы с этим парнем все время выражали друг другу симпатию взглядами.

Посидел иранец за нашим столом совсем немного, потом сердечно попрощался и ушел из ресторана. Через пять минут после ухода иранца Оська сказал, что пора уходить и что мы еще немного прогуляемся по улице. БОльшая часть заказанной еды осталась на столе, Оська расплатился, мы вышли из «Интуриста». Не торопясь, мы шли мимо бульвара. Было часов 10 вечера.

Вдруг мое внимание привлек человек, который, прислонившись к фонарному столбу, внимательно читал газету. Был он одет в белый парусиновый костюм и белые же парусиновые туфли, покрашенные зубным порошком. У него были широкие черные усы и неестественно напряженное выражение лица. До сих пор не знаю, почему я это сказал, но у меня вырвалось: «Сейчас нас будут брать!» Меня никогда до того не брали, никогда эта тема в моей голове не возникала. Я не мог понять, почему я это сказал, но тем не менее я сказал именно эти слова.

Оська, который о чем-то тихо переговаривался со своей девушкой, повернулся ко мне и спросил, почему я так думаю. Я сказал, что человек, который в полном одиночестве (прохожих на улице не было вообще) читает под фонарем газету, очень напоминает мне персонаж какого-то детективного романа. Оська сказал: «Ерунда, мало ли в Баку идиотов!» – и продолжал разговаривать с девушкой.

Фонарь стоял на краю тротуара. Дойдя до края, мы стали переходить улицу, и, как только ступили на тротуар, примыкающий к зданию Азнефти, рядом с нами остановилась машина, из которой выскочили оперативники и затолкали нас внутрь. Выгрузили нас у здания отделения милиции на улице Шаумяна, где всех троих обыскали и из-под девушки извлекли объемистый мешочек хны с надписью на фарси.

Нас допрашивали и по отдельности, и вместе. Допрашивал толстый усатый подполковник. Он с самого начала отеческим тоном советовал мне во всем признаться, на что я ему отвечал, что наверняка признался бы, если бы хоть что-то понимал в происходящем. Милиционеры, вероятно, быстро разобрались с нами и при мне разговаривали, не особенно стесняясь. Говорили они между собой по-азербайджански. Из их разговора я понял, что нас будут держать в милиции до тех пор, пока иранец с Оськиными деньгами не отправится на родину. Оська, который меня пригласил в ресторан в качестве маскировочного материала, держался спокойно, не нахально и не подобострастно. Часа в 2–3 ночи в милиции появился мой отец, который забрал меня домой. По тому, как он кивнул подполковнику, я понял, что они знакомы. Я не могу вспомнить точно, но, кажется, после этого инцидента мы с Оськой больше не виделись.

Хна повсеместно использовалась в Азербайджане для ухода за волосами, ногтями, ступнями ног. Ее получают из растения под названием Lowsonia inermis. Высушенный порошок этого растения, кроме хлорофилла, содержит 1–4% хеннотанниновой кислоты ярко-оранжевого цвета. Свежая хна в порошке имеет серо-зеленый вид, но быстро коричневеет под воздействием воздуха и теряет красящие свойства. В холодильнике хну можно сохранять в течение нескольких лет. В Баку хна продавалась в неряшливого вида бумажных пакетиках и была крайне низкого качества. Мешок свежей хны, который отобрали у Оськи, стоил огромных по тем временам денег.

Самым поразительным в этой истории было то, как девушка умудрилась, сидя и мило болтая с иранцем, не только незаметно вставить переданный ей мешок с хной себе во внутренности, но и закрепить его там так, чтобы он не упал при ходьбе. Непонятно также, как Оська умудрился передать иранцу деньги так, чтобы я ничего не заметил. Наконец, то, что иранец деньги не пересчитывал, свидетельствовало, что здесь речь шла о безусловном взаимном доверии торговца и покупателя.

Мне больше не приходилось в моей жизни встречать человека, который бы ночью читал газету под фонарем на пустынной улице. Тем, что я с такой точностью предугадал ход последующих событий, хвалиться мне самому перед собой как-то не очень хотелось, поскольку я не дал себе труда подумать, на кой хрен Оська ни с того ни с сего пригласил меня в ресторан «Интуриста» и закатил такой шикарный ужин.

Аризона

Леонид АНДРЕЕВ