Богини мщения еще летают…

Рецензия на роман Джонатана Литтелла «Благоволительницы»

«Благоволи́тельницы» — исторический роман, написанный на французском языке американским автором еврейского происхождения Джонатаном Литтеллом. Он написан от лица офицера СС по имени Максимилиан (Макс) Ауэ и охватывает период с начала войны в Советском Союзе в 1941 году до падения Берлина.

Помимо своей воли ты чувствуешь, что роман — масштабный, сильный, ломающий. Даже не понимаешь поначалу — почему, ведь он не перечеркивает стереотипы, а сам полон ими. Но разгадка, наверно, в том, что они становятся частью главного героя. А он и есть — стереотип. Стереотип тоталитарного мышления, стереотип шовинистической идеи собственного превосходства, стереотип характера «нордического, выдержанного». Автор, который, несмотря на молодой возраст, влез, вник, переполнился знаниями об эпохе гитлеризма, еще раз подчеркивает: все, что мы знали, правда, плюс… О, и «плюсов» много, гораздо больше, чем наши души готовы принять.

Вообще, роман нельзя будет читать, если заранее не подсказать: автор не только повествует от лица эсэсовского офицера, автор становится им. Ему удается вывернуть наизнанку ткань, составляющую существование Максимилиана Ауэ, и предъявить нам. А как мы себя при этом будем чувствовать, его не касается, как не касалось Ауэ то, что чувствовали его жертвы. Т.е. тут надо выбирать одно из двух: или ты соглашаешься какое-то время смотреть на мир глазами этого персонажа, или раздраженно захлопываешь книгу и отправляешься по своим делам.

Стереотипичность представлена и в географии. Главный персонаж Ауэ успевает попасть на все значимые точки истории войны: На его личной карте и Бабий Яр, и Сталинград, и Кавказ, где он принимает участие в обсуждении животрепещущего вопроса, считать ли евреями, т.е. поголовно уничтожать, горских татов и караимов (здесь автор показывает поразительную осведомленность и в хазарской версии, и в древнем происхождении кавказских евреев, ведущих свою историю чуть ли не со времен вавилонского пленения!).

Каким-то образом это все увязывается с гомосексуальностью Ауэ. Тут читателям предстоит весьма «продвинутое» чтение, соответствующее эпохе современных «либеральных ценностей». Не оставляет крамольная для нашего времени мысль: все то, о чем современный мэйнстрим взахлеб кричит “This is normal!”, писатель отнюдь не показывает таким уж «нормал». Впрочем, меньше всего автора можно упрекнуть в поддакивании вкусам того или иного фрагмента читающей публики — отношением публики он, кажется, совершенно не озабочен.

В книге встречаются замечательные, чеканные формулировки, которые вполне могло бы войти в сокровищницу афоризмов, если бы у книги оказалось достаточное число читателей. Но это вряд ли — массовым чтением она не станет. И я тоже не могу взять на себя смелость рекомендовать эту книгу к прочтению. Нет, только на свой страх и риск!

Самой изначальной, нормальной, человеческой реакцией на “Благоволительниц” можно счесть статью рецензента The New York Times, где присужденная роману Гонкуровская премия объявлялась свидетельством «не только извращенности французского вкуса, но и того, как изменилось отношение литературы к Холокосту за последние пару десятков лет», а сам Литтелл обвинялся в том, что он заставил нас слушать «монстра, который монструозно долго повествует о своих монструозных поступках».

Я сказала бы даже больше. «Монстр с человеческим лицом» — вот что создал Литтелл. Случайно или неслучайно, именно сейчас, когда «доброхоты» все чаще заикаются о «пересмотре» Холокоста, написан этот роман? Вообще-то ничего случайного в мире нет! Но сказать, что книга всего лишь отвечает «злобе дня», будет совершенно неправильно. Она для этого слишком масштабная.

В романе чувствуется необыкновенной силы гипнотизм, который свойственен только высочайшим образцам литературы. И с этим мы ничего поделать не можем. Все, даже стиль, работают на этот гипнотизм присутствия, совершенно нежеланного, отвратительного присутствия. Стиль… Пожалуй, он тут самое важное. Размеренный, педантичный (я его называю «немецкий», хотя может быть, это не совсем правильно). Именно такое ощущение оставляет у меня подчеркнутая тяжеловесность текста, обстоятельность фраз, одинаковая по глубине дотошность в цитатах из греческой классики и в цифрах уничтоженных евреев, полное отсутствие юмора. То, что они выдают за юмор, — страшно. Но похоже автор настаивает: так они шутят, другого им не было дано. Помните, как знаменитого киноактера Робина Уильямса в ходе интервью германскому телеканалу спросили:

— Почему в Германии снимается так мало смешных комедий?

— А вам никогда не приходило в голову, что вы убили всех людей с чувством юмора? — ответил вопросом на вопрос Уильямс. Конечно, это ответ «комедианта», к ним подходят с другой меркой. Но все же…

Убийство тысяч и собственное несварение желудка проговаривается подряд, как бы через запятую. А то, что у читателя при этом волосы встают дыбом, это происходит как бы случайно, помимо авторской цели и уж точно, помимо желания персонажа. Это ли не высший пилотаж писательства?

Про роман Джонатана Литтелла следует сказать еще вот что. Эта проза, притворяющаяся документалистикой, и документ, выданный за прозу. Впрочем, это же может быть и главным достижением. Роман буквально нашпигован документами, демонстрирующими, как в середине ХХ века функционировала фабрика зверств.

Гнетущее впечатление производит не знающая сбоев обстоятельность персонажей. Уже истреблены миллионы человек, а они все так же деловито обсуждают вопросы эффективности: какой минимум кормежки можно давать для максимального использования заключенных на работах, как сделать процесс наиболее экономичным. Надо ли внедрять рациональный принцип «первый пришел — первым ушел» или надо оставлять наиболее крепких — все это рождалось в результате обсуждения «эффективности» и шло в бесконечных отчетах, рапортах и докладных по инстанциям до самого верха.

В перерывах между операциями истребления киевских евреев (когда за двое суток было уничтожено около 30 тысяч человек) офицеры пьют пиво, заедая его сосисками, а их командиры жалуются на то, что от желающих поучаствовать в расстрелах нет отбоя.

Кстати, помощь украинцев, которые в романе названы хиви, в деле уничтожения евреев, тщательно готовилась, раскручивалась, поощрялась. В общем, и здесь немцам не удастся отсидеться за чьей-то спиной: виноваты они! Ну, а то, что остальные (множество «остальных») — оказались «первыми учениками», старательными, азартными, на все готовыми — это разговор особый. Литтелл утверждает, что эта юдофобская готовность даже под вопрос не ставилась, а воспринималась как данность.

Страшен эпизод, когда Ауэ, который любит «пройти-и-ись» по разрушенным, опустевшим местам, хранящим следы недавней жизни, заходит в чье-то жилье. В распахнутом настежь доме на плите кипит вода, а тех, кто поставил ее на огонь, уже нет… И Ауэ решает вымыться! Он намыливается чужим мылом, вытирается чужим полотенцем, тщательно моет руки, которые только что нажимали гашетку во рву Бабьего Яра. «Характер нордический, выдержанный», блин! Ну, ничего, Сталинград им покажет! И действительно, в сталинградском котле весь лоск быстро сходит, несчастные, завшивленные, голодные, они вызывают жалость! И вот оно, свершилось! Нацисты — жертвы Сталинграда пробуждают у читателя сочувствие! Может быть, здесь и проходит главный водораздел эпохи: кому-то сострадательность неведома, а у кого-то она просыпается, может быть и в самое неподходящее время. И пусть персонажи «Благоволительниц» сыпят цитатами из греческих трагедий или музицируют в кругу семьи и друзей, настоящую культуру (гуманистического толка) мы по-прежнему будем определять сострадательностью. Увы, Джонатан Литтелл своим героям в ней полностью отказывает.

Когда у писателя есть талант, он ведет его, помимо его воли. Не знаю, планировал ли Литтелл, но он вступил на «рыцарское» поле.

Разъясню, что я имею в виду. В литературе и искусстве просматривается противостояние, пожалуй, одно из самых главных: противостояние культов «Рыцаря» и «Дикаря». Ну, про дикаря ясно — это такое «дитя природы, на лицо ужасное, чистое внутри». Ему в его дикарской неучености и простоте якобы ведома настоящая правда жизни, а посему он может делать все, что угодно. В буквальном смысле. Голливудско-профессорское сообщество только смахнет умильную слезу — «какое прелестное дитя гор!»

С культом рыцаря несколько сложнее. Как оказалось, культ «Рыцаря» — нелегкое для восприятия понятие. Часто над нами довлеет романтический шаблон — типа «он настоящий рыцарь, всегда пропускает деушку вперед». На самом деле культ «Рыцаря» олицетворяется жестокостью и служением Идее с невнятными, но патетическими целями. Во имя идеи надо убивать врагов — настоящих или мнимых, чем больше, тем служение величественнее. Из рыцарской идеи выросли крестовые походы, фашизм и ку-клукс-клан. Вот в этом романе то и дело, с упорным повторением, писатель подчеркивает, что убивая без эмоций (эмоции как раз не приветствовались) тысячи и тысячи беззащитных невинных людей, чистокровные арийцы» выполняли «служение». Хотел он этим что-то прояснить или сам попал под воздействие «суровой арийской миссии» — вот этот вопрос мне бы хотелось ему задать.

Ведь Д.Литтелл сам, как показывает его биографическая информация, тоже не лишен «прогрессистских» заблуждений — охотно путает защиту с нападением. Нежелание Израиля стать (в очередной раз!) жертвой называет агрессией. А ведь Гитлер и его приспешники тоже говорили, что они всего лишь обороняются от «еврейской угрозы». и поэтому всех семитов, включая малых детей, надо увести в ров. А там уже, просвещенный знаток греческого и латыни офицер Ауэ будет, выполняя «миссию», нажимать на гашетку.

«Благоволительницы» из названия романа — это богини мести Эринии из древнегреческой мифологии. Но кому они мстят, эти фурии?

Убийцы, — и в первую очередь главный герой, — не испытывают раскаяния, не чувствуют вины… Большинство из тех, кто участвовал в описанных событиях, ушли безнаказанными, как герой романа. И ничто не мешало им спать по ночам. Навалившееся безумие? Но это не месть, а спасение, способ еще более спокойно спать по ночам. Нет, те, кто надеются, что справедливость в конце книги восторжествует, что убийцы переполнятся раскаянием, что в гибели жертв есть смысл, наконец, — могут отложить книгу. Ничего этого нет. А что же есть? А есть вот что: вина не снята, господа участники. Да, да, слышали: «семьдесят три года, сколько можно!» А это никому неизвестно. Богини мщения еще летают, и что именно задумали эти фурии, — пока неизвестно.

Ася Крамер