Блистательный Бакст и его эпоха

Окончание. Начало в № 1013–1015

Военный конфликт обнажил жестокость воюющих сторон и их готовность хладнокровно убивать себе подобных. Вера в благородные порывы человеческой души задохнулась в газовых атаках германской армии. 10 миллионов человек стали жертвами бессмысленной бойни.

Дягилевский балет еще до войны обосновался в Монте-Карло. Там готовили очередные спектакли и нередко давали представления. Оттуда выезжали в Париж и другие европейские столицы. В разгар кровопролитных сражений выезжать стало некуда. Единственное, что удавалось – благотворительные концерты в Швейцарии.

В 1916‑м Дягилев нашел выход – его труппа отправилась на длительные гастроли в Америку. Отбросив обиду, он решил пригласить в эту поездку и Нижинского. Ему помогли вызволить Вацлава из немецкого плена, в котором тот оказался в Австрии. Всё шло замечательно, «Русские балеты» пользовались в США огромным успехом. На этой волне Нижинский еще раз попробовал себя в качестве хореографа – поставил балет «Тиль Уленшпигель». Увы – очередная неудача, которая окончательно подкосила его психическое здоровье. Пока гастроли продолжались, Дягилев в Испании, в Сан-Себастьяне представил публике две новых работы в постановке Леонида Мясина. Декорации к ним сделал уже ивестный нам испанский художник Хосе-Мария Серт.

А где же Леон Бакст?

Весной 1914-го с ним случилась беда. Пять лет шла напряженнейшая работа, фактически на износ. Результат – переутомление, нервный срыв, депрессия. К этому добавилась гипертония. Врачи запретили ему не только работать, но даже обсуждать профессиональные вопросы. И надо добавить еще один момент: ему не с кем было делиться радостями или огорчениями, не было дома и семьи. Еще в 1910‑м в его письме жене из Парижа прозвучали такие строки: «Вот я и у цели: признание, невероятное, непостижимое в центре Мира – Париже… все мне оставляют карточки, приглашают на обеды, завтраки и т. д. – и мне очень грустно и одиноко…» В том году они расстались с Любой.

Врачи направляют Бакста на лечение в Швейцарию, в Монтре. Ему требуются покой и положительные эмоции. И помощь от родных приходит незамедлительно. Сестра, София Клячко, вместе со всеми своими четырьмя детьми приезжает в Монтре. Потом его навещает брат с женой. С началом войны все перебираются в Женеву. У Льва состояние значительно улучшается, врачи разрешают ему начать потихоньку рисовать. В Женеве он встречает Дягилева и понимает, что уже готов к настоящей большой работе. Он перевозит сестру с детьми в Лозанну и во второй половине 1916 года направляется в Рим.

Леонид Мясин оказался талантливым хореографом. В Риме он ставил два новых балета, и к одному из них, «Женщины в хорошем настроении» на музыку Скарлатти, Лев сделал декорации и костюмы. А второй балет, «Парад» композитора Эрика Сати, оформлял Пикассо. Работа бок о бок сблизила художников, они подружились и с большим уважением относились друг к другу.

Кстати, постановку «Парада» финансировала Габриэль Шанель, по прозвищу Коко, и она же изготавливала костюмы для нее. Чуть раньше Мися Серт встретила ее на одном из приемов, и они быстро стали лучшими подругами. Именно Мися помогла ей, талантливому модельеру, подняться в верхние эшелоны законодателей моды. Тогда же познакомила ее и с Дягилевым. Коко Шанель пришлись по вкусу эти своеобразные русские, и она многое сделала для них. Характерная деталь: в 1920‑м ей представили Игоря Стравинского, которому трудно жилось в те годы. И Габриэль поселила композитора с женой и детьми в своей только что построенной вилле. Там они прожили целый год.

Конец 10‑х годов 20 столетия. Мир стремительно менялся. Октябрьская революция в России отсекла от родины многих талантливых людей. По разным причинам отдельные артисты покидали дягилевский балет, и уже невозможно было найти им замену в Петрограде или Москве. Тем не менее, новеньких принимали в труппу, и выглядело это иногда забавно. К примеру, Антон Долин и Лидия Соколова – на самом деле, танцовщики из Лондона Патрик Хили-Кей и Хильда Маннингс. А взяли они себе русские имена, чтобы не запятнать реноме «Русских балетов».

В 1920-м Дягилев разругался и расстался с Мясиным. Как раз в это время сестре Нижинского Брониславе удалось эмигрировать из Киева и привезти с собой группу учеников. Она стала главным хореографом балетов, а у Дягилева вскоре появился новый фаворит, из ее воспитанников, – Серж Лифарь. И еще одного претендента на эту роль представили мэтру тогда же – юного Бориса Кохно, бежавшего с матерью из Советской России. Уже через несколько лет он напишет отличные либретто для балетных спектаклей.

В 1921‑м у Сергея Дягилева обнаружили сахарный диабет. Врачи предписали ему строгую диету. Но он был не таким человеком, чтобы ее придерживаться. В том же году «Русские балеты» показывают в Лондоне «Спящую красавицу» Чайковского – с триумфальным успехом. Триумф оборачивается трагедией: сборы от спектаклей покрыли лишь малую часть расходов. А меценаты уже тоже выбились из сил. Труппа начинает разбегаться. Спасает ситуацию Шанель, выделив своим любимцам огромную сумму.

В 1929‑м обрывается призрачное благополучие послевоенных ярмарок и балов. Мировой экономический кризис ввергает Европу в хаос. И в 1929‑м обрывается жизнь Сергея Павловича Дягилева.

Каждое лето он отдыхал в Венеции, которую полюбил за особое очарование. И на сей раз в начале августа он приехал сюда и остановился, как обычно, в «Гранд-отеле». Хотя порой он казался еще веселым и здоровым, болезнь уже изнутри подточила его. Неожиданно произошло резкое обострение, и 19 августа его не стало. Мися Серт была рядом с ним в эти последние дни. Она, оплатив все расходы, организовала похороны в православной части кладбища Сен-Микеле.

У самой Миси в это время тоже не было причин для радости. Казалось, ничто не предвещало беды. Близкие отношения с Хосе-Мария Сертом, завязавшиеся еще в 1908 году, были закреплены сначала в гражданском браке, а в 1920‑м еще и религиозным обрядом. Они любили друг друга. Но в середине 20‑х юная грузинская аристократка Русудан Мдивани в письме попросила Серта помочь ей с проектом, который она готовила на конкурс скульптуры. Он пригласил ее к себе в мастерскую, и тот момент, когда он впервые увидел эту тонкую, хрупкую девушку, изменил жизнь Миси. Серта поразила особая красота грузинки, ее искренность и непосредственность.В 1928‑м он расстается с Мисей. К этому времени они уже знали, что у Русси, как ее все звали – туберкулез, о чём сама она не догадывалась.

Русси удалось отправить на лечение в Швейцарию. Она переходит в католичество и в 1930‑м венчается с Сертом. А Мися вместе с Шанель уезжает в Голливуд, где ее подруга создает костюмы для героинь фильмов в студии Сэмюэля Голдвина. После возвращения она продолжает активно участвовать в артистической жизни Парижа, выступает сама с фортепианными коцертами.

Но безмятежные годы уже закончились. Русси умирает от повторной вспышки туберкулеза. У Миси падает зрение. Она уже несколько лет колется морфином – прямо через одежду и даже при посторонних. Начинается война, немцы оккупируют Францию. Серт теперь опять вместе с Мисей, но живут они раздельно. В 1944‑м союзники освобождают Париж, а через год умирает Серт. Почти слепая, Мися проживет еще пять лет, о ней будет заботиться ее секретарь. Она скончается 15 августа 1950 года. Ее верная подруга Габриэль Шанель устроит ей изысканные похороны.

Между тем, у Леона Бакста жизнь двигалась по своей колее. Он вернулся в Париж, и там в 1918 году его настигла страшная весть: в Советской России умерла от голода его сестра Розалия, писательница и переводчик. И сразу всё его лечение пошло насмарку – новый нервный срыв оказался сильнее прежнего. Резко обострилась чувствительность, он болезненно реагировал на звук, на свет, на любую новость. Появилось чувство страха. Положение осложнялось тем, что рядом не было никого из близких. Хуже того, в его квартире на бульваре Малерб с ним была прислуга, некая Линда. Она должна была ухаживать за больным, а вместо этого терроризировала его. У нее была доверенность на получение его денег, поэтому всё, что ему присылали, она забирала себе. Она обрубила все связи Льва с внешним миром. Они с мужем требовали у беспомощного художника, чтобы он вписал их в свое завещание. Бакст действительно находился на грани смерти.

Сестра София ничем не могла помочь, у нее не было средств на поездку из Лозанны в Париж. Каким-то чудом Лев сумел послать ей письмо, но, что значительно важнее, – удалось связаться с Алисой Гарретт.

Он познакомился с ней еще в 1914-м, когда она приехала в Париж из США со своим мужем-дипломатом. Одаренная женщина, она обладала тонким вкусом, рисовала и хорошо пела. Покровительствовала художникам и артистам. Неудивительно, что они с Бакстом нашли общий язык и вскоре подружились. По просьбе Льва она стала его доверенным лицом и агентом. Организовала его выставку в Нью-Йорке, а потом переоборудовала ее в передвижную, которая побывала в Далласе, Лос-Анджелесе, Сан-Франциско, Денвере. И, конечно, она откликнулась на сообщение Льва о его ужасном состоянии и переслала деньги в Лозанну. Тогда старшая из его племянниц примчалась в Париж и взяла на себя опеку над дядей. А позже приехала Софья с остальными детьми. Бакст был спасен. Стал ездить на прогулки в Булонский лес, и к осени 1920 года пришел в себя.

Надо сказать, что с годами Дягилев всё меньше учитывал мнение своего верного друга, а однажды серьезно обидел его. «Когда милый Левушка Бакст увидел, что он уже не в силах противодействовать тому, что его возмущало, он поссорился насмерть с Дягилевым…» – пишет в мемуарах А. Бенуа. Но в 1921‑м Дягилев упрашивает Бакста поработать над оформлением «Спящей красавицы».Лев согласился – оказалось, у него с этим балетом связано любопытное воспоминание. Тогда же он рассказал о нём в парижском журнале Comedia. Вот отрывок из этой статьи. Дело происходило в 1890 году, главный режиссер Императорской оперы пригласил тогда еще начинающего Льва Бакста на генеральную репетицию нового балета П. И. Чайковского «Спящая красавица».

«По этикету полагалось раньше, чем пройти в уже кишащий зрительный зал, зайти в кабинет режиссера… В глубине просторной комнаты, украшенной персидскими коврами, сквозь толпу балерин в нарядных пачках, я видел два силуэта, составлявших центр, и по тому, как почтительно обращались к ним артисты, я понял, что это «персоны».Один из них был большой, с сутулой спиной, с орлиным носом, с ласковой и лукавой улыбкой, со звездой Владимира на левой стороне груди голубого мундира директора императорских театров… Второй господин был ниже ростом, волосы и борода белые, лицо очень розовое, приветливое и застенчивое. Он явно нервничал и заметно делал усилия, чтобы овладеть собой.Кто это? Я старался встретиться взглядом с моим старшим другом [режиссером], который, наконец, заметил меня, затертого в море пенящихся пачек… «- Левушка, иди-ка, я представлю тебя нашей славе, нашей гордости – Петру Ильичу Чайковскому!» Красный от волнения, в своем мундире школы живописи, очень маленький, но в белых перчатках, – казавшихся мне такими шикарными, – рыжий, коротко остриженный – я казался, вероятно, смешным. Храбро вырвавшись из своего приятного заключения, не сморгнув, я первый протянул руку знаменитому композитору. «- Вот, – продолжал старый режиссер среди общих улыбок, – этот малыш обожает театр и рисует уже эскизы. На днях, рассказывая за чашкой чая у друзей о вашей «Красавице», он импровизировал декорации по своему вкусу… Где же они?» – И он тщетно рылся в ящике своего стола.» – Я нахожу музыку «Спящей красавицы» хорошей!» – вскричал я прерывающимся от волнения голосом среди общего изумления, скоро сменившегося диким хохотом.»

Была у Левушки после 1917 года незатихающая болевая точка: сын и бывшая жена, которую он продолжал любить, несмотря ни на что. Им он регулярно посылал ежемесячное пособие в Россию еще с тех пор, как они расстались. Теперь же, зная о крайне тяжелых услових существования на родине, он стремился вызволить их оттуда. По его просьбам, благодаря ходатайствам И. Грабаря и А. Луначарского, они получили разрешение выехать в Италию. Туда посылать деньги было намного надежнее.

Бакст продолжает напряженно трудиться. В 1922–23 годах появилось несколько театральных постановок – балетов, драм, трагедий, водевилей – либо по его сценариям, либо с элементами его оформления. А из Америки идут письма: Алиса Гарретт с мужем настойчиво приглашают Льва приехать к ним в Балтимор. Они получили в наследство большой особняк, Evergreen House, хотят кое-что в нём перестроить и надеются, что их друг им в этом поможет. И в ноябре 1922-го утонченный европеец впервые отправляется за океан.

Нью-Йорк потряс его. Никаких конных экипажей, одни автомобили. Транспорт движется не только по улицам и под землей, но и над головами. Уйма дорогих магазинов, а в них сотни людей. Он пишет сестре: «Подумай, больше 7 миллионов оседлого населения в Нью-Йорке! Синагог масса, и на самой элегантной 5-й Avenue великолепная синагога, очень торжественная. Половина всех магазинов еврейские».

Лев поселился у Гарреттов в Балтиморе, где ему создали теплые, уютные условия. Он наново, по-своему, расписал два помещения Эвергрин-хауса, а гимнастический зал переделал в домашний театр, оформив его, как он писал, «в русско-бакстовском стиле». Одновременно он писал портреты – а заказов была масса, устраивал выставки и проводил деловые встречи. 30 января 1923 года в нью-йоркском отеле «Плаза» он прочел лекцию о моде, посвященную искусству костюма. В битком набитом зале собралось около полутора тысяч человек. В письме сестре, рассказывая о большом успехе, он замечает, что заплатили за лекцию больше, чем за картину маслом: «Это точно гастроли Шаляпина – приятно и гораздо легче, чем картина». Текст лекции опубликовал журнал Vogue. Потом последовали другие выступления.

С интересным деловым предложением к Баксту обратился Артур Селиг, известный предприниматель, производитель шелковых тканей. Он попросил его разработать орнаменты для ткани, основанные на культуре американских индейцев. Лев отнесся к этой идее очень серьезно. Он объехал всё Западное побережье, побывал во многих резервациях Калифорнии и Великих Равнин, в таких известных племенах, как хопи, акома, навахо и других. И создал замечательные образцы. Тогда Селиг попросил сделать еще орнаменты на русские, африканские и индийские темы. Получилась отличная коллекция.

Надо сказать, что компаньоны Селига кисло отнеслись к его замыслу и не поддержали его. Тогда Артур покинул фирму, в руководстве которой состоял 32 года. Он сдал заказ на другую фабрику, а сам открыл магазин. О результате можно судить по письму Льва родным: «Материалы мои разошлись по всей Америке с огромным фурором – все дамы света гуляют теперь в них». О том, кусали ли локти компаньоны Селига, история умалчивает.

Бакст вернулся в Париж в апреле 1923 года, а уже в январе следующего снова отправился в США. Через день после приезда читал лекцию в Мичиганском университете в г. Энн-Арбор. А дальше опять повседневная работа. В феврале он пишет Игорю Грабарю и Константину Сомову, готовившим выставку русского искусства в Америке: «Увы, я здесь прикован заработком (у меня 14 человек родных живут целиком на мой счет!), и я обязан работать, не покладая рук».

На сей раз пребывание за океаном длилось 4 месяца. В его мастерской в Париже Льва ждали новые проекты. В частности, он написал либретто балета «Истар» для своей старой знакомой Иды Рубинштейн. И собирался заняться декорациями и костюмами для этой постановки.

Революция отняла у Иды всё ее состояние. Но в нее влюбился пивной король Уолтер Гиннес, и она стала его любовницей. Супруга сэра Уолтера благоразумно делала вид, что ничего не замечает. А Ида вернулась на сцену. Ее еще будет ждать шумный успех в балете «Болеро» – эта вещь, написанная специально для Иды, прославит Равеля. Во время войны она будет ухаживать за ранеными в госпитале, открытом в Лондоне Уолтером. Потом уедет во Францию, перейдет в католичество и после сердечного приступа найдет успокоение на кладбище города Ванс. По ее завещанию на надгробном камне будут только две буквы: IR.

А тогда, в 1924-м, Лев Бакст вынашивал еще один, сногсшибательный проект. Эта мысль пришла ему в голову впервые в 1916-м: открыть Дом моды и универсального дизайна. Что касается театрального костюма и модной одежды, у него уже был договор с мадам Липской, которая много лет выполняла вышивку и отделку нарядов его частных клиенток. А идея насчет дизайна была смелой и абсолютно новаторской. Он брался разрабатывать в едином художественном ключе архитектурное решение интерьера, мебель к нему, ткани, керамику, посуду, стекло, столовое серебро, одежду, ювелирные изделия и даже автомобиль.

Увы… Ни Дом не был создан, ни балет «Истар» не был полностью оформлен. Летом Лев серьезно заболел – опять всё то же. Его положили в больницу. Запретили даже читать письма. Когда наступили холода, он к тому же простудился. И 27 декабря 1924 года скончался от отека легких.

В последний путь его провожала масса народа – поэты и художники, музыканты и артисты, цвет театрального и литературного Парижа – знаменитости мирового масштаба. Прощальная церемония прошла на кладбище Батиньоль.

Свою мастерскую Бакст завещал сыну Андрею, свои работы – племянницам. А сбережений у него не было.

Столетие BalletsRusses мир отмечал достаточно широко. Париж, 2008: выставка экспонатов из частных коллекций. Лондон, 2010–2011: выставка «Дягилев и Золотой Век Русских Балетов». Канберра, 2010–2011: выставка в Национальной галерее Австралии «Русские балеты: искусство костюма». Вашингтон, 2013: выставка «Дягилев и Русские Балеты, 1909–1929: когда искусство танцует с музыкой». Стокгольм, 2014–2015: выставка в Музее танца «Спящая красавица – мечты и костюмы». Всюду – оригинальные экспонаты, и всюду, конечно – Бакст.

Американцы создали в 2005‑м году двухчасовой документальный фильм, получивший ряд престижных премий.

Отмечают эту дату и в России. В том же 2005‑м театр «Кремлевский балет» приступил к проекту, претенциозно названному «Русские Сезоны. 21 век». В основном, под руководством Андриса Лиепы осуществляется то, что он определил как «возрождение дягилевских балетов». То есть они, один за одним, ставят балеты из дягилевского репертуара.

Каждый здравомыслящий человек понимает, что в данной ситуации слово «возрождение» звучит, по меньшей мере, странно. Повторить любой давний спектакль невозможно в принципе. Даже если попытаться восстановить хореографию. Причины очевидны – другой постановщик, другие артисты, другое время – то есть и зрители, совершенно иначе воспринимающие то, что происходит на сцене. Меня, разумеется, заинтересовало – а как там с оформлением? Бакста тоже «возрождают»? Оказывается, декорации и костюмы к сезонам 21 века создают Анна и Анатолий Нежные. Я ничего не имею против Нежных. Просто хочется напомнить слова Дягилева, сказанные им еще в 1910-м: «Революция, которую мы произвели в балете, касается, может быть, всего меньше специальной области танцев, а больше всего декораций и костюмов».

Бакст добивался единства музыки, живописи и пластики – и именно это способствовало мощному эмоциональному воздействию на зрителей.

Но прошли в Москве и две хорошие выставки. В 2010‑м в Третьяковской галерее – «Видение танца», где среди работ других художников нашлось достойное место для Бакста. А в январе-апреле 2013-го в галерее «Наши художники» под названием «Лев Бакст: открытие материи» были выставлены орнаменты из числа созданных для Артура Селига, вместе с образцами тканей.

Если бы трудяга Левушка знал, сколько будут стоить его работы через 100 лет после их создания! В мае 2012-го на аукционе Christie`s его акварель «Желтая султанша» была продана почти за полтора миллиона долларов.

Вспомнили о нём и в родном Гродно. И назвали недавно в его честь улицу – на самой далекой окраине. Поближе к центру уже всё занято. Есть, к примеру, проспект Клецкова. Так Клецков был как-никак величиной – первый секретарь обкома партии. А кто такой Бакст – он даже кандидатом в члены партии не состоял.

«Для того, чтобы дойти от серой мещанской жизни маленького провинциального городка до всемирной арены – надо быть человеком сильной воли и единой любви. Скромный, добродушный Левушка – сделал этот трудный, но почетный путь, как бы шутя, не добиваясь «славы». Она к нему пришла сама».

Так написал о Баксте Дмитрий Философов. Точнее не скажешь.

Самуил КУР