Блистательный Бакст и его эпоха

Продолжение. Начало в №1013

Репертуар 1910 года планировали летом, в Венеции, в узком кругу. И совершенно естественным стало появление в следующем «Русском сезоне» «Шахерезады» – балета, поставленного специально «под Иду». Дягилев попросил Серова создать рекламную афишу и программку с ее изображением на обложке. Тот загорелся и написал знаменитый портрет обнаженной Иды Рубинштейн, вызвавший столько же споров, сколько восторгов.

Музыкальную основу «Шахерезады» составила известная оркестровая сюита Римского- Корсакова. Либретто написал Александр Бенуа – судя по названию, он опирался на «1001 ночь». Однако бесполезно было бы искать в арабских сказках что-то похожее на сочинение Бенуа, скорее всего, у него родилась 1002-я ночь. 4 июня 1910 года в Гранд Опера состоялась премьера. Зал взорвался овацией, как только поднялся занавес – это была реакция на декорации и костюмы. А потом началось действие.

Шах Шахриар отправляется на охоту, не обращая внимания на просьбу главной жены, Зобеиды, не делать этого. Остальные жены из его гарема, пока хозяина нет, уговаривают евнуха впустить к ним их любовников-негров. Приходит и любовник Зобеиды – Золотой Раб. Внезапно возвращается шах и обнаруживает в своем гареме оргию. Он в бешенстве подает знак, и янычары устраивают расправу. Под их ятаганами падают и женщины, и рабы. Зобеида молит сохранить ей жизнь, но и ее постигает общая участь.

Ида-Зобеида и Золотой Раб-Нижинский великолепны в постановке Фокина. Но главным было то, что под прекрасную музыку на зрителей обрушились «жестокость и чувственность Востока» – ошеломляющие, опьяняющие, отодвигающие на задний план пресную картину будней. Создание этого настроения – в решающей степени дело рук Бакста. Он отлично знал ту эпоху, когда происходит действие. Архитектура декораций и одежда героев передавали самую суть той давней культуры. И при том он не просто владел цветом, он умел задать ему ритм, который раскачивал воображение публики, вызывая спонтанный эмоциональный отклик.

Вот что писал о своей работе сам Бакст: «В каждом цвете существуют оттенки, выражающие иногда искренность и целомудрие, иногда чувственность и даже зверство, иногда гордость, иногда отчаяние. Это может быть… передано публике… Именно это я пытался сделать в «Шахерезаде». На печальный зеленый я кладу синий, полный отчаяния… Есть красные тона торжественные и красные, которые убивают… Художник, умеющий извлекать пользу из этих свойств, подобен дирижеру…»

Я назвал бы это откровение философией цвета.

Реакция парижан на два балетных спектакля русских оказалась потрясающей, более того – по-своему  неожиданной. После «Клеопатры» и «Шахерезады» изменилась даже французская, то есть, по сути, мировая мода. Разрезы на платьях, цветные парики, яркие краски, шаровары, тюрбаны, оранжевые абажуры – это вошло в жизнь не одного поколения под незабываемым воздействием увиденного на сцене. И это всё – Бакст.

Свидетель этих событий, уже упоминавшийся критик А. Левинсон, оценил ситуацию так: «Париж был подлинно пьян Бакстом». Марсель Пруст в письме 1911 года писал: «… Передайте Баксту, что я испытываю волшебное удивление, не зная ничего более прекрасного, чем «Шахерезада»». Петербургский журнал «Столица и усадьба» сообщал: «Сейчас Бакст – один из наиболее популярных художников, спрос на него громадный. Рассказывают, что с восьми часов утра к нему трезвонят беспрестанно по телефону поклонники, интервьюеры дежурят часами у его дверей». Его персональные выставки проходят по всей Европе – Париж, Лондон, Берлин, Стокгольм и в США – Нью-Йорк, Бостон, Филадельфия, Чикаго. Король парижской моды Пуаре вынужден, чтобы не потерять клиентуру, создавать новые образцы одежды совместно с Левушкой. Не отстает и другой Дом моды – Пакэн. По заключенному с ним на три года контракту две трети его моделей будет разрабатывать Бакст.

Александр Бенуа очень точно отметил новаторство своего друга, особенности его творческой манеры. Цвет, декорация и костюм на глазах зрителей становились активными и равноправными участниками сценического действия. Парижане очарованы – у «Русских балетов» мгновенный успех. «В этой области, – писал Бенуа, – Бакст с первых же шагов (еще в России) занял прямо-таки доминирующее положение, и с тех пор он так и остался единственным и непревзойденным».

Мальчик, который когда-то рисовал ночами под одеялом, теперь нарасхват и работает в напряженном ритме. С 1909 по 1914 годы для «русских сезонов», театра Иды Рубинштейн и других он оформил более двадцати балетных, оперных и драматических спектаклей, не считая особых заказов. Что касается Иды, то после триумфальных успехов у Дягилева она ушла из русского балета и основала свой театр. К тому времени она уже окончательно переселилась в Париж.

Сформировав труппу, Ида обращается к известному итальянскому писателю Габриэле Д`Аннунцио с просьбой написать что-нибудь специально для нее. Так появляется «Мистерия о мученичестве Святого Себастьяна». Музыку к спектаклю пишет Клод Дебюсси, сценография, конечно же, Льва Бакста. В главной роли – Ида. Опять ошеломительный успех. Д`Аннунцио в это время живет в Париже с очередной любовницей. О его скандальных похождениях говорит вся Европа, и все с увлечением читают его книги. Однако на сей раз эпатажный писатель получает удар с неожиданной стороны.

Ватикан приходит в ярость: женщина, к тому же еврейка, да еще, говорят, лесбиянка, создает образ знаменитого католического святого! Папа отлучает Д`Аннунцио от церкви и запрещает верующим читать его произведения и смотреть его спектакли. Габриэле не расстраивается – он уже покорен необычной красотой Иды. Он пишет ей пылкие стихи и дает отставку любовнице. В свою очередь, страстный итальянец тоже произвел впечатление на Иду. В разгар завязавшегося романа в Париже появляется американская художница и феминистка Ромэйн Брукс. Она знакомится с Идой и – влюбляется в нее. Правда, у той в данный момент есть мужчина, но Ромэйн эта деталь не смущает. Остальных – тоже, и они начинают жить втроем.

Можно по-разному относиться к этой явно нестандартной ситуации, но для всех ее участников она оказалась плодотворной. За четыре года тройственного союза Брукс создала лучшие свои работы, в том числе несколько портретов возлюбленной. Сама Ида блистала в спектаклях и снималась в фильмах, сценарии к которым писал Габриэле. Любовь кончилась в 1915-м, и треугольник распался на три составных части.

Разумеется, Бакст работал не только на Иду Рубинштейн. Ушла от Дягилева и Анна Павлова, создав свою труппу. Лев сделал декорации для ее нью-йоркских гастролей. К сожалению, дела у блестящей балерины не заладились – денег, как у Иды, у нее не было, а пробиваться без Дягилева оказалось очень сложно.

Еще две знаменитые женщины обращались за помощью к Баксту.

Маркиза Казати время от времени баловалась сценой. Обладательница несметных богатств, экзотичная итальянка, она слыла роковой красавицей. Числилась за ней и связь всё с тем же Д`Аннунцио. Прославилась как меценатка. Вокруг нее клубился рой поклонников – художники, актеры, писатели. Живописцы наперебой писали ее портреты, в итоге их набралась целая галерея – больше 130. Лев создал эскизы костюмов для индо-персидских танцев, с которыми выступала маркиза.

А М. Кузнецова-Бенуа, прима Мариинского театра, обладательница великолепного сопрано, принимала участие и в русских сезонах. Ее первым мужем был старый знакомый Бакста Альбер Бенуа. Она выступала в ведущих оперных партиях в костюмах, созданных Львом, – в «Богеме» и «Мадам Баттерфляй» Пуччини, в «Орфее» Глюка, «Садко» Римского-Корсакова, «Фаусте» Гуно, «Травиате» Верди и в других.

Но бесспорным приоритетом в творческих устремлениях Бакста оставались «русские сезоны». И сейчас самое время обратиться к этому уникальному явлению и к личности человека, который его придумал.

31 марта 1872 года в семье офицера, потомственного дворянина Павла Павловича Дягилева родился сын, которого нарекли Сергеем. Радость от рождения мальчика вскоре была омрачена: через несколько месяцев скончалась его мама. Малыш, однако, не почувствовал горечи сиротства – в его жизни появилась мачеха, прекрасная и заботливая женщина. Ее звали Елена. Сергей полюбил ее трепетно и безоглядно – как любят только мать.

Отца по службе перевели в Пермь, и там их дом стал одним из самых известных и гостеприимных. В нём пели, играли на рояле и даже ставили домашние спектакли.

После окончания гимназии, в 1890-м, Сергея отправляют к тетке, Анне Философовой, в Петербург. Он поступает на юрфак университета и одновременно берет уроки музыки у Н.А. Римского-Корсакова. И, став дипломированным юристом, уходит на эту, казалось бы, побочную дорогу: решает посвятить себя пропаганде искусства.

Приступил он к этому делу с энтузиазмом: вытащил из небытия замечательных русских художников 18 века; взялся за организацию выставок; стал выпускать вместе с Бакстом журнал; с 1999 года редактировал «Ежегодник императорских театров». Энергия била в нём через край. Пытался даже устроить гастроли иностранных музыкантов в столице, но потерпел фиаско – пробиться через дебри российской бюрократической системы ему не удалось.

И вдруг, в начале 20 столетия, он ставит перед собой нелегкую задачу – вывезти за рубеж с концертами плеяду русских талантов. С чего бы такой резкий поворот: от просвещения родного народа – к гастролям по Европам? Утверждают – хотел доказать, что Россия способна занять достойное место в цветнике европейских культур. Безусловно, так оно и было. Это – правда. Но не вся.

Ах, какие сюжеты предложили зрителям и замысел «Русских сезонов», и они сами! Любовь всех мастей и оттенков, благородство и предательство, ревность и измену! Причем пикантность этих сюжетов заключалась в том, что разворачивались они не на сцене, а в реальной жизни. Именно там творческие взлеты и падения под накалом безумных страстей сплелись в нерасторжимый клубок.

Для мальчика из Перми всё началось в 1890-м – окончание гимназии, Петербург, университет. В честь этих событий Анна Философова отправила своего сына Диму вместе с Сергеем в путешествие по Италии. Поехали они туда двоюродными братьями, а вернулись – любовниками.

Этот союз оказал самое благотворное влияние на Сергея Дягилева. Он был счастлив. Вошел в объединение «Мир искусства». Активно проявлял себя в художественной жизни российской столицы. В одном из номеров издаваемого им журнала опубликовал эссе Зинаиды Гиппиус – яркой представительницы новой русской поэзии.

Как раз к тому времени долго искавшая себя и пытавшаяся разобраться со своей сексуальной, гендерной идентичностью Гиппиус поняла, наконец, что она – мужчина в женском теле. Происходило это 100 лет назад, операций тогда не делали, но страсти бушевали посильнее, чем сегодня. Новая идентификация требовала нового партнера, и, осмотревшись вокруг, поэтесса заметила Диму Философова. «Это то, что мне нужно», решила она и пошла в атаку. Молодой человек вначале сопротивлялся, но в конце концов ей удалось уломать его и, таким образом, оторвать от Дягилева. После чего она устроила семью из троих – Зинаида, ее муж Мережковский и Дима. Ничего хорошего из этой затеи не вышло, не было там ни любви, ни согласия. И союз этот рассыпался.

Однако для Сергея Дягилева случившееся – измена и уход Димы – стало сильнейшей травмой. Он забросил журнал и захандрил. И тут в его жизнь вошел балет. Не сразу, постепенно, но предстояло ему закрепиться в ней навсегда. Дягилев и раньше был связан с театром, знал многих артистов и режиссеров. Среди его предпочтений балет, как искусство легкомысленное, находился на последнем месте. Но то, каким образом он сейчас столкнулся с ним, имело свою, очень специфическую подоплеку.

В начале первого десятилетия нового века Дягилев понимал, что его надежды на блестящую карьеру в Петербурге потерпели крах. А ведь его даже прочили в министры. Но он умудрился поругаться с дирекцией Императорских театров из-за своих друзей-художников и потерял работу. Сергей Павлович начинает посматривать за рубеж и в 1907-м бросает пробный камень: организует в Париже первый «Русский сезон». В «Исторических русских концертах» выступили выдающиеся композиторы и исполнители. Проба оказалась удачной.

В том же году князь Павел Львов представляет Дягилеву молодого танцовщика Мариинского театра Вацлава Нижинского. О нём говорили как о подающем надежды артисте. Львов, однако, имел в виду совсем другое. Богатый князь был неравнодушен к юным дарованиям мужского пола, и Вацлав уже около года являлся его избранником. Теперь же, – очевидно, остыв, – он хотел передать его в надежные руки.

Дягилев загорелся не сразу, зато Нижинский с нетерпением ожидал этого сближения. Он видел в нём залог своих будущих успехов, своего взлета. Его родители, поляки, странствующие артисты, внушили сыну, что в балете именно такой путь является самым перспективным. Люди опытные, они знали, что происходит за кулисами. И то, что должно было свершиться, свершилось. У Дягилева отныне появилась будоражущая цель – раскрутить талант своего нового возлюбленного, показать его Европе.

Маленькое отступление. У читателей может сложиться впечатление, что все отношения между главными героями нашего повествования были далеки от традиционных. Безусловно, это не так. Просто, не одобряя таких вещей официально, в начале 20 века предпочитали закрывать на них глаза. А в начале 21 века, между прочим, их массово легализовали. В то же время говорить о «Русских сезонах» и Дягилеве и опустить эти детали – значит исказить истину: слишком велико было их воздействие и на творческие моменты, и на организаторские.

Что касается Бакста, то его воображение волновали женщины.

Б. М. Носик в своей книге «С Невского на Монпарнас. Русские художники за рубежом» приводит любопытный факт. В Петербурге тех лет пользовалась большой известностью жрица любви и «жизнетворчества» Людмила Вилькина. Носик обнаружил в архиве запись, которую сделал в 1902 году Валерий Брюсов, приударявший за Людмилой. Она показала ему письмо Бакста, с помощью которого тот пытался соблазнить ее: «Для художника не существует одежды, – писал он, – я мысленно вижу вас голой, любуюсь вашим телом, хочу его».

Александр Бенуа вспоминал, что в жизни Льва Бакста было несколько периодов, «окутанных эротической одержимостью». Например, в Париже, еще до 1900 года, он пережил страстное увлечение госпожой Ж. – актрисой французской труппы петербургского Михайловского театра. Бенуа с улыбкой описывает, как бедный Левушка, новичок в любовных делах, попал в цепкие руки опытной дивы, которая вовсю старалась «просветить» и «испортить» его, проведя через все круги эротического ада.

Чуть позже Лев влюбился всерьез. Ее звали Люба, и была она дочерью предпринимателя, того самого знаменитого Павла Третьякова, который собирал картины и основал в Москве галерею его имени. Люба раньше была замужем за художником-маринистом Н.Н. Гриценко, родила от него дочь. Но потом, один за одним, соответственно в 1898-м и 1900-м, скончались ее отец и муж. Молодая вдова завладела думами и чувствами Льва Бакста, и он сделал Любови Павловне предложение.

Красивый жест, но безрезультатный – никто не мог зарегистрировать брак двух людей различного вероисповедания. Преодолеть преграду можно было, только перейдя в православие. Художник оказался перед трудным выбором – либо отказаться от любви, либо отказаться от веры предков. После долгого раздумья Лев поступил так, как чаще всего поступали в таких случаях другие евреи – он не принял православие, но перешел в лютеранство. Получив на эти акции разрешение министра внутренних дел, он уехал в Варшаву, где и совершил необходимый обряд. 12 ноября 1903 года они с Любой обвенчались.

Через четыре года родился сын, Андрей. Лев любил и его, и приемную дочь, Марину. И всё же, трудно сказать, почему, но отношения в семье постепенно разладились, и супруги расстались. После развода, в 1910 году, Лев Бакст предпринял шаг, на который, кажется, никто не решался ни до него, ни после него: он вернулся обратно в иудаизм. А с Любой и детьми сохранил хорошие отношения и до конца жизни помогал им.

Продолжение следует

Самуил КУР