Ах, Одесса…

Одесса-мама родила меня, будучи уже в солидном возрасте: ей было тогда почти сто пятьдесят. Сейчас ей уже двести, а мне за пятьдесят, но при чем тут возраст?

В Одессе пролетело мое детство, унеслась куда-то ветреная юность и промелькнули годы умственного и полового созревания, о чем всегда приятно вспомнить и тут же забыть.

В Одессе я научился любить, что потом делал на Западе много раз, но без особого успеха. В результате многоразового эксперимента я убедился, что мне надо было влюбляться только в одесситок, которые понимали бы мой язык, мои привычки, мои вкусы и, конечно же, мой одесский юмор. Моим не одесским женам было очень тяжело терпеть все это, и они уходили от меня к кому угодно, унося от меня все, что можно было унести, кроме моего одесского юмора.

Какой-то очень древний одесский философ сказал: «Человека можно вывезти из Гомеля, но вывезти Гомель из человека – невозможно». Нас, одесситов, невозможно даже вывезти из Одессы. Мы все еще там, хотя многие уже тут, не говоря о тех, кто вообще не собирается ехать, разгуливая по Гири, Клемент и другим улицам Сан-Франциско, не понимая, почему вокруг так много китайцев и куда делись Дерибасовская, Потемкинская лестница и Большой Фонтан.

Я и сам почти двадцать лет в Америке, но душа моя там, и вырвать мою душу оттуда так же невозможно, как невозможно переселить мое тело обратно туда. Телу нужна материальная пища, чего навалом тут, душе нужна духовная пища, чего навалом там.

Вот если бы всего этого было навалом только там, мы бы никуда не уезжали от Одессы-мамы в какую-то Америку или другую провинцию, где, кроме нас, одесситов, есть еще и другие приезжие, которые с трудом понимают нас и которых мы не понимаем вообще.

За последние двадцать лет в Сан-Франциско понаехало столько одесситов, что пора уже переименовать некоторые улицы и даже районы этого города. Я бы переименовал, например, Ричмонд в Молдаванку, Сансет – в Пересыпь, а район Марина – в Большой Фонтан или Ланжерон. При «Джуйке» я бы открыл курсы одесского языка, в Даунтауне – одесский Привоз, а где-то в районе Дэли-сити – толчок, где можно было бы купить даже то, чего нет в Америке.

Мэром города я бы поставил одного из одесских ветеранов, ровесника Одессы, героя четырех войн, трех революций и двух эмиграций.

Я перевел бы доллар на украинский язык и напечатал бы на нем портрет Михаила Жванецкого во весь рост с его старым портфелем, из которого он извлекает свой юмор и куда складывает свои доллары, шекели, франки и шиллинги с тех пор, как мы, одесситы, разъехались по всем странам, чтоб ему было куда поехать с его хохмами и держать нас в форме, как форменных одесситов.

Вспоминая старую Одессу, я никак не могу припомнить, чтоб у нас там был вэлфер – казалось, все работали (правда, тоже на кеш). У нас в Одессе никогда не было фудстемпов, но все были сыты. У нас всегда ничего не было на прилавках, но на Привозе ты мог купить даже то, чего нет у Миши на Бальбоа. У нас всегда было плохо с жильем, но никогда не было бездомных, у многих даже были дачи.

Мы не имели стикеры Медикала, но все были здоровы назло врачам. К нам в Одессу приезжали иностранцы со всего мира, теперь мы, одесситы, стали иностранцами почти во всем мире.

Слухи о том, что Одесса наконец-то станет свободным городом, – это не что иное, как старая антисемитская шутка. Свободным от евреев городом Одесса никогда не станет, а если и станет, то ее придется переименовать снова в Хаджибей, а Дерибасовскую – в Жириновскую. Но мы, одесситы, не позволим этого сделать, хотя кто нас будет спрашивать?

Но пока Одесса называется Одессой, она продолжает экспортировать свой юмор во все отсталые и неразвитые в этом отношении страны.

Старые одесситы утверждают, что Одесса еще покажет себя во всех видах. Я себе представляю уже это шоу. Одессе просто нужно немножко отдохнуть от войн, революций и перестроек, чуть-чуть загримировать свои морщины, восстановить свою былую красоту, и она снова станет «ах, жемчужиной у моря». А двести лет для города – это детский возраст. Я это по себе чувствую…

С одесским приветом,

Олег КОФМАН