А с ленты памяти былое не сотрешь

Продолжение.  Начало

История шестая. А ДО СМЕРТИ ЧЕТЫРЕ ШАГА

1. ОН МОГ БЫ И ПОПАСТЬ…

Начиналась эта история очень мирно.

Мы с надеждой просыпались каждое утро: что еще, что нового сегодня? Но ничего не происходило. И только перед самыми экзаменами из Москвы прилетело звонкое слово: «целина». Нас призывали поехать на уборку невиданного урожая.

Удивительно, но добровольцев со всего института набралось лишь 27 человек. Большинство из них – с нашего третьего курса физмата. Выросшие в деревне, хорошо знающие сельскохозяйственный труд, мои товарищи ехали с намерением заработать. Как я попал в эту компанию, сам не знаю. Может быть, романтика подвела. Не видя должного энтузиазма, я где-то выскочил с пламенной речью о том, что, мол, Родина зовет, – и попался. Уже приближался срок отъезда, страшно хотелось остаться дома, но пути назад были отрезаны.

И час пришел. Вокзал, оркестр, сотни провожающих. Будущих целинников со всей области собралось на целый эшелон. Никого не смутило даже то, что на первый путь был торжественно подан товарняк.

Мы сразу окрестили наш дом на колесах «30 солдат, 10 лошадей». Именно в таких вагонах перевозили раньше кавалеристов. По обе стороны от дверей, в глубине, в два этажа располагались нары. В центре было свободное пространство.

И потекла однообразная походная жизнь. Пробивались через зеленые тоннели белорусских лесов. Пересекали по длинному мосту Волгу. Спали. До умопомрачения играли в карты. Бегали по очереди с бачком за едой, которую готовили в голове поезда.

А вечером, когда синие сумерки медленно заполняли вагон и очертания предметов становились расплывчатыми, все затихали, и тогда особенно явственно звучал непритязательный мотив вагонных колес. Их ритмичный перестук, то медленный, то ускоряющийся, напоминал каждому что-то очень личное, но связанное с нашим нынешним положением. Кому-то – уютные купе, кому-то веселую плацкартную жизнь поездов дальнего следования, а то и толчею в тамбурах электричек…

Наш эшелон прибыл в конечную точку, Акмолинск, во второй половине дня. Не было ожидаемых цветов и фейерверков, все оказалось буднично просто. После небольшой приветственной речи всех распределили по колхозам.

На двух открытых полуторках отправились в путь и мы. Жаркий Казахстан встретил нас ледяным ветром, в кузове трясло немилосердно. Но настроение было приподнятое. В поселок прибыли уже затемно. Нас покормили теплой жидкостью непонятного происхождения и отвели в дом. Двухэтажные нары мы уже встретили как что-то родное и близкое.

С утра мы отправились изучать окрестности. Колхоз назывался «Путь Сталина», нас привезли в центр – железнодорожный разъезд Сороковой, километрах в тридцати от Акмолинска. Поселок располагался по одну сторону от путей. Жили в нем преимущественно переселенцы – украинцы, белорусы, а также немцы и чеченцы, попавшие сюда не по своей воле.

Утро следующего дня мы встречали на полевом стане. Хлопцы с Украины со своей техникой уже ждали нас. Жилье – саманный домик без окон, с проемом вместо двери и с обязательными нарами. Саманная будка-уборная невдалеке. И неоглядные поля пшеницы вокруг. Такой вот романтический пейзаж.

Начались трудовые будни, одинаковые, как листки календаря. Нас определили в основном на копнители, некоторых – помощниками трактористов. Городскому человеку, выпивающему утром стакан чая, а вечером ныряющему в чистую постель, трудно представить, что такое «Целина-56». Воду привозили в бочке на подводе один раз в день. Мы поднимались с рассветом и, наскоро ополоснув лицо, завтракали. Потом шли к тому участку, где остановились вчера. Тракторист несколько раз дергал за шнур пускателя, мотор заводился, и весь комплекс – трактор, молотилка, копнитель – с грохотом принимался пожирать золотистые стебли. Сорокаградусная жара, незатихающий лязг, густое облако пыли вперемешку с летающей соломой – и так до того мгновения, пока кто-то радостно не крикнет: «Обед привезли!»

В первый день мы дружно набросились на капустный суп, на седьмой – хлебали его спокойно, на двенадцатый – лениво ворочали ложками.

И снова – солнце, лязг, пыль. А вечером только и хватало сил добраться до такого желанного домика, не раздеваясь свалиться на нары и забыться в недолгом сне.

Однажды во время завтрака на полевом стане появился высокий худой человек с дочерна загорелым лицом.

– Значится, так, – сказал он, обращаясь к нам, – мне нужен помощник – арыки прокладывать. Работа простая – землю копать. Только, что правда, то правда, платят в два раза меньше.

Все молчали. И тогда я поднял руку.

– Берите меня.

Так я очутилися посреди первозданной степи. Нас было двое – кроме меня, еще парень из местных, Ахмед, который таскал теодолит или держал рейку. Командовал нами Егорыч – как он сам просил его называть. Сначала он определил нужное направление, вбил металлические колышки, а затем снял с телеги, на которой мы приехали, лопату и объяснил мне задание.

– Значится, так. Здесь бахчу планируем. Сейчас, правда, сказано все силы на пшеницу бросить. Так что арыки только намечаем. Три штыка в ширину, штык в глубину.

Моя первая попытка копнуть позорно провалилась – лопата лишь зазвенела. Земля была не просто твердая, а окаменевшая. Создавалось впечатление, что я долблю скалу. Через несколько часов мои ладони покрылись кровавыми мозолями. Егорыч временами помогал мне, но Ахмеда привлекал только к вспомогательным работам.

Через день я усовершенствовал свой трудовой процесс. Сначала топором прорубал края будущего арыка и только потом начинал копать. Стало немного легче. Хотя все равно пот заливал лицо, а к концу дня ныли все мышцы.

Но были и светлые минуты – когда привозили еду, мы устраивали себе часовой отдых. Как-то, по моей просьбе, Егорыч рассказал о себе. Сам воронежский, он после войны осел в здешних краях и работал по своей специальности – землеустроителем.

– И не скучно тут одному? – спросил я. – Степь, жара да холод. И никаких впечатлений. Даже в кино не сходишь.

– А чего скучно? – удивился Егорыч. – У меня семья. А кина хватает – раз в неделю в поселок привозют. Другие ездиют по стране, места себе найти не могут. А зачем? Земля – она всюду земля…

И, почесав грудь, добавил:

– А кроме, я тут сам себе хозяин. Делаю, что привык, и никто не мешает.

Обычно Егорыч привозил и отвозил меня, но как-то в пятницу вечером предложил переночевать с ним в палатке. Зато в субботу проработаем только полдня. Я согласился.

С непривычки не спалось. В пронзительной тишине стало слышно, как что-то прошуршало за палаткой. Причмокивала привязанная к телеге лошадь. И казалось, мы – маленький островок в центре мироздания, накрытый огромной черной чашкой с замысловатым звездным рисунком.

В воскресенье – законный выходной, и группа ребят решила после обеда съездить в Акмолинск. Им выделили полуторку, и я присоединился к ним. Город, при первом взгляде на окраину, выглядел неказисто. Маленькие домишки. Кое-где дощатые тротуары.

Когда мы приехали, было два часа дня. Шофер велел всем к шести быть на этом же месте.

– Опоздаете – пеняйте на себя. Сами будете добираться.

Мы бродили, надеясь найти что-нибудь интересное. На довольно приличной улице обнаружили столовую. Пообедали. Большая группа ребят отправилась в фотоателье, адрес им дали. Нас осталось немного. И надо же – на углу одной из улиц наткнулись на лоток с книгами. Я там застрял надолго, а когда осмотрелся – никого. Ушли мои товарищи. А невдалеке манит большая афиша у входа в кинотеатр. Сеансы: 16:00, 18:00, 20:00. Успею, решил я. И купил билет на четыре часа.

Народу в зале было немного. Показывали американский фильм «12 разгневанных мужчин». В суде разбирается дело об убийстве. По всему выходит, что парень на скамье подсудимых совершил преступление. И вот в закрытой комнате начинают опрос двенадцати присяжных. «Виновен», – говорит первый. «Виновен», – говорит второй. И все подряд повторяют то же самое. Но когда доходит очередь до последнего, он сначала медлит, а потом заявляет: «Невиновен». И дальше показано, как, постепенно соглашаясь с доводами двенадцатого, один за другим меняют свою позицию остальные. В итоге обвиняемого оправдывают.

Сеанс начался с небольшим опозданием, и когда я вышел из кинотеатра, то понял, что надо спешить. Я побежал к месту сбора, стараясь в точности повторить свой путь, только в обратном порядке, чтобы не заблудиться. И все-таки я заблудился. Когда добрался до нужной точки, часы показывали тринадцать минут седьмого. Машины не было. Я прождал еще полчаса. Безрезультатно. «Уехали», – обреченно подумал я.

Начинало темнеть. Вокруг – незнакомый город. Что делать? Оставался только один шанс. Я спросил, как пройти к вокзалу. Любой поезд, направлявшийся на восток, проходил через разъезд Сороковой. Но ни один там не останавливался, в лучшем случае замедлял ход. Надо рискнуть.

Ближайший пассажирский отправлялся в одиннадцать. Время в зале ожидания тянулось медленно. Когда объявили посадку, я заскочил в первый попавшийся вагон, но через минуту меня оттуда выгнали. Недолго думая, я перебрался на другую сторону поезда. Состав тронулся, в тот же миг я успел поставить ноги на нижнюю, единственную доступную подножку двери и ухватился обеими руками за поручни. В таком изогнутом положении мне предстояло проделать 30 километров. Я стал мысленно прикидывать скорость поезда, потом время. И вдруг с ужасом осознал, что мой поселок – с противоположной стороны. И так в темноте было бы трудно узнать его, а сейчас ситуация становилась катастрофической. Мне казалось, что уже прошла целая вечность. Руки затекли, окоченели. И когда впереди показалось светлое пятно и поезд чуть-чуть притормозил, я, оттолкнувшись от вагона, прыгнул спиной вперед.

Поворачиваясь и группируясь на лету, я приземлился и покатился с насыпи. С минуту полежал. Ощупал себя – вроде все в порядке. Встал и попытался сориентироваться. Сложность заключалась в том, что вокруг – сплошные пшеничные поля, и пересекали мы их по тропинкам. Причем днем. А тут не видно ни зги. В общем, я все же добрался до цели – до своего места на нарах.

А назавтра опять твердая, как камень, земля противилась нашим усилиям. И медленно, метр за метром, мы намечали русла будущих арыков…

…В тот памятный день солнце жгло особенно сильно. Я расположился на обед в слабенькой тени возле телеги. Ахмед сидел метрах в десяти-пятнадцати в стороне, возле инструментов. Жару он переносил значительно легче.

У меня был с собой деликатес. Когда мы в Гродно собирались в дорогу, возник вопрос: а чем нас на целине кормить будут? Толик Жернов, прошедший армию, авторитетно заявил: раз народу много, сварят какую-нибудь баланду. Так мы же ноги протянем, возразила публика. Надо иметь кое-что про запас, уточнил Толик. Лучший НЗ – сало. И многие ребята, включая меня, послушались его. И не пожалели.

Мой НЗ давно уже перестал быть неприкосновенным и таял на глазах. У меня появилась хорошая привычка – дополнить обед кусочком сала. Вот и тогда я достал из мешочка похудевший драгоценный пакет и обнаружил, что я забыл взять из рюкзака на полевом стане ножик.

Недолго думая, я встал, подошел к Ахмеду и попросил у него нож. Он протянул мне его – красивый, больше похожий на кинжал. Вернувшись к телеге, я постарался аккуратно отрезать тонкий ломтик моего деликатеса и вдруг боковым зрением уловил, что прямо в мою голову стремительно летит что-то темное. Сработавший автоматически инстинкт швырнул меня на землю и, распластав, пригвоздил к горячему грунту. Что-то глухо звякнуло. Прошла долгая минута. Я осторожно приподнял голову и оглянулся. Почти сразу за мной лежал топор.

Пара слов для ясности.

Совсем недавно, за 12 лет до нашего появления на целине, чеченцев переселили насильно в Казахстан. Была их община и в поселке Сороковой. Жили, сохранив все свои обычаи и традиции, в том числе религиозные. Ахмед был чеченцем.

И в тот день он спокойно ел свои лепешки, не глядя на меня. Но, очевидно, в какой-то момент поднял глаза и вдруг осознал, что его ножом режут сало. Я осквернил его нож! Кровь ударила ему в голову, он вскочил, схватил топор и метнул его в обидчика.

В воздухе продолжало висеть напряжение. Я не решился вернуть оскверненный нож его владельцу. Попросил сделать это Егорыча.

Вечером мы возвращались на полевой стан молча. Говорить было не о чем. Я навсегда запомнил глаза Ахмеда – в них горела ненависть.

– Знаете что, – сказал я Егорычу, когда он высадил меня, – не заезжайте за мной больше. Мне скучно без ребят. Пойду опять на пшеницу.

Он ничего не ответил…

Мы покидали Казахстан под унылый аккомпанемент осени. Было зябко и почему-то обидно. Немногие элеваторы, расположенные поблизости, оказались забитыми уже в первые дни уборки, и зерно стали ссыпать прямо на землю. Горы пшеницы, как грибы, росли на этих импровизированных токах. Последние дни мы работали на одном из них. Пытались просеивать зерно, ворошить, перелопачивать. Но это были игры пигмеев у подножия Монбланов. Хлеб уже перегревался внутри этих огромных конусов. И не видно было силы, которая могла бы спасти его.

А потом пошел снег. Он покрыл ровным слоем поля и дороги, словно не было никогда ни слепящего солнца, ни бесконечного золотого ковра, брошенного на потрескавшуюся землю.

На сей раз нам подали цивилизованные пассажирские вагоны. Поезд шел по степи сквозь белую снежную пелену, которая подводила итог нашей эпопее и обещала скорую встречу с родимым домом.

А ведь Ахмед мог попасть…

2. ЗАКОН ПАРНЫХ СЛУЧАЕВ

Все происходило чуть ли не молниеносно. 12 октября мы вернулись с целины. 14 октября на отчетно-выборном собрании меня неожиданно избрали секретарем комсомольской организации физмата. А на следующий день меня вызвал декан, Храмов, и сказал:

– Через час мы выезжаем.

– Куда? – опешил я.

– На «картошке» убили нашего студента.

Я, еще не остывший от целинных приключений, буквально вздрогнул:

– Как?!

– Неясно. Будем разбираться.

Ни о чем подобном я раньше не слышал. Студентов всех вузов посылали в колхозы на уборку картофеля, и я ездил, но чтобы убили? Неужели сработал закон парных случаев – и экстраординарное событие должно повториться?!

Мы потратили много времени, но добиться ясности на месте трагедии нам не удалось. Речь шла о первокурсниках. Как обычно, после прибытия их распределили по хатам колхозников. Четверо парней, успевших сдружиться, попросились в один дом, чтобы быть вместе. Им пошли навстречу. Вчера они вышли на работу втроем, четвертый заболел. А когда вернулись, он был мертв. Мы говорили с этими тремя, они ничего не знали и не имели никаких предположений о том, что произошло.

Как раз накануне в эту деревню вернулся мужчина после отсидки, и подозрение пало на него. Однако расследование подтвердило его невиновность. И вдруг…

Через два дня забирают в милицию трех друзей погибшего. Их увезли прямо с поля в город, в КПЗ. Там их по одному поместили в камеры предварительного заключения и по очереди водили на допросы. Следователь поделился с нами, что один из них (назовем его ЛТ) очень активен, отрицает всякую их вину, а когда его проводят мимо камеры Васи, кричит ему: «Васька, держись! Не сдавайся!»

Минула неделя, тяжелая для всех. И мы узнали правду.

В доме, куда определили четверку друзей, была пристройка для хозяйственных нужд. Там хозяин и разместил студентов. Они набили матрасы соломой, уложили их вдоль стенки, и так, рядком, укладывались на ночь. Вася лежал слева, далее ЛТ, потом еще один парень, а крайним справа – Ваня Сморщок. Ваня был самым спокойным и сговорчивым.

В то утро ребята проснулись чуть раньше и не спешили вставать на работу. Первым поднялся Вася. А надо сказать, что хозяин был охотником, и на стене пристройки висело ружье. Наверно, никто из участников этого трагического спектакля Чехова не читал. Вася снял ружье, навел его на Ваню и заявил:

– Вставай, а то стрелять буду!

Ваня только улыбнулся в ответ. Вася нажал на курок.

А ружье было заряжено.

Хозяева уже трудились в поле. Никто выстрела не слышал. И Ваня, единственный сын у родителей, лежал с размозженной головой.

Убийца и два его друга приняли решение: молчать. Накрыли мертвого повыше и отправились убирать картошку. Днем пообедали. Домой не спешили. Явились поздно вечером. Первым зашел в пристройку ЛТ и тут же выскочил со страшным криком: «Ребята, Ваньку убили!» Эта инсценировка сбила всех и задержала поиски истины. Но потом с ней разобрались.

По итогам расследования Василия судили, а ЛТ проходил почти как соучастник, препятствовавший следствию. Из института его отчислили. Я не мог согласиться с отчислением ЛТ – он из малообеспеченной семьи, только начал учебу, да и убийство произошло по разболтанности, а не преднамеренно. Я обратился к декану, к администрации института. Не помогло. Тогда я отправился в горком, а затем в обком комсомола и уговорил тамошнее начальство вступиться за парня. Они написали ходатайство, и ЛТ восстановили. Через пять лет он окончил физмат и получил диплом.

Я следил за его судьбой издали, наши дороги уже разошлись. В школу работать он не пошел, а устроился на комсомольской ниве. Сначала в городе, потом вышел на областной уровень. Очевидно, на руководящих комсомолок он произвел большое впечатление, потому что выпускница нашего вуза, секретарь обкома, став первым секретарем ЦК комсомола Белоруссии, забрала его в Минск и пристроила рядом.

В 1967-м была введена должность организатора внеклассной и внешкольной воспитательной работы (замдиректора). В начале 70-х я, занимавший в школе этот пост, поехал на республиканские курсы. Кажется, на третий день, во время перерыва, мы вышли в холл, стоим у двери, разговариваем. Холл большой, посредине протянулась красная дорожка, и вижу – по ней идет директор института, где проходили курсы, вежливо склонившийся ко второму, очень мне знакомому лицу.

– Ба, да это же ЛТ! – воскликнул я, устремившись вперед. Столько лет не виделись, хоть парой слов перекинемся.

Бесспорно, ЛТ заметил меня раньше, потому что бросил в мою сторону кинжальный, откровенно злобный взгляд. Это длилось мгновение, я чуть не споткнулся, но резко замедлил шаг и остановился. Они прошли мимо. Несолоно хлебавши я вернулся к своим собеседникам. Двое из них, минчане, улыбались:

– Чего ж ты не поговорил?

– Передумал, – ответил я.

И тут они посвятили меня в то, чего я, конечно, не знал.

ЛТ уже работал в ЦК партии, занимался школами. Пару лет назад он вызвал к себе группу организаторов лучших школ Минска. Каждому дал конкретное задание по теме «Работа с пионерами» – с указаниями, какой опыт должен быть, и что и как они должны написать. И жесткий срок сдачи отчетов. После чего на основе их материалов он в 1971-м защитил кандидатскую диссертацию.

Я был поражен. И поэтому уже не удивился, когда впоследствии ознакомился с его дальнейшей судьбой. Вот как он был представлен в официальном справочном издании (М., 1999):

«Кандидат педагогических наук, доктор исторических наук, профессор. Тема кандидатской диссертации: «Основные направления деятельности пионерской организации Белоруссии в послевоенные годы (1945–1968)»; Минск, 1971. Тема докторской диссертации: «Руководство КПСС коммунистическим воспитанием учащейся молодежи (1961–1980 гг.): (На материалах парт. орг. Белоруссии)»; Киев, 1987. Работал в комсомольских органах Гродненской области, заведующим отделом ЦК ЛКСМБ, инструктором отдела науки и учебных заведений ЦК КПБ, проректором по научной работе Минского государственного педагогического института иностранных языков, первым проректором по учебной работе Минского государственного педагогического института, ректором Белорусского государственного педагогического университета имени Максима Танка. Член Совета Республики Национального собрания Республики Беларусь, заместитель председателя Комиссии по международным делам и национальной безопасности».

Эта справка проясняет все – за счет каких знаний он стал доктором наук и насколько тепло поддерживал режим Лукашенко, что занял столь высокие посты. Да еще стал членом парламента – и не простым. Остается добавить чисто бытовой штрих. Во время случайного разговора человек, оказавшийся дальним родственником ЛТ, поделился со мной: «У него такая шикарная дача, прямо дворец! Крыша красной черепицей покрыта!»

…В те трагические дни холодной осени 1956 года я был на похоронах Вани Сморщка. Организовал прощание институт, оно проходило в его родной деревне. Присутствовали студенты, преподаватели, сельчане. Многие плакали. Говорили казенные слова. А возле гроба сидели родители. Неотрывно, в последний раз, смотрели они на него, на рожденного ими и так страшно отобранного сына. И с их вмиг постаревших лиц не сходило выражение боли, отчаянной боли. И беспросветности.

Самуил КУР

Продолжение